Вещий барабан - Александр Дорофеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вроде бы поник Мехмет-ага головою, но в глазах черти бродят.
— В таком случае составьте бумагу для адмирала Гассана. Мол, по собственной упрямой воле идете через море, а мы долго отговаривали.
— Это верно, — сказал посол, подписывая грамоту. — Долго голову нам морочили!
— И печатью закрепите, — поклонился ага. — Ну, до скорой встречи, господа! Свидимся на черных волнах. Я буду начальником вашего конвоя.
Украинцев повеселел: «Хоть и шалили турки, а мы верх взяли! Мое дело словами сражаться, а до пушек не доводить».
Все были рады. А у меня перед глазами маячил ага — как обещал он свидеться посреди Черного моря.
Черные мысли
Прошли мы Керченскими вратами, и открылось взору новое море. Обширно и приветливо! И нет в нем черной масти.
Ударил я в барабан, приветствуя гостеприимную стихию. Но слышу — недобрый голос! Тревожно звучит мой верный товарищ.
— Полно тебе! — говорю. — Что ты меня стращаешь?
— Ага-ага-гага-га-га! — отвечает барабан.
Обернулся и вижу: Мехмет-ага на носу ближайшего турецкого судна. Скалится, зубы кажет. Совсем рядом идут четыре конвойных корабля. Тяжелые, грузные, настоящие морские крепости. В сравнении с ними наша «Крепость» — избушка на курьих ножках.
Тошновато стало. И море вроде почернело. И чайки кричат заупокойными голосами, будто ругаются по-турецки.
Чувствую, задумал Мехмет-ага черное дело. Надо посла предупредить.
— Погубят нас турки! — начал я без предисловий. — Для того и грамоту с печатью выпросили, чтобы оправдаться. Мол, не послушали совета русские и сгинули в морской пучине.
— Что за вздор?! — не верит Украинцев. — Откуда такие вести?
— Барабан мой вещий — все знает наперед…
С интересом поглядел посол на меня, потом на турецкие приземистые корабли.
— Скорее всего, Ивашка, оба вы — и барабан, и барабанщик — олухи царя небесного. Думаю я также, что ты, Ивашка, отставной козы барабанщик! Не буду всего говорить, чего о тебе думаю. Но береженого Бог бережет!
И приказал Емельян Игнатьич капитану Памбургу поставить все паруса.
О, как быстроходна оказалась наша «Крепость»! С попутным ветром порхала она над волнами, как ласточка.
Мехмет-ага палил из пушек — сигналил, чтобы мы подождали конвой. Но куда там! «Крепость», не сбавляя хода, неслась вперед.
— Тортуга! Тортуга! — вопил с кормы Емельян Украинцев. — Черепаха зайцу не попутчик!
И — честно признаюсь, не ожидал такого от посла — показывал туркам язык.
Вскоре тяжеловесные турецкие корабли обиженно скрылись из виду.
Серебряный ангел
И настала первая ночь, и звезды усеяли небо. И море светилось за бортом фрегата.
Тихо. Лишь плещется вода, будто нечто лепечет.
И душа моя, верь мне, читатель, летела в ночи рука об руку с душой посла Украинцева. Над морем, над «Крепостью». И грустили наши парящие души о глупости земной, о злобе, о коварстве и суетном тщеславии.
«Всё тлен под звездным небом», — решили наши души.
А потом настало утро, и они не узнали друг друга.
В тот день учинилась страшная погода. Корабль скрипел под ураганным ветром, кренился с боку на бок, и воды в нем явилось немало. Но голландец Памбург оказался искусным капитаном. Даром что молод! Он так вел «Крепость», что волны и ветер не могли причинить ей большого зла.
К вечеру стихло. И настала вторая ночь.
Все было черно — и небо, и море. Хоть глаз коли. Где верх, где низ — кто знает? Казалось, во всем мире нет больше белого света и сейчас темная бездна поглотит нас.
Хоть бы турецкие корабли были рядом — всё веселее.
И в самую полночь тяжелый вздох раздался над морем и дунуло смертным холодом. Вот загробное дыхание! И все попадали на колени, укрыв руками головы.
Но я вдруг увидел, как серебряный ангел показался во мраке и отделил свет от тьмы, а море от неба. Его голова округло сияла в облаках. Ноги, как два мерцающих столпа, касались воды. И поднял ангел огненную руку, указывая нам путь. И долго так стоял он недвижим.
А мореходы, опомнившись от страха, кричали и пели. И я бил в барабан.
И серебряный ангел услышал. И подал нам руку. Светло как днем сделалось на корабле! И ослепленные упали мы на палубу. А когда открыли глаза, ангел уже улетел. Но долго мы молчали, прислушиваясь к ночи.
