Год - тринадцать месяцев (сборник) - Анатолий Емельянов

— Задержалось у нас в районе дело со специализацией, — строго сказал новый секретарь. — Видимо, райком в вопросах сельского хозяйства придерживался старой практики и игнорировал достижения передовой науки и передового опыта…

Все видели, как секретарь обкома Андрей Петрович, только что отлично аттестовавший Пуговкина, нахмурился и покачал головой.

У Сетнера Осиповича кипело в душе от возмущения. И когда спросили, кто желает выступить, то он усилием воли удержал себя, так как по опыту знал, что такие выступления к добру не приведут, но только усложнят будущие отношения его с новым секретарем. Да и не один Ветлов, многие председатели тяжело переживали эту минуту. Они с болью и сожалением вспоминали Калашникова и эту несправедливость, которую обрушил на них Пуговкин. Как же так? Разве не они сделали своп район одним из первых в республике? Разве не они за пятилетку сдали по два плановых задания по хлебу, мясу и молоку? Разве не ихнему району вручали знамена за успехи в соревновании?! А сам Калашников — нелегким был его хлеб, если в пятьдесят лет сердце не выдержало! А ведь никто не помнит, чтобы он жаловался на здоровье или лежал в больнице. Наоборот, при самых трудных временах, как вот нынешняя засуха, умел ободрить людей, поднять настроение и уверенность в делах. И вот все это, оказывается, никуда не годится!..

Кажется, и сам секретарь обкома понял, что слишком уж круто взял Пуговкин, и попытался похвалой району смягчить обстановку, но ведь и в зале сидели не новички, а видавшие виды колхозные председатели, агрономы… А когда он вспомнил о Ветлове, о том, что областной комитет партии много ждет и от других, то Сетнер Осипович голову опустил, словно спрятаться хотел от острого зоркого взгляда нового секретаря. А во всем прочем Андрей Петрович пожелал всему району успешного завершения уборки и еще раз рекомендовал Пуговкина — требовательный, дескать, энергичный партработник, обком ему доверяет, мол, надеется, вы с ним поладите.

Расходились молча, с тяжелым сердцем, как будто снова хоронили Калашникова. Да разве и в самом деле не похоронили они своим молчанием и его труды, все то, что они любили в нем, его веселый нрав и доброе сердце? Разве не похоронили они сегодня и все те победы, которых добились вместе с ним?..

Несколько дней после пленума Сетнер Осипович ждал приезда нового секретаря райкома в колхоз, но тот не торопился к нему, хотя — и об этом было известно — уже побывал чуть ли не во всех хозяйствах, и в первую очередь — в слабых. Это даже несколько обрадовало Сетнера Осиповича: может быть, Пуговкин в деле покажет себя гораздо разумнее и толковее, чем на трибуне? Ведь бывают и такие случаи — человек делает практическое дело гораздо лучше, чем о нем рассуждает.

Однако не забыл новый секретарь о Ветлове. Вчерашний вызов по поводу строительства комплекса показал, что Пуговкин не намерен считаться с прежними заслугами Ветлова и его методами руководства колхозом. «Решения принимаются для того, чтобы их выполняли», — сказал он жестким тоном.

Но может быть, вся эта придирчивость нового секретаря, все его подозрительное недружелюбие только выдумки самого Сетнера Осиповича? Может, вообще у него нервы сдают? Да и как им не сдать, если вот уже несколько лет не знает не то что отпуска, но даже и выходных дней. И вот когда ночью лежишь, а сна нет, то в голову лезут всякие непрошеные мысли. Взять того же Калашникова. Жил, работал не щадя себя, и все любили его, весь район оплакивал его смерть, но вот много ли прошло, а о нем уж и думать забыли. Твои труды скромнее, но и ты не железный, заболеешь и — кому ты нужен? А помрешь — и только маленькая рамка в уголке районной газетки… И что же такое — жизнь человеческая? И как надо жить?.. На эти странные вопросы Сетнер Осипович не знает, конечно, ответов глубоких и исчерпывающих, но ведь разобраться в этом вечном секрете хочется каждому человеку, и вот он отвечает себе, как умеет: скромность — это хорошо, конечно, но в наше время почему-то иные считают это глупостью, да, так и считают… Другого ответа он не может придумать, потому что мысли снова переходят на привычные, знакомые предметы: на фермы, на комплекс, где он побывал, на корма, которых этим летом запасено очень мало…

Сетнер Осипович лежит с открытыми глазами, а уже скоро и светать начнет — второй раз петух уже пропел на дворе. Он чувствует, что и жена не спит, хотя и притворяется спящей, чтобы не мешать ему зря. Бедная, за день намаялась не меньше его, да еще по-своему переживает, может быть, сильнее его самого…

— Не спишь, — говорит он осевшим от внезапного волнения голосом. — Чего же ты не спишь-то?..

— Сам тоже не спишь, — тут же отвечает она и поворачивается к нему.

— Спать надо, ведь все спят: и коровы спят, и куры спят…

Только петух не спит.

— У петуха забота — он ночь сторожит. А вот почему ты не спишь?

— Сам каждую минуту вздыхаешь, как тут уснешь. Или беда какая? Чего скрываешь?

— Беда, как не беда — такая засуха!

