Пока не сказано прощай . Год жизни с радостью - Уиттер Брет

Но я все равно поехала, ибо только так можно что-то испытать: встать и пойти. Со мной был мой семилетний сын Уэсли. Мои другие дети, Обри и Марина, гостили у родителей Джона в Пенсильвании.

Накануне вечером мы с Уэсли приехали к моей подруге Нэнси в Орландо. Утром, ожидая жутких пробок на дорогах, мы поднялись чуть свет. Караваном из двух автомобилей доехали до стоянки машин на Кокоа-Бич и нашли место, откуда в случае запуска будет как на ладони виден и «Шаттл», и бесконечное небо над ним.

Мы включили центральный радиоканал и стали слушать передачу за передачей. Было облачно, старт никто не гарантировал. Мы ждали. Болтали. Наслаждались неопределенностью.

Поэт Райнер Мария Рильке писал: «Не стремись найти ответы, если они тебе не даются, потому что ты не сможешь жить ими. А смысл жизни в том, чтобы прожить ее целиком. Пока есть вопросы, живи вопросами. И может быть, когда-нибудь в далеком будущем ты постепенно, незаметно для себя самого, наживешь и ответы на них».

Я задумалась над своей новой неопределенностью: «Сколько я смогу прожить с БАС?» И решила: «Не ищи ответов. Живи вопросом».

Неопределенность не должна уменьшать удовольствие от жизни, напротив.

Наша автостоянка была забита до отказа. Мы общались с соседями и обнаружили, что люди съехались сюда со всех Соединенных Штатов, для многих это было исполнением заветного желания. Кто-то включил музыку. Какой-то человек торговал вразнос пивом.

Мы отправились в ближайший магазин для серфингистов – показать детям огромный аквариум с морской водой и живой акулой внутри. По дороге к нам присоединилась какая-то знакомая Нэнси со своими двумя детьми. В суматохе куда-то пропал Уэсли. На его поиски ушло несколько минут – мы обнаружили его возле эскалатора. Движущаяся лестница совершенно его заворожила.

К середине утра «Атлантис» был заправлен и готов к старту. Мы взобрались на мой мини-вэн и встали на крыше. Уэсли был изумлен. Мы стояли на крыше машины!

– Вы же погнете металл! – крикнул мне кто-то снизу.

– Какая разница? Это же история! – ответила я.

Мы ждали, слушая, как люди вокруг обмениваются восхищенными возгласами и воспоминаниями. Полетит? Или не полетит? В неуверенности была радость.

Начался обратный отсчет. Время – минус одна минута.

За тридцать одну секунду до старта отсчет прервался.

Через несколько минут, без всякого предупреждения, «Шаттл» возник в облаках.

– Я вижу! Я вижу его! – завопила я.

Мы стояли на изрытой выбоинами крыше и орали во все гордо.

Мы не ощущали дрожания земли под ногами. Не видели оранжевой вспышки, которая выбросила «Шаттл» в космос.

Но мы чувствовали, что произошло чудо.

И улыбались, хотя все уже было кончено.

Улыбались тому, что оно было.

После мы долго гуляли по берегу океана, ожидая, когда спадет внутреннее напряжение и рассосутся заторы на дорогах. Не вышло. Шоссе были забиты даже вечером. Я ехала со скоростью пять миль в час и думала о «Шаттле». И о главном девизе НАСА, том, который отражает самую суть: «Стремись. Исследуй. Мечтай масштабно. Иди вперед».

Иди.

Передо мной стояли важные вопросы. Куда я хочу пойти? Как я хочу жить? В чем главное содержание моей жизни?

Были и вопросы помельче. Где мои фотографии? Что я буду есть, когда откажет язык? И что делать с непомерно разбухшим мочевым пузырем?

У-у-у. Писать-то как хочется!

Вялотекущая пробка не оставляла шанса пристать к обочине. К тому же для меня, с моими ослабевшими руками и пальцами, воспользоваться общественной уборной было уже не так легко, как раньше.

«У тебя мочевой пузырь верблюда, – подумала я. – И ты дотерпишь до дома Нэнси».

И я дотерпела. Все три часа, что мы добирались до ее дома, я контролировала свой мочевой пузырь.

Но ее там не было. Мы с Уэсли обогнали ее где-то на дороге.