Легкий ветер играл в парусах. В небе открылись тихие звезды.
— Благословенна наша «Крепость», — молвил посол Украинцев. — А с нею весь русский флот. Да будет нам везде удача!
С той ночи мне часто являлся во сне серебряный ангел. И я его хорошо разглядел. Он был прекрасен! Весь из струящегося света!
Однако, читатель, открою секрет — ангельская голова, столь ослепительная, что черт не разобрать, напоминала барабан телячьей кожи.
Царьград
Счет потерял я дням морского пути. Но все в этой жизни имеет начало и конец. Одним прекрасным утром мы увидали берег. Он был горист, а по горам росли деревья. Казалось, без ствола и без ветвей — сплошь зелень.
А вскоре «Крепость» вошла в пролив Боспор. По сторонам стояли турецкие селения. Дети и взрослые махали нам платками. Было жарко и влажно. Мой барабан плохо переносил такую погоду и еле отвечал ворчливо — «фуп-муф-пум».
Наконец подошли к Царьграду, и фрегат бросил якорь прямо против дворца.
Турецкий город велик и голосист — шумит с утра до ночи. После морского покоя голова идет кругом.
Да еще тысячи турок приходили поглядеть на русский корабль. Гомон — как на ярмарке! Все по-турецки языками трещат. Толмач еле поспевает переводить. Откуда у нас такое доброе дерево и холсты? Сами ли мы пушки отливаем и какие у нас ядра? Почему на русском судне капитан голландец? Хотим ли мы с турками торговать? Правда ли, что на этом корабле сам государь Петр пришел?
Сыплются вопросы, как здешние крупные орехи. А мы отвечаем уклончиво — может, так, а может, и эдак, может, правда, может, ложь. Нас Емельян Игнатьич научил.
Слыхали мы, будто сам султан хотел посетить нашу «Крепость», да визири-министры отговорили. Мол, велика честь для какой-то там посудины — не на что и посмотреть!
Визири как могли утешали султана, который, конечно, огорчился, увидев под окнами дворца русскую «Крепость».
— Да разве это корабль?! Так, плоскодонное корыто! И знающих моряков у Петра нет! И пушки немощны!
Через три дня после нашего прибытия объявился в Царьграде турецкий конвой, непогодой битый. Четыре судна вползли в гавань, как провинившиеся собаки — упустили зайца!
Рассказывали, что Мехмета-ага немедля под стражей приволокли во дворец. Лицом он был бледен и мелко дрожал.
— Вот моя голова! — упал в ноги султану. — Секите!
— Это дело немудреное — всегда успеем, — сказал якобы султан. — Доложи, пес, как ты посмел оставить русский корабль без присмотра в Черном море?!
— Ускользнули неверные из-под носа! Наши суда, повелитель, для битвы, а их — для побега…
Порадовала султана такая мысль, и простил он Мехметку. Во всяком случае, видели его с головой на плечах. Бороденка, правда, поредела, и огонь в глазах потух. Но сердце его, точно скажу, так и осталось черным.
На шумной царьградской улице, среди лиц радостных и грустных, смешливых и серьезных, выделялся ага злобным обликом. Верно, не ошибся мой барабан, предчувствуя опасность.
И все же, читатель, бог с ним — пусть дни Мехмета-ага завершатся мирно, в доме, полном детей. И да простит его Аллах.
Переговоры
Тем временем посол Украинцев вел трудные переговоры с визирями и самим султаном. Каждая встреча начиналась с Азова. Турки настаивали на возвращении крепости. Но посол помнил наказ государя и не сдавался.
— Где это слыхано, чтобы взятые с таким трудом города отдавать назад без всякой причины?
— Но эти земли много лет принадлежали султану! — говорили визири.
— Всякие перемены случаются на свете, — отвечал посол. — Одни народы в воинских делах прославляются. Другие слабеют. Было время, русские и в Царьград как домой хаживали, брали дань с греческих царей.
— Ну, господин посол, вы еще вспомните допотопные времена. Или то, что при царе Соломоне бывало!
В общем, шло состязание — кто кого переговорит-перевыговорит…
Слова разного достоинства так и порхали в переговорной зале. Часто повисали в воздухе, не достигнув ушей того, кому предназначались, и шмякались об пол, расползаясь украдкой.
Если собрать все сказанное на переговорах — изрядная, думаю, выйдет куча! Не меньше пирамид египетских.
Украинцеву несладко приходилось — похудел, осунулся, голос надорвал и языком едва ворочал. Больно было смотреть на посла, когда он возвращался на «Крепость». И словечка уже не вытянешь!
Однако земля-то, известно, слухами полнится. Знали мы, что происходит во дворце султана.