Том 1. Муза странствий - Борис Бета

но светлое все же… И гул первого выстрела, слабый уху, торжественно потряс подножье, его внутренность; что-то огненной точкой метнулось там, к солнцу – и еще раз сотрясенье поколебало его.

…То, что всегда было так далеко, невероятно своим приходом, что снилось, но ведь исчезало в облегченном пробуждении; смерть, забвение, последнее, – вот что опускалось в отдаленном, чередующемся быстро гуле. Смерть…

Он обезумел, опьянел – он хотел жить. Напрягаясь, звеня слезами отчаяния и отваги, он закричал; он кричал, что нет, он не хочет верить – это не смерть. Быть этого не может! Ну, пусть умрет он, напуганный чудак, но разве может умереть наша прекрасная земля? Разве умрут льды, навсегда торжественные льды безлюдных полюсов, и они, эти города, сладостные даже в воспоминании, и эти чудовищные вечные разливы ветреных океанов, и все луга с коростелями при будто влажной луне?

«Нет!» – кричал он подле чайного опустевшего стола (куда делась тетушка?), посреди очарованных жуткой, баснословной стрельбой среди кустов засыхающего крыжовника – глядя в лучистой тоске на меркнувшее под мельками взрывов солнце. Оно меркло поразительно легко: уже сумерки, совсем весенние, побелили лица. Уже, казалось, светило догорающим, в прожилках, углем; уже рыдала Софья…

Он очнулся и увидел свет свечи и тесноту купе, и как стремительно запрокинулся Ухов, подтягивая свои зеленые бриджи.

– А? – спросил он как глухой.

– Тревога, тревога, – ответил Ухов, поднимаясь, замахивая помочи. – Вставайте, сейчас выезжаем.

– Я не поеду, – ответил он медленно и щурясь.

– Нездоровится? – приостановился Ухов.

– Не могу… – сникнул он на подушку, погружая лицо, растроганный исчезнувшим чудом, будто продолжая испытывать близость Софьи…

– Конечно, не езжайте, – из светлой пропасти пропел голос Ухова.

III

Он с детства отличался своенравностью, а недавняя контузия могла только поощрять его причуды. Во второй раз проснувшись – уже при солнце, при радости дня, – выйдя после чаю из вагона на рельсы, увидев капели, весеннее солнце, весенние небеса над блистающими снегами поздней зимы, он понял, что ему не жить на броневике, что он больше не сможет выехать в пулеметном вагоне туда, к выстрелам. «Жить, видеть вас, Софья, пусть вы и чужая, друга, невеста!..»

Он так и сделал. После обеда прошел он за пути, радуясь украдке весеннего головокружения, слепясь блеском уже опавших сугробов, прошел в казенное здание на передовой перевязочный пункт и, представившись, завел вполголоса беседу с дежурным врачом; потом он раздевался, снял через голову рубашку и, зябкий, сделал стойку перед врачом, вытягивал руки, закрывал глаза… В общем, он нуждался в месячном отдыхе.

IV

Да, он приехал в тот город, опять видел те улицы, шел по людной, отдаленной от той, с коричневым, в белых рамах, домом. Но повторяется прелесть простоты в нашей жизни, и он, влюбленный Алексей Штраус, почти столкнулся с любовью своей, уступая дорогу двум протоиереям.

– Здравья желаю, – начал он легко, даже снисходительно. – Не ожидал вас застать здесь. Думал, что вы уже дома…

– Здравствуйте, Алеша, – ответила она просто. – Ну, это не так-то сразу, как вы думаете. Ну, а вы как очутились здесь? Сережа тоже приехал?

– Нет, Сережа нет, – ответил он тише. – Я один. В отпуску… я ведь теперь в броневике…

– Уже на броневике? Мятущаяся душа! – и каждый прохожий мог видеть ее улыбку. – Теперь что же вам осталось – пехота? Авиация?

– Вот именно…

Она еще улыбнулась.

– Однако… если хотите, – провожайте меня, – пошла она. – Я хочу есть и тороплюсь!..

– Ну, как Нина Григорьевна? – начал он, заходя слева.

– Ничего, по-старому, – ответила она, замедляясь на перекрестке. – Ну, а вы надолго к нам?

– А еще не знаю, – ответил он, замечая ее старые без калош ботинки. – Сколько поживется… Думаю куда-нибудь ударить.

– Вы действительно в отпуску? – спросила она, оглядываясь. – Вид у вас все-таки неважный… Плохо отдыхали.

– Может быть, – ответил он, принимая от мальчика афишку. – Хиромантка… Пойду! – но она не улыбнулась. – Ну, а как вам жилось при коммунистическом строе?

– Как жилось? Как всегда, – улыбкой ответила она на приветствие чернобородого в золотых очках. – Как всегда за последние годы и, стало быть, – не очень хорошо. Но и не так плохо, как вы думаете… Хорошие люди, Алеша, встречаются везде.

– Даже и у них? – спросил он.

– Да, и у них. Я с удовольствием вспоминаю некоторые из знакомств, хорошие беседы, участие. Вообще – порядочных людей.

– Ба, ба, здорово же вы покраснели! – усмехнулся он.

– Не знаю, – возразила она, не улыбаясь. – Мне кажется, я ни правела, ни левела за это время…

– Но все-таки взяли влево? – спросил он, глядя на нее.

– Не знаю. Я, по крайней мере, этой перемены не чувствую. Какая была, такая и осталась. Не так ли? – взглянула она и улыбнулась.

– Но все-таки эти приятные воспоминания о знакомстве…

– Почему не неприятные? – спросила она. – Трудно это вам объяснить. Вот если бы вы здесь прожили, пережили, тогда бы вы, наверное, сказали то же, что я говорю.

– Ну, навряд ли! – воскликнул он.

На углу он остановился.

– Ну, я пожелаю вам всего доброго, – снял перчатку. – А может, теперь вы меня проводите?.. – склонил он голову.

Она улыбнулась.

– Какой чудак! Знаете, я сейчас могла бы съесть вот этого белого пса. Если бы, конечно, кто-нибудь зажарил его… Ну, Алеша, – она сделала серьезное, внимательное лицо, – заходите к нам. Когда вы зайдете?

– Обязательно зайду, – ответил он, пожимая руку.

– Ну, а когда? – смотрела она. – Нина будет так рада… Заходите как-нибудь вечерком, – она отошла. – Заходите же. Обязательно, – оглянулась через плечо.

Вот какая была эта встреча. Он пошел назад, расстегнув шинель с нижних крючков, ступая, звеня шпорами. Заметил кофейню, вошел, сел за столик к окнам, стал стягивать перчатки. Дама с добрым внимательным лицом подошла к его столику.

– Кофе по-варшавски и… пирожков могу я вам заказать?

– С рисом и яйцами? С яблоками? – спросила дама.

– С яблоками, будьте добры.

– Пожалуйста, – любезно ответила дама.

Она отошла. Освободившись от перчаток, он вытянул бумажник и положил его перед собой; бумажник, большой, темно-красный, уже потускнел, уже разгладил местами свою кожаную насечку, пропахший многими, давно забытыми в отдельных складках запахами. В левом мелком отделении он опять нашел два серых женских конверта и вынул их…

V

Он жил шестой день в городе, ночуя и столуясь у знакомого еще с осени зажиточного студента-спекулянта. Каждый вечер в доме собирались гости, играли в карты, обильно ужинали, пили спирт и порядочные удельные вина, пели песни. Студент был чрезвычайно верткий человек; вместе с ним Алексей бывал в квартирах и в складах каких-то греков, армян, евреев и татар, познакомился с барышниками-цыганами, за безделицу купил у