Ферма кентавров - Людмила Пивень

Представила я это — и заплакала сама.

Тут как назло в проулок между клубом и домами кто-то вошел и пришлось срочно скрываться, чтобы люди не увидели моих позорных слёз. А было уже позднее утро, везде полно народу… И брела я, без всякой цели, стараясь только скрыться от людей подальше. Больше всего хотелось мне скорчиться и зарыться в земляную норку или вырваться из самой себя, оставить на земле съёжившуюся конопатую шкурку, а самой улететь далеко-далеко, туда где свет, пустота и ни одного человека… Или очутиться сейчас в конюшне, в деннике рядом с Боргезом…

Ведь они же могли со мной сделать всё, что угодно! Хоть взять и прямо среди бела дня тоже бутылкой изнасиловать! Сейчас я вспомнила, что когда меня Крапивиха за шею трясла, когда они мою сумку потрошили, мимо проходили люди, видели всё это… И никто ничего не сделал. Никто не помог. И даже никто ничего не сказал!

Мне просто зверски повезло, что Тоньке и её подружкам выпить хотелось! А если бы они уже выпили, и развлекались? Да что бы показалось им весёлым, то бы и сделали. Может, изнасиловали бы, может, раздели бы и так на улице голую оставили…

У меня такое дурацкое воображение, я себе сразу всё это представила и меня так скрутило от внутренней боли, что идти больше я уже не могла, села прямо в пыль… Но когда не нужно, вседа найдётся кому слово молвить:

— Ото куда ж ты, детка, умостилась! Ну разве можно так! Мать штанов не достирается! — какая-то сердобольная бабулька.

Снова пришлось подняться и брести наугад, потому что всё плыло перед глазами, а когда я смогла оглядеться, то увидела, что ноги сами вывели меня за село, к реке, где у девчонок нашего класса была тайная пещерка в густой ежевике.

Под упругими колючими ветками я пролезла в середину зарослей, в зелёный полумрак, где стволы, давшие начало кустам, давно высохли, сломались и образовался пустой пятачок. В пещерке можно было стоять почти в полный рост. Здесь лежали три плоских камня, я уселась на один из них и хотела вволю спокойно поплакать, но как назло слёзы в глазах уже закончились…

Лучше бы они убили меня! Я чувствовала себя как лошадь, которую заклеймили старинным способом, раскалённым на огне железом — всё вроде цело, но болит, болит, болит и некуда от этой боли не деться, не спрятаться и не убежать. Конечно, у меня клеймо не на коже, а где-то внутри, только легче от этого не становится.

Солнце, которое я всегда любила, пробиваясь между листьями, ядовито жгло глаза. Повернулась к нему спиной и увидела, что среди окурков на солнечно-пятнистой земле валяется использованный презерватив.

Ну совсем сошли с ума, чем занимаются в нашей пещерке! Затоптала презерватив в землю. Здесь она почти всегда сырая, пересыхает только летом, в июльскую жару.

Посмотрела на часы — на первый урок уже опоздала. Пойду к началу второго, сразу на геометрию. Надо только привести себя в человеческий вид. Я достала пудренницу и она показалась жалкой и такой же униженной, как я. Хотя вроде эти дуры к ней не прикасались, просто вытряхнули на землю.

Конечно же, после плача нос стал красным. И не просто розовым, а сочно-малиновым. И конечно, чёртовы веснушки на ярком фоне стали ещё видней.

Попудрилась.

Нос не сделался бледней, просто стало заметно, что он, впридачу, ещё и напудрен.

Стёрла пудру рукавом — кажется, так всё-таки лучше…

В низкой просвеченной солнцем крыше из ежевичных зубчатых по краям листьев висели гроздья рубиновых ягод. Среди них я заметила пару спелых, совершенно чёрных, сорвала их и съела, а потом аккуратно облизала испачканные фиолетовым соком пальцы.

Пора идти.

…Я шла по улице и думала, что никогда теперь не смогу гулять по селу, как гуляла раньше. Каждую минуту, каждую секунду придётся оглядываться, чтобы не напороться на Крапивиху. Раньше ходила, как по Бродвею, такая девочка-колокольчик — тра-ля-ля! Правду говорят, люди — это волки, каждый сам за себя, а если нету у тебя клыков, сиди дома, не гуляй! Снова мне то представлялось, как я расправляюсь с Крапивихой, то наоборот, как они ловят меня… Попался мне навстречу бармен из «Салама» и посмотрел с явной насмешкой… Наверное, Крапивиха уже рассказала в кафе, как она трясла меня за шею…

Вернётся Машка из больницы, попрошу, чтоб она меня потренировала.

— О! Привет, Рыжая! Давай сюда!

Оказалось, я уже подошла к дому Олега.

Его боится всё село, потому что он служил в спецназе и, говорят, ему человека убить — раз плюнуть, особенно если он выпьет.

