Край навылет - Томас Пинчон

– Больше смахивает на растряску и крышевание, – для Максин. – Я же просто бухгалтерию смотрю.

– Думал, тебя на такое законтачит.

– Обратись к Мееру Лански – не, постой, он уже умер.

Н-да… вот и лютеранин, ага. Еще, конечно, не пора возникать всяким проблемам с шайгецами, но все же вот она – не по вере сошлись. Позднее, уже погрузившись в первый романтический приступ, Максин суждено было услышать немало диких – для Хорста – базаров о переходе в иудаизм. Какая ирония в том, что «иудей» также рифмуется с «поумней». Со временем Хорст осознал необходимые требования, вроде изучения иврита и обрезания, что вызвало ожидаемый пересмотр. Максин-то что. Если все на свете признаю́т за истину, что евреи никого не обращают в свою веру, Хорст, разумеется, был и остается первостепенным доводом, почему они этого не делают.

В какой-то момент он предложил ей контракт на консультирование.

– Ты бы мне очень пригодилась.

– Эй, да в любое время, – беззаботная реакция настоящего профессионала, однако на сей раз она оказалась роковой. Позднее, послебрачно, она уже выпаливала с оглядкой, стараясь фактически достичь уже в этом некоей завершенности, чуть ли не до полного молчания, пока Хорст сидел и мрачно тюкал в приложение электронных таблиц, найденное на какой-то распродаже «Проги Итд.», под названием «ЛюбБух 6.9», которое в диапазоне от Солидно до Обалдеть итожило суммы, истраченные им единственно на то, чтоб Максин закрыла варежку. Чтоб еще себя помучить, он после этого открывал функцию, которая подсчитывала, во что ему обходится действительно приобретенная минута молчания. Ааахх! облом!

– Едва я осознала, – как Максин представила это Хайди, – что, если буду достаточно ныть, он подарит мне все, что захочу? чтоб я только заткнулась? ну, романтика, я не знаю, для меня на этом как-то кончилась.

– Тебе как прирожденному квечу слишком легко досталось, я понимаю, – проворковала Хайди. – Хорст – такой лох. Просто большой дуралей-алекситимик. Ты этого в нем никогда не замечала. Вернее сказать, ты…

– …заметила слишком поздно, – подтянула Максин на припеве. – Да, Хайди, и, однако, несмотря на все это, я б иногда с радостью как бы даже приветила в своей жизни кого-нибудь настолько сговорчивого.

– Тебе, э, номер нужен? Хорста?

– У тебя есть?

– Нет, не-а, я собиралась у тебя спросить.

Они покачали друг дружке головами. Даже без зеркала Максин знает, что они похожи на парочку испорченных бабусь. Надо бы нетипично подкорректироваться – обычно роли у них немного погламурнее. На какой-то стадии их отношений, что длились вечно, Максин поняла: не она тут Принцесса. Хайди, конечно, тоже нет, однако этого не знала, на самом деле она считала себя Принцессой, более того – за много лет поверила, что Максин – слегка менее привлекательный шизанутый подпевала Принцессы. Какой бы сюжет в данный момент ни разворачивался, Принцесса Хайдрофобия неизменно в главной роли, а Леди Максипрокладка – языкастая субретка, тяжеловеска, практичный эльф, является, когда Принцесса спит либо, что типичнее, в растерянности и на самом деле выполняет всю работу по принцессинству.

Вероятно, подспорьем тут были корни обеих – из Восточной Европы, ибо даже в те дни в Верхнем Уэст-Сайде еще можно было отыскать некие давние внутриеврейские различия, из коих самым малоприятным, вероятно, было между хохдёйчем и ашкенази. Известно было, что матери шанхаили своих только что сбежавших с возлюбленными чад в Мексику, где их наскоряк разводили с вьюношами, которым светили завидные карьеры в маклерстве или медицине, либо с потрясными помидорками, у которых мозгов поболе, чем у тех, за кого они, по их мнению, выходили, но роковым недостатком их было имя из неправильного угла Диаспоры. Что-то подобное фактически случилось и с Хайди, от чьей фамилии – Чорнак – начинали звенеть всякие сигнализации, хотя до самолета дело не дошло. В той проделке наводчиком и, по необходимости, раздатчиком рубленой капусты выступил Практичный Эльф, наехав на Штрубелей на сумму, мило превышающую то, что они поначалу предложили для откупа от Хайди, польской шмакодявки.

