Медленно схожу с ума - Лариса Неделяева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И тут выходит на сцену натурально клоп — великий поэт К., писатель и какатель, тишкина вошь! Полтора метра от половика, наполеон хуев…
— Тихо-тихо… Ляльке больше не наливать — она уже матерится!
— Неправда, это — фольклор. Русское народное средство от всего. И от всех… Этот ничтожник посвятил поэму Невзглядову, ась? Ну не клоп? И вот этот клоп говорит: «Господа, господа! Бродский — бяка поэт. Ему сионисты шведские сделали Нобеля по блату!» Ну? Я уссалась… А чего мне? С моим-то славянским фейсом — да хоть усрись! Только не водку — я от неё плачу, сетую на тяжелые обстоятельства и к мужчинам пристаю…
— А к женщинам?
— Только после денатурата.
— Ну что, работать будем — или пьянку пьянствовать?
— Так мы вот и думаем… Прямо замучались!
— Что у нас там было?
— У меня там было про любовь. Я уже сделала.
— Быстрая ты наша, это когда же?
Между первой и второй. Внемлите, коллеги! Я иду по улице и вдруг… Я попадаю в дом престарелых, а там… Я увидела его и потеряла сознание… Он увидел меня и потерял сознание… Он положил мне руку на плечо, и я… Я тяжело больна, и тут он понял наконец… Мы случайно оказались в одной комнате, и вот… Я стала знаменитой, и тогда… Он стал знаменитым, но все равно… Скорее, скорее! Сильнее, сильнее! Ты что, издеваешься? Мы упали в снег, и тут… Я хотела его ударить, но вместо этого… Он хотел меня убить, но вместо этого… Медленнее, медленнее… Глубже, глубже… Сволочи! Кто включил свет?
Я уехала в тайгу, в Сибирь. И вдруг в небе появился вертолет, а в нем…
И тогда он спросит: «Это твоя подруга?» А я отвечу: «Это твоя дочь!»
Неважно, кто первый, главное — ты последний!
Никогда, никого. Это было непорочное зачатие…
Я забыла, как это делается…
Я забыл, что это такое…
Боже, Боже!
Чресел огонь…
Чисел топор.
Всё.
— А что вы на меня глядите, как математик на интеграл? Мальчики, чего он на меня глядит, а? Я краснею и прямо холодным потом исхожу… Не надо — я может урод, у меня может комплексы! Можно подумать уродов не видели…
— Повествование — вот собственно рассказ…
— Хуйня!
— Есть у меня мечта…
— Мечтать — вредно!
— «Прокофьева, а почему вы себя ставите выше коллектива?» — «Так ведь выше же…» Надо было видеть её лицо!
— Бедняжка…
— Это карма…
— Не надо выражаться!
— Я умру один, совсем один! Никто не подаст стакан воды…
— Я — подам.
— Так ты же раньше умрешь! А потом? Кто мне потом подаст?
— Ну который раз говорить, ну нет у меня жены!
— Чего это он?
— Хочет быть свободным как птица в глазах общественности… Слышала бы жена!
— Ну я серьезно! Просто мы не оформили развод!
— Слушай, а зачем ему это?
— На всякий случай: вдруг щепетильные флюиды?
— Чьи?
— А ты еще не понял?
— Терпеть не могу женатиков! Так и смотрют на часы, так и смотрют! Трахаешься как на пожаре — романтика, блин, парадняка… «Ой, я опаздываю! Ой, она меня убьет!» Тьфу! Никакого удовольствия…
— Ну я серьезно…
— Расслабься — мы тебе верим! Но всё равно не хотим…
— Это почему? Чем я плох?
— У тебя чахлый вид гражданина, десять лет отсидевшего в законном браке. Сэконд хэнд. А я свеженькое люблю…
— А сама-то!
— А я больше двух лет не сидела — дура я, что ли? Столько же вокруг хороших людей — прямо глаза разбегаются…
— А у меня была одна история…
— Говорит всё о других — ну и пусть! Я еще и не таким поделюсь… Не останусь, понимаешь, в долгу — Моего тошнее будет ему! Стихи. Очень хорошие стихи…
— И я сразу думаю: ага, вот так же он потом скажет и о тебе… Да нафиг-нафиг!
— Вот как сейчас помню — был у меня один тип, так он даже кончал по будильнику!
— Фи, Лялечка…
— А чего я такого сказала?
— Не наступайте на горло Лялькиной песне! Лялечка, то же самое — но помедленнее и с подробностями пожалуйста…
— А какие там подробности могут быть у окольцованного? Приходил и кончал!
— Что, даже и не начинал?
— Клеветать не буду — один раз было дело…
— Какой подлец…
— Это же восемьдесят третий год! «Кама сутру» не читали, порнушкой не просвещалися — всё на чистой интуиции, настоящий творческий процесс! Я аж взмокла от энтузиазма — и вот блин благодарность: какая, — говорит, — ты развратная… Вот такая блин первая любовь…
— А я предлагаю выпить за последнюю!
— Да-да, за последнюю мне налейте красненького! За любовь у гроба и до гроба и за гробом я пью только красненькое… Оно какое-то потустороннее… Сдадимся друг другу на милость — жить осталось всего ничего…
— Я смотрела на мужчину как на бога: сейчас он явится и вся жизнь станет ясная. Он знает, как лучше… Я была без него, как полк без командира. И что? Является какой-то идиот — и гонит меня в Синявские болота бездарно умирать!
— А что это вы придумали в августе? В августе в заливе уже вода холодная, даже и не покупаешься…
— А я отучилась любить купание…
— Что это?
— Ой, да ты ж у нас еще целка! Полежит на полу, скажет всё, что накипело, и снова нормалек… Лично я давно привык…
— Потому что была очень худой и все меня дико жалели за худобу. А купаться в платье неудобно. А без платья — во всех глазах мнится несносная жалость. Вот я и отучилась. Хотя воду конечно люблю и мечтаю о диких пляжах, где только я — и вода. Плаваю я очень плохо — из-за мизерности практики…
Вот так же и любовь. Я себя от нее отучила — насколько это вообще возможно. Я делаю все, чтобы меня не любили. Ведь я знаю, как я выгляжу — и совсем уже не могу читать диагноз в глазах, которые я могла бы, мне кажется, полюбить, если бы не отучала себя так долго. Понятно, что осуществлять любовь как-то особенно хорошо я навряд ли могу — опять же из-за мизерности практики…
Конечно, совершенно никогда не любить не выходит, наверное это вообще невозможно — никогда и никого. Я очень люблю видеть каждый миг жизни моего человека (какая неловкая фраза — нет, я не любитель подсматривать в щелку туалетной двери!). Я говорю о его жизни со мной. Если бы я была ну хоть чуточку покрасивей, я никогда не выключала бы свет. Конечно, я люблю ушами, как все женщины, но и глазами тоже — как мужчины. Ведь я андрогин. Я умираю, когда люблю, меня уже больше нет, совсем нет… И вот приходит день, когда он видит вместо меня бледную кучку пепла. Ведь я же умерла. И он уходит искать что-то другое, что-то такое, что не умрет никогда. Оставшись одна, я начинаю понемногу оживать — чтобы через несколько лет снова нестерпимо пожелать смерти… Они придают слишком большое значение словам — они рабы слуха.
Особенно больно быть одной во время дождя. А когда случается гроза, мне кажется, что будь он где-то поблизости, я бы просто расплакалась от счастья и отчаянья! Я всё вижу — но во время грозы всё равно поступаю не так, как нужно, а не знаю как… На восьмом этаже открыто окно. Я сижу там на подоконнике и курю, глядя на дальние крыши. Раз я курю, значит, живая. Мы только что страшно поссорились — но я уже совсем не помню по какому поводу. Я только чувствую, что он в ярости. И знаю, что если он сделает шаг в мою сторону, то лишь затем, чтобы столкнуть меня туда, вниз… На зеленую мокрую землю. Он делает полшага — и я соскальзываю на пол — как вода из опрокинутого стакана. Мы никогда не будем вместе. Я никогда не буду с мужчинами вот такой, как с ним. Какой-то я конечно буду… Но то, что мы с ним делали по ночам, я не смогу больше делать ни с кем, вот и всё. И я всегда буду чувствовать себя виноватой за эту заначку…
У меня нет времени. Все очень спешат. Нужно успеть стать самой хорошей на земле за какие-то полчаса, но я это не умею. Я не успеваю, я не могу так вот сразу!
Я лежу в темноте и читаю книгу, которую никогда не напишу. Книгу, которую он никогда не напишет. Которую ты никогда не напишешь. Которую наверное уже никто никогда не напишет! А водочки? Ну, значит будем смеяться…
— Проклятые буржуи всю страну за несколько лет перезаразили хламидиозом и целлюлитом! При комуняках у нас же за семьдесят пять лет — ни одного больного этой дрянью! Люди болели приличными болезнями — триппером, сифилисом, трихомонозом, насморком… Мандавошки были всё равно что милые домашние зверюшки — я в восьмидесятом слышал, что один мужик в Москве организовал мандавошьи бега. Люди огромные ставки делали, люди веселились на полную катушку! Люди же ведать не ведали, что над ними уже сгущаются вражьи тучи! У нас в год на одного мужика, включая младенцев, дебилов и импотентов, производился один презерватив — а СПИДом, между прочим, никто не болел! И что? Ну, напряги память! Когда нас стали заваливать импортными резинками? Правильно, во второй половине восьмидесятых. А СПИД когда появился? Вот то-то и оно… Мы ведь этим гадам — как кость в горле! Мы же неправильным голосом поём, просекаешь?