Что забыла Алиса - Лиана Мориарти

«Скорая» остановилась, «Клуни» поднялся на ноги, пригнувшись, чтобы не стукнуться головой.

– Приехали. Алиса, как самочувствие? У вас такой вид, словно вы размышляли о чем-то глобальном.

Он нажал на ручку, открыл дверь, и в машину хлынул солнечный свет, от которого она зажмурилась.

– Я так и не знаю, как вас зовут, – заметила Алиса.

– Кевин, – будто извиняясь, ответил «Клуни».

Словно заранее зная, что разочарует ее.

Правду сказать, доктор Ходжес, в моей работе много волнения. Мне стыдно признаться, но это так. Нет, конечно, это не безумный мандраж, но определенно адреналин в моем деле есть. Когда гаснут лампы, затихает зал, я стою одна на сцене и страшно серьезная Лейла дает мне знак, что все в порядке и можно начинать, – чувство такое, будто мы с ней запускаем спутник НАСА. Свет рампы бьет мне в лицо, точно солнце, и я слышу лишь, как изредка постукивают стаканы с водой да кое-где раздается осторожный кашель. Мне нравится этот чистый, острый деловой дух гостиничных конференц-залов и прохладный кондиционированный воздух. Это все приводит в порядок мою голову. А когда я начинаю говорить, микрофон смягчает мой голос и он звучит очень внушительно.

Но бывает, что я выхожу на сцену и чувствую себя так, будто на шее у меня висит мельничный жернов, отчего голова сразу же поникает, а спина гнется в дугу, точно у дряхлой старухи. Мне хочется подвинуться ближе к микрофону и сказать: «Зачем это все, леди и джентльмены? Вы такие славные люди, так помогите же мне, скажите – зачем это все?»

Вообще-то, я точно знаю зачем.

Дело тут в том, что они помогают мне выплачивать ипотеку. Все они вносят свою лепту в наши счета за продукты, воду, электричество и остаток на карте «Виза». Все они щедро оплачивают шприцы, безразмерные больничные халаты и даже того анестезиолога с глазами доброго пса, который держал меня за руку и говорил: «Спим, спим, дорогая». Впрочем, я отвлеклась. Вы и хотите, чтобы я отвлекалась. Хотите, чтобы я писала подряд все, что только приходит мне в голову. Интересно, скучно ли вам со мной. Вид у вас всегда вежливо-заинтересованный, но, может быть, в иные дни, когда вы видите, с каким жалостным выражением я вхожу в кабинет, чтобы вывалить на вас все душераздирающие подробности своей жизни, вам очень хочется положить локти на стол, опереться подбородком на руки и спросить: «Зачем это все, Элизабет?» Но потом вы вспоминаете, что я пополняю вашу «Визу», оплачиваю вашу ипотеку, счета из магазина и так далее… И жизнь идет своим чередом.

На днях вы сказали, что ощущение бессмысленности – это признак депрессии, но, понимаете ли, у меня нет никакой депрессии, потому что я ясно вижу, зачем это все. Деньги – вот зачем.

После того как я ответила на звонок Джейн, телефон тут же зазвонил снова. Скорее всего, это была опять она, подумала, что разговор прервался, и я отключила телефон прямо на середине звонка. Мужчина, проходивший мимо, заметил: «Иногда кажется, нам всем было бы куда лучше без этих штук!» – и я с энтузиазмом отозвалась: «Вот именно!» Я никогда в жизни не говорила «Вот именно!». Это выражение пришло мне в голову ни с того ни с сего. На нашей следующей сессии я обязательно воспользуюсь им и посмотрю, моргнете ли вы. А он продолжил: «Поздравляю, поздравляю. Я много раз бывал на таких занятиях, но ваша лекция оказалась самой полезной и доходчивой».

Он заигрывал со мной. Такое иногда бывает. Это безотказный эффект микрофона и ярких огней. Смешно! Я всегда думаю: ведь каждому мужчине должно быть с первого взгляда понятно, что никакой сексуальности во мне нет и в помине. Я ощущаю себя этаким сухофруктом. Да я сухофрукт и есть. Я – сушеный абрикос. Не вкусный, сочный, мягкий плод, а жесткий, сморщенный, безвкусный сушеный абрикос, о который зубы обломаешь.

Я несколько раз вдохнула бодрящего кондиционированного воздуха и снова прикрепила микрофон к лацкану жакета. Я так боялась возвращаться на сцену, что меня в буквальном смысле слова колотило. Доктор Ходжес, по-моему, сегодня вечером я могу несколько расклеиться. На следующей встрече мы можем поговорить об этом.

Впрочем, не исключено, что временное помешательство – лишь отговорка для прикрытия неприглядного поведения. Наверное, мне просто стыдно сознаться, что кто-то позвонил мне, сказал, что с сестрой произошел несчастный случай, а я прервала разговор. Для вас я делаю из себя подарочный вариант. Хочу казаться несчастней всех на свете, чтобы вы почувствовали, что можете быть мне полезны, но в то же время я хочу, чтобы вы, доктор Ходжес, считали меня хорошим человеком. Хорошим и несчастным.

Тогда я, как рок-звезда, взошла на сцену, заговорила о «визуализации плана» и была, что называется, в ударе. Заставляла всех смеяться, выкрикивать ответы, соревнуясь друг с другом, и все время, пока мы визуализировали план, я визуализировала свою младшую сестру.

Я думала о том, что травмы головы могут быть очень серьезными.

Думала, что Ник в отъезде и что, вообще-то, Джейн не обязана была этого делать.

А потом я подумала: Алиса носила Мадисон в 1998 году.

3

Ник не ждал в больнице с цветами. Алису там никто не ждал, и она почувствовала себя чуть-чуть героиней.

Санитары вдруг бесследно исчезли, как будто их и не было. Она не помнила, чтобы они с ней попрощались, поэтому и не сумела сказать «спасибо».

В больнице было то очень оживленно, то совсем тихо, когда надо было лежать на носилках в пустой комнатушке размером с коробку и смотреть в потолок.

Пришел врач, посветил крошечным фонариком ей в глаза и попросил проследить, как он двигает пальцами туда и обратно. Сестра с неправдоподобно зелеными глазами, точно под цвет больничного костюма, стояла у нее в ногах, держала планшет с листом бумаги и расспрашивала о страховке, об аллергиях и прочем в том же роде. Алиса похвалила эту яркую зелень, услышала в ответ, что это цветные линзы, произнесла «А-а…» и почувствовала себя одураченной.

Пакет со льдом приладили к тому, что зеленоглазая сестра назвала «страусиным яйцом» у Алисы на затылке, ей дали две обезболивающие таблетки в крошечной пластиковой чашке, но Алиса сказала, что ей не так уж больно и что она не хотела бы ничего принимать, потому что ждет ребенка.

Ее все расспрашивали и расспрашивали, голосами чересчур громкими, будто во сне, хотя она и смотрела прямо на них. Помнит ли она, что упала? Помнит ли, что ее везли в «скорой»? Знает ли, какой сегодня день недели? А число, год?

– Девяносто восьмой? – Изможденная женщина-врач озадаченно посмотрела на нее сквозь очки в красной пластиковой оправе. – А вы уверены?

– Да, уверена. Мне поставили срок – восьмое августа девяносто девятого года. Восемь-восемь, девять-девять. Легко запомнить.

– Сейчас, знаете ли, год две тысячи восьмой, – сказала врач.

– Такого не может быть, – вежливо возразила Алиса.

Неужели эта женщина – из тех умнейших людей, которые никакого внимания не обращают на обыденность? Хотя бы на те же даты.

– Почему же?

– Потому что еще не настало новое тысячелетие, – поучительно заметила Алиса. – Говорят, что из-за какого-то компьютерного сбоя отключится все электричество.

Она гордилась, что ей был известен этот факт, а значит, она идет в ногу со временем.

– Мне кажется, вы путаете. Вы разве не помните, как встречали это тысячелетие? Какие огромные фейерверки запускали над мостом Харбор-бридж?

– Нет, – ответила Алиса. – Не помню я никаких фейерверков.

«Хватит!» – хотелось ей крикнуть. Ничего здесь нет смешного, я хорохорюсь, делаю вид, что у меня не болит голова. А она болит.

Она вспомнила, как однажды вечером Ник сказал: «Ты только представь – новое тысячелетие мы будем встречать с четырехмесячным ребенком!» В руках он держал кувалду, потому что собирался крушить стену. Алиса опустила камеру – она хотела увековечить падение стены. «А ведь верно», – ответила она, умиленная и пораженная этой мыслью. Четырехмесячный ребенок: настоящий маленький человек, созданный ими, принадлежащий им и все-таки отдельный.

– М-да… Думаю, придется нанимать няню для маленького засранца, – делано беззаботно произнес Ник.

С этими словами он радостно взмахнул кувалдой, Алиса щелкнула аппаратом, и их окутало облако розовой пластиковой пыли.

– Может быть, сделать ультразвук? – настойчиво обратилась Алиса к врачу. – Нужно проверить, что с ребенком.

Случись такое с Элизабет, она повела бы себя именно так, и только так. Когда Алисе нужно было проявить напор, она всегда первым делом думала: «А как бы поступила Элизабет?»

– Сколько у вас недель?

– Четырнадцать.

Сказав это, Алиса снова почувствовала странный провал в памяти, как будто была не совсем уверена, что это так.