– Вообще-то галицийской, – заметила Хайди. Совесть у нее при этом не задействовалась, чего опасалась Максин, поскольку Эван Штрубель оказался никчемным поцем, жившим в рефлекторном страхе перед мамашей, Гельвецией, чье своевременное появление тем днем в костюме от Сент-Джона и в раздражении не позволило Эвану и дальше клеить саму Максин – вот до чего серьезны, начнем с этого, были его намерения относительно Хайди. Не то чтоб Максин поделилась вероломством юного Штрубеля с Принцессой в подробностях, удовольствовавшись лишь:

– Мне кажется, тебя он в основном рассматривает как предлог смыться из дому. – Хайди была далека, дальше, нежели Максин рассчитывала, от безутешности. Они сидели за ее обширным кухонным столом, считали деньги Штрубелей, поедая брикеты мороженого и гогоча. Время от времени по ходу, под воздействием разнообразных веществ, Хайди впадала в рыданья:

– Он был любовь всей моей жизни, эта нетерпимая карга нас погубила, – на что Шизанутый Подпевала всегда с готовностью предлагал остроумные замечания вроде:

– Признай, малыша, у нее сиськи больше.

Определенные доли Хайдиного духа, должно быть, повредились – из-за того, что миссис Штрубель, вероятно, мимоходом обмолвилась об угрозе мексиканского развода, к примеру, – Хайди, как оказалось, постепенно втянулась в боренья с испанским языком, куда там Бобу Баркеру на конкурсе красоты «Мисс Вселенная». Языковой вопрос, в свою очередь, выплеснулся и в другие области. Представление Хайди об эхт латине, похоже, сводилось к Натали Вуд в «Уэстсайдской истории» (1961). Без толку было отмечать, как снова и снова со все меньшим терпением делала Максин, что Натали Вуд, урожденная Наталья Николаевна Захаренко, по происхождению была несколько русская, и ее акцент в картине, вероятно, ближе к русскому, чем к boricua[15].

Мальчик-поц отправился в ученичество на Уолл-стрит и уже, вероятно, сменил еще несколько жен. Хайди, с облегчением оставшись в одиночестве, занялась академической карьерой, и недавно ей дали должность в Городском колледже, на отделении поп-культуры.

– Ты в прошлый раз тотально вытащила мой мясной рулет из микроволновки, – Хайди беспечно, – не думай, что я не в вечном долгу.

– А у меня выбор был, ты же всегда себя считала Грейс Келли.

– Ну, я она и была. Есть.

– Не Грейс Келли с карьерой, – подчеркивает Максин. – Только, конкретно, Грейс Келли «Окна во двор». Еще тогда, когда мы подглядывали в окна через дорогу.

– Ты уверена? Сама знаешь, ты тогда кто?

– Телма Риттер, ну, а может, и нет. Я думала – Уэнделл Кори.

Подростковые проказы. Если могут существовать дома с привидениями, могут быть и кармически неблагополучные жилые здания, и в сравнении с тем, за которым они любили шпионить, с «Дезэретом», «Дакота» всегда казалась «Праздничным трактиром». Максин была одержима этим местом, сколько себя помнила. Она выросла через дорогу от участка, на котором он по-прежнему высится над всем кварталом, стараясь сойти за просто еще один непоколебимый образчик верхнеуэстсайдского жилого дома, двенадцать этажей и полный квартал зловещей неразберихи – спиральные пожарные лестницы на каждом углу, башенки, балконы, горгульи, чешуйчатые, змеевидные и клыкастые твари из чугуна над входами и свернутые вокруг окон. В центральном дворике стоит причудливый фонтан, окруженный плавной подъездной дорожкой, до того широкой, что на ней могут сидеть, урча вхолостую моторами, два растянутых лимузина, и еще останется место для «роллз-ройса»-другого. Киногруппы приезжают сюда снимать художественные фильмы, рекламу, телесериалы, вдувают огромные объемы света в ненасытимый зев входа, а не на один квартал вокруг все вынуждены не спать ночами. Хотя Зигги утверждает, что у него в этом доме живет одноклассник, в светский круг общения Максин это и близко не входит, ибо ключ даже от студии в «Дезэрете», говорят, доходит в цене до $300 000 и выше.

Как-то в старших классах Максин и Хайди купили на Канале дешевый бинокль и пристрастились таиться у Максин в спальне, иногда чуть ли не до раннего утра, пялясь в освещенные окна через дорогу, дожидаясь, чтобы случилось что-нибудь. Любое появление человеческой фигуры становилось событием значительным. Поначалу Максин видела в этом романтику, все взаимно бессвязные жизни происходят параллельно – потом начала постепенно подходить к этому, можно сказать, готически. В других зданиях могут водиться призраки, это же само казалось немертвым, эдаким каменным зомби: подымалось, лишь когда спускалась ночь, незримо бродило по городу, разбираясь в его тайных позывах.

Девчонки все время вынашивали планы, как им проникнуть внутрь, лебяжьей, а то и голубиной походкой подойти к воротам с уличными сумками от «Шанели» в руках и замаскированными в дизайнерские платья из консигнационных магазинов Ист-Сайда, но дальше долгого, ухмылистого вертикального сканирования от привратника-ирландца, взгляда в планшет, не попадали.