— Засуха в твоей жизни не первая, да и не для тебя одного засуха, для всего мира, для всех людей…

— Вот какая ты у меня умница! — говорит он и целует ее в волосы, а потом обнимает ее и так лежит молча с закрытыми глазами. Удивительное дело: реже всяких секретарей, комплексов, силоса и даже колхозных доярок в мыслях его этот самый близкий, самый дорогой для него человек! Порой совсем забываешь о доме, о семье, весь мир для тебя состоит, кажется, только из трех деревень да правления. Но вот есть в твоей жизни человек, который не забывает тебя ни на одну минутку, есть сердце, которое тебя любит, есть четыре сына, и двое из них скоро вернутся из армии, отслужив срок…

Л он так мало думает о них, так мало заботится!.. Теперь только он вспомнил о них, теперь, когда в его жизнь, такую целеустремленную, ворвалась угроза в образе Пуговкина, теперь только ясно и до боли в сердце он почувствовал и свою Нарспи, ее любовь и заботу о нем, и своих детей. А ведь угроза еще только маячит, она еще не обрушилась на его голову, но кто знает, какие ягодки ожидают его завтра. И ведь это особенно горько после того, что испытал самостоятельность в руководстве, испытал свои силы и способности и увидел — могу!.. Калашников пришел к ним в район как раз после мартовского Пленума ЦК, когда самостоятельность и инициатива председателей была освобождена от не всегда оправданной опеки, и вот за эти годы слишком привык Сетнер Осипович к самостоятельности, а плясать под чужую дудку и вовсе разучился. Но спросить: как это проявилось на деле, на колхозном хозяйстве? А вот как: вот уже пять лет как колхоз выполняет и перевыполняет государственные задания, живет на своих кормах, в долг государству не только не залез, но своих капиталов накопил два миллиона. А кто из колхозов в республике выдает колхозникам тринадцатую зарплату, как на производстве? Их по пальцам можно пересчитать, такие колхозы, и вот один из этих будет его колхоз. В конце концов, дело разве только в деньгах… Хотя с деньгами в колхозной кассе председатель чувствует себя увереннее, а колхозники — спокойнее за свой труд и за свой завтрашний день, но деньги сами по себе — это все-таки только часть твоего председательского, человеческого достоинства, признак твоих председательских способностей… С ним всегда советовался Калашников, и соображения Ветлова, как, впрочем, и других председателей, всегда брались в расчет.

Но это золотое время, оказывается, уже миновало. Ни Ветлова, ни Шигалей, ни колхоза как будто и не существует для нового секретаря райкома Пуговкина…

А может, это заговорило в Ветлове его болезненное самолюбие? Может быть, действительно он заразился этой страшной болезнью — властолюбием?

Но сам Сетнер Осипович никак не хочет с этим соглашаться. Нет, нет, все, что угодно, только не это!.. Повелевать, командовать над людьми, показывать им свою силу, свою власть — нет, этой бедой Сетнер Осипович никогда не страдал. Даже в детстве он не любил верховодить в разных ребячьих играх. А что касается послушания старших, то об этом и говорить нечего. Попробуй не послушаться мать или отца, деда или бабушку! Бывало, испытывал своим мягким местом жесткую и твердую, словно деревянную, отцовскую руку!.. И потом, уже в армии, когда был сержантом, он даже как-то стеснялся командовать своими же товарищами. Нет, властолюбием Сетнер Осипович не страдал. Когда работал в районе заведующим райфо, то обнаружил: какая же неограниченная власть у человека на этой должности. Но хоть бы раз он ею воспользовался. Нет… Правда, секретами финансовых уложений он пользовался: подсказывал, когда нужно, как взять деньги окольными путями. Допустим, есть деньги для капитального ремонта школ, больниц, клубов, жилых домов, а вот для строительства новых, хотя нужда в них большая, зданий — нет. Казалось бы, ну и ремонтируй себе на здоровье. Но ведь под видом капитального ремонта больницы можно и построить новую. Правда, если ты закроешь глаза на это «нарушение» да уговоришь «не_ заметить» этой новостройки управляющего Госбанком. Сетнер Осипович никогда не упирал на букву закона, ему куда как приятней было простое человеческое отношение с людьми, куда как приятней было поделиться своими знаниями, своими мыслями, научить тому, что очевидно для него, а для другого — темный лес. И вот начинаешь уговаривать: зачем ремонтировать рухлядь и переводить зря деньги, если есть возможность построить новую школу, новую больницу… Как же так, ведь это нарушение! И опять терпеливо объясняешь: так-то оно так, да от нашего небольшого нарушения выиграет общество, да и не нарушим мы старого закона, принятого в давние времена при нашей бедности, а только малость его обойдем. Вот так убеждал нерадивого да боязливого, а смелому да энергичному помогал советами. А ведь он мог и сослаться на букву закона… Нет, Ветлов никогда не был властолюбцем, как не был и угодником, подпевалой, подхалимом. Правда, бывало, кому когда и подъелдыкнешь, так только для пользы дела, для пользы своего колхоза, а сам в душе смеешься: как легко поддается иной человек на лесть, и ведь человек-то бывает не простой, не рядовой, а кто-нибудь из начальства.