Принц в квадрате - Варвара Мадоши

Мы двинулись дальше по дороге, Оля напевала песенку. Содержание песенки не стало для меня новостью:

— Мы в город Изумрудный идем дорогой трудной! Идем дорогой трудной, дорогой непростой…

— Ого, — расслышав, лютнист посмотрел на меня со страхом и уважением. — Так вы не в Торгар-Гилдор на самом деле?

— В Торгар, — не согласилась я. — Про Изумрудный город — это так просто.

— Так просто?! — Юнгес схватился за голову. — Про самое страшное в округе урочище людоедов и чудищ всех мастей — так просто?!

— Н-да… — я проглотила вертевшееся на языке ругательства. — Ну и ладно, пусть поет. Или они услышат и прибегут? Сказать ей, чтобы замолчала?

— Как это — услышат и прибегут? — Юнгес посмотрел на меня очень подозрительно и настороженно. — Вы что же, ничего не знаете?

— Что «ничего»? Я же сказала, мы здесь недавно!

— Странно, вы должны были… Но, может быть, я ошибаюсь…

Я не успела спросить Юнгеса, в чем это он ошибается: из-за поворота мы услышали вопль. Дело в том, что, пока мы с бардом общались, Олег ушел вперед и как раз скрылся за поворотом, причем его от нас заслонили какие-то кусты. Когда же мы обогнули этот поворот, мы увидели чудовище.

Оно было страшным, оскаленным, напоминало какую-то гигантскую гориллу с акульей мордой, а в когтистой лапе он держал огромную дубину. Олег стоял перед чудовищем и визжал — к моему удивлению, в его голосе звучали нотки восторга. С другой стороны, а чем я удивляюсь?

— Стоять! — заорала я, не понимая, к кому именно я обращаюсь: все участники немой сцены и так застыли. Да, я сухая, холодная женщина, но некоторая алогичность не чужда и мне.

Мое чадо обернулось ко мне и просияло.

— Мам, да ты не бойся! Ты сама говорила, что около человеческого жилья чудовища не водятся. Так что этот тролль — добрый, — Олег с вызовом ткнул в монстра пальцем.

— Вот бля… — чудовище уронило дубинку.

— И не матерится! — продолжило мое личное чудовище.

Тролль подавился следующей ремаркой и с тоской возвел глаза к небу.

— Вообще-то, это не тролль, — сказал Юнгес. — Здесь недалеко болотистые почвы, значит, это болотожор. Оголодал, наверное.

— …И сейчас он наверняка уйдет к себе в логово, понесет своим детишкам красивых еловых шишек! — без тени сомнения закончил Олег. — На, чудище! — и протянул монстру еловых шишек, которых, наверное, насобирал по дороге.

Чудовище тоскливо подхватило горсть шишек в широкую ладонь и уныло заковыляло прочь, в заросли. С отвисшей челюстью я наблюдала за этой невероятной сценой. Юнгес заглянул мне в лицо и присвистнул, но ничего не сказал.

— Пошли дальше, — Олег деловито отряхнул руки, подобрал у края дороги суковатую палку, зачем-то взвалил ее на плечо и пошел дальше.

Мы с Юнгесом тоже возобновили свою беседу на ходу. Точнее, он возобновил. Я все еще переваривала странное поведение монстра и пыталась понять, как же вести себя дальше, а лютнист через какое-то время задумчиво сказал, как ни в чем не бывало (правда, говорил он очень тихо, чтобы не расслышал спешащий впереди Олег).

— Похоже, вы и в самом деле ничего не знаете. Просто удивительно. Даже мне заметно, хотя моя власть над словами не так уж велика.

— О чем вы?

— Об удивительной силе вашего сына. Как я жалею, что связался с вами! Если бы вы не были так очаровательны… Постойте-ка! — прищурившись, он поглядел на меня. — Быть может, вы и не были так уж очаровательны? Быть может, только недавно ваш облик стал так неповторимо прекрасен, что все встречные и поперечные стали влюбляться в вас?

— Вот уж никогда не считала себя очаровательной! — сердито воскликнула я. — Я даже замуж выходила по расчету!

— А что, бывает иначе? — удивленно посмотрел на меня лютнист. — Ну ладно, госпожа Светлана, как бы то ни было, а теперь уже поздно. Раз мальчик сказал, что мы идем в Изумрудный Город, значит, именно там мы и окажемся в скором времени. Ибо, если вы еще не заметили, все, что говорит ваш ребенок, становится правдой.

— Как так? — я замерла.

— Идемте, нельзя, чтобы мальчик заметил, — лютнист ухватил меня под руку. — Если он узнает — все пропало. Либо будет говорить чепуху, и мир рухнет, либо научится произносить всякие страхи с полным убеждением… Да, да, не смотрите на меня так! Ему дарована удивительная сила, и, видимо, она-то и затянула вас в переделки.

Удивительно. Как это раньше я с этим не сталкивалась.

Юнгес вторил моим мыслям:

— Удивительно, как вы раньше ничего не заметили, но тут уж ничего не поделаешь. Придется вам как-то выкручиваться. Какое счастье, что я — бездетный холостяк!

— Да уж, — невольно согласилась я, прикидывая, до чего жутко быть женой такого типа, как Юнгес. — Но постойте-ка! Так если она… он скажет: «У меня голова раскалывается» — мы тут все увидим последствия удара топором по черепу?

— Ну нет, — сказал Юнгес, — только если он будет при этом абсолютно уверен, что его голова и в самом деле раскалывается на две половины. Это ведь не просто слова становятся реальностью — это стоящая за ними уверенность. Метафора — по сути своей ложь, она такой силы не имеет. Главное теперь не допускать его разочарования в себе.

Я подумала, что это не слишком сложно: такого самоуверенного маленького гаденыша, как Олег, свет еще не видывал.

Юнгес тем временем мечтал вслух:

— Быть может, нам еще удастся обернуть дело в свою пользу. Например, он мимолетом может наградить меня баснословным богатством или вылечить мою бедную печень…

— Он вас чуть было пидором не сделал, — сказала я без всякого сочувствия.

— Ах, в любом деле есть свои издержки! — засмеялся Юнгес. — Нет, теперь я вас точно не оставлю, моя прекрасная леди: зря я жаловался минуту назад. Это все становится интересней и интересней — я напишу не одну дюжину песен.

Я глубоко задумалась над тем, каким же опасным даром обладает мой ребенок. Стоит ему хоть раз произнести «Я не могу этого!», «Я сделан не из этого теста» или «Я неудачник» — и ему уже таким оставаться до конца дней. Ну не трагедия ли все это?

Я — сухая и холодная женщина, посему считаю «позитивное мышление» в корне порочным и навевающим большинству человечества комплекс неполноценности; пресловутый «лимонад» Дейла Карнеги стал ядом наихудшего лицемерия, отравившим нашу цивилизацию — отныне мы все обречены «смотреть вперед», «расти и развиваться», быть «эффективными», «позитивными» и бог знает какими еще. Все это всегда вызывало во мне глубокое отвращение: я, будучи свободным индивидуумом, имею право смотреть на мир реалистично, видеть жизнь — каторгой, общество — трагифарсом, а людей — склочными сволочами, которыми они на самом деле и являются. Любые личные достижения — это сумма ослиного упрямства и удачи, а вовсе не какой-то там способности «видеть и искать лучшее», о которой твердили нам на корпоративном тренинге.