Я подергала дверь. Заперто.

Я оглянулась, подумала, сколько еще придется ждать… и пожала плечами.

Полчаса спустя, когда Нэнси с семьей подкатила к дому, мы с Уэсли, полностью одетые, плавали в ее бассейне со счастливыми улыбками на лицах.

Уэсли

После той поездки мне не сразу удалось заново втолковать Уэсли, что, вообще-то, люди не купаются в одежде. Хотя на то, чтобы научить его купаться в одних плавках, времени потребовалось куда больше.

Полагаю, здесь нужно кое-что объяснить.

Уэсли – мой третий ребенок. Я родила его в тридцать шесть, зная, что больше рожать не буду. И все же, когда доктор, делавший мне кесарево, предложил заодно перевязать маточные трубы, я отказалась, не желая считать этот период моей жизни официально законченным.

Все его младенчество, включая бессонные ночи, я испытывала такой восторг, на который способна лишь опытная мать. Уэсли любил руки, и мне это нравилось. Если он засыпал у моей груди, я могла смотреть на него часами. «Запомни это мгновение!» – снова и снова твердила я себе.

Он мало ползал в отличие от Марины и Обри, зато рано начал говорить. Когда ему исполнился год, он уже говорил предложениями, например: «Давай сегодня пойдем смотреть гиппопотама».

– Да он гений! – изумлялся Джон.

Как мы поняли позже, он просто имитировал звуки. Он не понимал, что говорит, и не отдавал себе отчета в том, что вообще пользуется словами.

Проблемы с поведением начались, когда ему было три. Он без конца хлопал дверями. То и дело играл с выключателями. Не обращал внимания на то, что говорил ему Джон или я. Складывалось впечатление, что он нас просто не слышит, так что я раз или два даже стучала ложкой по кастрюле за его спиной. Он неизменно подскакивал на грохот.

Ситуация стала критической под Рождество, когда мы решили свозить детей в фэнси-молл к Санте. Там всюду были огни, елки, огромные снежинки покачивались под потолком на ниточках, сотни детишек и покупателей, по меньшей мере два хора состязались в исполнении рождественских гимнов… и среди всего этого буйствовал Уэсли.

К Санте была длинная-предлинная очередь, а он не мог стоять смирно и все время визжал. Мы с Джоном по очереди водили его гулять, заходили с ним в разные магазины. Бесполезно. Уэсли попробовал залезть в фонтан.

Потеряв терпение, мы бросили все и поволокли детей обратно в наш мини-вэн, так что теперь уже завыли все трое. Я уже курила тогда, но всего по две-три сигареты в день и никогда в присутствии детей. Но после часа такого поведения Уэсли мне оставалось только закурить.

– Мама, что ты делаешь? – завопила восьмилетняя Марина, высунувшись из мини-вэна и увидев меня с сигаретой в зубах.

Пшшш!

– Мама! Нельзя бросать мусор! – взвизгнула она.

Я подобрала окурок и швырнула его в фургон, прямо на пол. Уэсли так вопил и брыкался, что я села у его ног и стала его успокаивать.

На полпути к следующему моллу, где народу было поменьше, мы почувствовали запах дыма. В машине, принадлежавшей компании Джона, тлел коврик.

Бешено скрипя тормозами, мы ворвались на парковку Палм-Бич-молла: я тушила дымящийся ковер; Джон яростно чертыхался; Марина огрызалась на потерянного Обри: «Никакого Санты нет, дурак!»; Уэсли бесновался.

Через полупустой молл мы поволокли детишек к «Стране чудес» Санты. Очереди не было, но Санта собирался на обед. Эльф хотел нас остановить, но Санта, едва взглянув на нашу семейку, сразу сказал:

– Нет-нет. Этих я приму.

Одной рукой мы с Джоном вытолкнули Обри вперед, остальными тремя пытаясь сдержать Уэсли. Обри было тогда пять лет, он был застенчивый и слегка картавил. Встав как вкопанный, он обратил на Джона растерянный взор и спросил:

– Папа, а почему Санта койичневый?

«Койичневый» Санта улыбнулся. Духа Рождества в нем было больше, чем в нас троих, вместе взятых.

После тех праздников (превратившихся в серию катастроф) я настояла на том, что Уэсли нужно обследовать. Помню слова психолога: