Рука и зеркало - Генри Олди

Путь продолжили в молчании.

А пейзаж вокруг — если только хаос можно назвать пейзажем — исподволь менялся. Скалы еще вздрагивали, словно силясь выворотить корни из земляных глубин, но с места на место уже не бродили. Трясти стало заметно меньше, да и провалы с реками из огня остались за спиной. Воздух посвежел, очистился; лишь теперь Эрзнер ощутил, что от жутких исчадий явственно несет серой и еще почему-то — мокрой псиной. Не самые изысканные благовония, надо сказать. Впрочем, от Гончих Ада, наверное, и должно пахнуть разной дрянью. Не ладаном же?! Свод затянуло свинцовой пеленой, точь-в-точь набухшие дождем тучи, зато вонючая пакость больше не капала. Завалы камней раздались в стороны, расступились, под ногами зашелестел мертвый серый песок. Вся троица шла дальше, огибая дюны и барханы, из которых местами торчали уродливые колючки. Песок чем дальше, тем больше наливался желтизной, колючки попадались чаще и уже не казались столь безжизненными; купол над головой отдалился, посветлел, и Гансу померещилось, что в разрыве белесой мглы мелькнул клочок голубого неба.

Небо?

В аду?!

Дьявольское наваждение, не иначе! Дабы у отчаявшегося грешника вновь проснулась надежда — тем тяжелее будет вновь потерять ее, рухнув в пламя геенны! Вот сейчас под ногами разверзнется земля…

Земля разверзаться медлила. Обогнув ближайший бархан, Ганс на всякий случай протер глаза: впереди возвышался пологий холм, и верхушка его явственно курчавилась зеленью. Зелень была редкой, как остатки кудрей на лысине великана, по брови ушедшего в землю, — но трава! Господи, настоящая трава!

Зеленая…

Дьяволы-конвоиры заметно приуныли, ссутулились, даже вроде бы слегка усохли. Двигались они с усилием, волоча мосластые ноги.

— Пшел, сука! — зло прохрипел псоглавец.

Взобравшись на холм, Ганс Эрзнер глянул вниз — и обомлел.

Ад закончился. Если бы не Гончие, тяжело и смрадно дышавшие в затылок, старик решил бы, что весь кошмар ему попросту приснился. Что он дома, в замке Хорнберг, или лучше, в предместьях Нюрнберга… Увы! Такой идиллии он ни разу не встречал на грешной земле. Хотя — многое ли успел повидать верный Ганс? Может быть, в Хенинге, или в Силезии, или в Каталонии, или в графстве Д'Артуа, о которых рассказывали купцы и пели минезингеры… Малахитовая зелень луга пестрела разноцветьем полевых цветов; луг плавно спускался от холма к узкой говорливой речке. Вода, кучерявясь бурунчиками, подмигивала Гансу игривыми бликами. Через речку выгибался аккуратненький мостик с резными перилами. Шишечки на опорных столбиках блистали позолотой. Не мост — игрушка. Загляденье! Небось еще одно наваждение.

Словно подтверждая эту мысль, на мосту капризно блеяла овечка.

Неестественно белый и чистый агнец.

Наваждение простиралось и далее, за речку. Там раскинулся поселок: две идеально прямые улицы крестом, вдоль них — ряды веселых домиков под черепичными крышами. Палисаднички, клумбы, флоксы и георгины, дорожки для прогулок, крашеные оградки — не от воров, а так, ради общей прелести; деревья выстроились шеренгами, как гвардейцы на параде, кусты подстрижены… Жаль, на улицах — ни души. И церкви нет. Не по зубам, видать, адским отродьям храм божий оказался, даже в наваждении не посмели…

Благочестивые мысли Ганса Эрзнера были прерваны самым грубым и прозаическим образом.

— Узнаешь обитель скорби? Пошла третья ходка!

Мощный пинок в зад отправил жертву кувырком вниз по склону холма. Эрзнер покорно катился, ежесекундно ожидая сковороды или котла с кипящей смолой. Однако угодил всего лишь в заросли душистого горошка и долго лежал, вдыхая пряные ароматы. Потом уставился на указательный палец, испачканный цветочной пыльцой. Оглянулся. Адских Гончих и след простыл. Да были ли они? Луг, цветы, деловито жужжат пчелы. Речка, мостик, овечка, у овечки хвостик…

«Пекло? Скорее уж наоборот…» — робко подумал Ганс.

И до чертиков, до кома в глотке испугался подобной мысли. Слишком велик был соблазн уверовать в нежданное, а главное, незаслуженное спасение.

Отказать себе в удовольствии искупаться он не смог. Очень уж хотелось смыть чертову пыль и копоть, а заодно избавиться от серной вони, казалось, пропитавшей тело насквозь. Выбравшись из речки, старик медленно оделся и направился через мостик к поселку. Все выглядело настоящим. Гадкие бесы оказались настолько искусны в наведении чар, что отличить явь от мары не представлялось никакой возможности. Помнится, бродячий монах-францисканец рассказывал в харчевне: грешникам, особо отличившимся на поприще зла, сперва нарочно показывают рай, дабы последующие страдания были стократ мучительней.

Господи, спаси и сохрани!

Душистый ковер луга закончился, под ноги легла дорожка, мощенная гладкой плиткой. Плитки лежали стык в стык, как по ниточке. По такой дорожке идти — одно удовольствие. Даже брусчатка на улицах Мюнхена выглядела корявым убожеством в сравнении с этим совершенством. У королей в парках, небось, такие дорожки, у герцогов… Еще в Эдемском саде, наверное. Словно в унисон благочестивым мыслям, в вышине раздалась чудесная музыка. Хорал? Гимн? Увы, в музыке Ганс Эрзнер разбирался примерно так же, как и в обустройстве королевских парков. Приятно, душевно — и слава богу! А дома, дома-то! Вот бы в сем чуде пожить: нежная побелка стен, приветливо распахнуты ставенки с резными сердечками, на двери — изящная ручка из бронзы. Флюгер-петушок на крыше, палисадничек, а за углом…

Эрзнер свернул за угол прекрасного домика и охнул, пустив от испуга ветры.

Правду говорил монах!

Перед Гансом стоял дьявол. Рядом с этим исчадием Гончие Ада вполне могли сойти за милых дворняг, вставших на задние лапы. Глянцевая кожа монстра лоснилась чахоточным румянцем, клыки блестели металлом, из пасти несся жаркий смрад. Дюжина иззубренных рогов торчала из уродливой башки, торс бугрился шипастыми мышцами, опираясь на мощные львиные лапы, и голый хвост, сделавший бы честь любой крысе (если у крыс бывают хвосты добрых шести локтей в длину!), лениво извивался по дорожке. Передние лапы с когтями-кинжалами дьявол сложил на груди и склонил голову набок, оценивающе глядя на гостя двумя парами глаз: костяные воронки, на дне каждой — смоляная бусина.

Монстр явственно принюхивался.

— А я ведь тебя предупреждал, Зекиэль, — с воистину адской печалью пророкотало чудовище. — Опять с завязки сорвался? Впрочем, я и сам хорош, — дьявол понурился; два левых глаза прослезились. — Ладно, топай за мной, дурила. Сам знаешь: тут отлынивать — себе дороже. Благословят от щедрот, будешь в карцере арфой выть… Да еще и срок накинут.