Одна только я не боюсь Олега — ни пьяного, ни трезвого. Мы друзья. Не подумайте, что у нас какая-то любовь, Олег уже довольно старый, ему целых тридцать два года. Деревенские, конечно, говорят про нас разные глупости, но мы этим не занимаемся, мы, когда встречаемся, просто разговариваем. Обо всём — об инопланетянах, о том, есть или нет привидения, хорошо или плохо влюбляться, о том, как разбогатеть и какой дом построить можно, если у тебя есть миллион долларов.

Олег стоял, облокотившись на низенький забор и забор выгибался наружу под его тяжестью — вот-вот проломится. Сначала я обрадовалась, что встретила Олега, можно ему всё рассказать, и он эту Крапивиху просто в асфальт закатает. Потом сообразила — жаловаться нельзя.

Дело в том, что у Олега есть условный срок. За драку. И стоит ему попасть еще раз в милицию — его посадят. А если он хоть мизинчиком тронет Крапивиху, та поднимет такой шум… Я вздохнула и решила, что как-нибудь справлюсь сама. Может быть.

— Ой, какая ты рыжая, Рыжая! — Олег положил тяжёлую тёплую ладонь мне на голову. От него пахло табаком и водкой.

Наверное, я в прошлой жизни была кошкой. Лучше бы лошадью, но ничего не поделаешь… Почему я решила, что кошкой? Просто если кто-то погладит меня по голове, мне так и хочется замурлыкать. И на солнышке греться люблю. И ночью гулять.

— Привет, как у тебя дела?

— Дела, Рыжая, у прокурора… Ясно? А у нас, людей, делишки… Школу гуляешь?

— Ага, — призналась я. — Но только первый урок.

— Н-ну иди, учись… А! Стой, орехов насыплю, — Олег отлепился от забора и с трудом выпрямился во весь свой высоченный рост, — развязывай сумку!

Он взял у меня рюкзак и прямо на тетрадки-учебники насыпал чистеньких смуглых грецких орехов. Дерево росло у Олега во дворе и можно было не обдирать орехи зелёными, а ждать, пока мясистая кожура подсохнет, потрескается и орешки цвета загорелой кожи сами попадают на расстеленный брезент.

Из дверей дома выглянула Наташа, Олегова жена. Она была в майке, джинсах и грязном фартуке. Наташа явно не слишком обрадовалась, что муж отдаёт задаром орехи, которые можно продать, но ничего не сказала. Олег почувствовал её взгляд спиной, повернулся и посоветовал:

— Иди ты на…!

Она тут же ушла.

Олег насыпал рюкзак доверху, так, что он не завязывался и протянул мне:

— На! Щёлкай! И двигай давай, а то опоздаешь.

Я улыбнулась ему:

— Ага, я пойду. Пока!

— Пока. Это! Рыжая! Если что — ты мне только скажи! Твоему врагу места мало будет.

Эх, если б действительно можно было пожаловаться, если б у Олега не было срока условно! Но нельзя. И вообще, свои проблемы надо решать самой. Нечего на других полагаться. Кроме того, ну как бы я Олегу рассказывала, что со мной сотворила Крапивиха? Стыдно.

На геометрии меня не спросили. И вообще никого не спрашивали. Оказывается, на первом уроке наш класс решил «доводить» Аллочку — Аллу Дмитриевну.

Но я в таких делах никогда не участвую. Я положила голову на руки, устроилась поудобней за партой и думала о телевидении и о Боргезе. Утром в деннике он почти не хромал, опухоли на ноге не было и, скорей всего, сегодня Владимир Борисович разрешит его седлать на лёгкую работу.

А вокруг визжали, вопили, мяукали и матерились ребята, тонким сорванным голосом кричала математичка. Луч солнца, пройдя сквозь пыльное стекло, падал на мою щёку. В классе было жарко и душно.

Время от времени я открывала один глаз и посматривала, что делается вокруг. И заметила, что вдруг то один то другой из мальчишек замолкает с разинутым ртом, как будто получает с размаху ладонью по лбу — не больно, а неожиданно.

Мне стало интересно, я подняла голову, огляделась и поймала торжествующий Веркин взгляд.

Ну конечно! Верка развлекалась! Она впечатывала в сознание самых крикливых что-то вроде «Стыдно!» или «Заткнись!». Естественно, орать они переставали, хотя и сами не понимали, почему.

Воздействие на мысли трудно ощутить, если ты не телепат. Небось потом будут считать, что это у них совесть заговорила. Ага, совесть по имени Вера!

Когда Владимир Борисович начал учить нас ездить верхом и прыгать через препятствия, мы еще начали заниматься с бахчисарайским экстрасенсом, Романом Ивановичем. Оказалось, чтобы использовать телепатические способности, надо уметь сосредотачивать психическую энергию, формировать мысленный образ, концентрироваться на нем и направлять его… Тогда же мы узнали, что чем слабей у существа разум, тем труднее заставить его услышать и понять тебя. Насекомые, например, совершенно бестолковые создания. Потом идут рыбы и птицы. А лучше всего воспринимают человеческие мысли собаки и лошади. Дельфины, наверное, тоже, но мы это ещё не проверяли.