Господа альбатросы - Александр Бушков

Загремели выстрелы, мигнули прожекторы, из черного неба им на головы стал падать воющий рев. Самолет с зажженными бортовыми огнями вышел из пике так низко, что людей шатнуло воздушной волной. Гул мотора утих вдали.

Заработали заступы. Двое техников волокли трехлопастный пропеллер. "Семерка" по-прежнему стояла под предохранительным колпаком, и ее пропеллер оставался при ней, но это не имело значения - три четверти могил были чисто символическими, кенотафами были, потому что те самолеты не вернулись, и никто никогда больше не видел ни их, ни их пилотов...

Вновь захлопали выстрелы, зазвучали нечленораздельные вопли, с трех сторон заиграли баяны - "Раскинулось море широко", полонез Огинского и еще что-то печальное, забренчали гитары, по рукам пошли бутылки, стоял галдеж, гомон и песни, метались лучи прожекторов, и Панарин не сразу сообразил, что стоящая с ним рядом Клементина что-то кричит ему и остальным:

- Дураки! Вам же страшно! Вы сами себе надоели и сами себя хороните, а не его!

Она была прекрасна, даже в истерике. Панарин обхватил ее, и она прижалась, уткнулась, плача во весь голос, горьковатый аромат духов щекотал ноздри, и Панарин, славный альбатрос, вдруг с удивившим его отчаянием подумал: если Клементина не будет его, он сойдет с ума...

3

Я обязуюсь никогда не раскаиваться, кроме

тех случаев, когда раскаяние может настроить

меня на дальнейшие подвиги.

М.Брэгг

Панарин с натугой открыл глаза. Комната была насквозь незнакомая, он валялся на диване, одетый, только без ботинок, рядом с диваном стояло кресло, а в кресле сидела облаченная в пушистый халатик Клементина и задумчиво разглядывала Панарина. За окном стояло утро.

- Это как я сюда? - тоскливо спросил он.

Клементина грустно покачала головой.

- Я тебя не обижал? - на всякий случай поинтересовался Панарин. - Нет, правда, как я сюда?

- Когда приехали, вы снова пошли в кабак, - прилежно доложила Клементина. - Поминки устроили...

Панарин прикрыл глаза. В памяти всплывало нечто непрезентабельное, обрывки какие-то - грустные лица, грустные песни, и кто-то рвал на груди рубаху, кто-то порывался чиркнуть ножом по собственной руке и написать кровью эпитафию на стене, и что-то вроде бы горело поблизости - то ли забор, то ли стог сена... "Хороши", - с привычным, приевшимся уже и потускневшим раскаянием подумал он.

- Вот - Потом ты рвался к самолетам, в ангар, и я тебя уволокла к себе, потому что до твоего коттеджа не дотащила бы. Ты долго доказывал, что только я могу тебя спасти, потом отключился.

- Понятно, - сказал Панарин. - Что ж, будни, они же веселые и грустные праздники...

Она была прекрасна, и Панарин почувствовал, что сию минуту сойдет с ума, если останется лежать, если ничего не сделает. Он поднялся, содрогаясь от головной боли, за руку выдернул Клементину из кресла и притянул к себе. Клементина слабо барахталась, шептала что-то и вдруг обмякла в его руках.

Двумя часами позже по главной улице Поселка, Проспекту Мучеников Науки, четко печатая шаг, к зданию дирекций шагал подтянутый, чисто выбритый и абсолютно трезвый зам.директора по летным вопросам полковник аэрологии Т.Панарин - в парадной форме с белейшей рубашкой, при наградном кортике. Блестели серебряные альбатросы на петлицах, и золотые альбатросы на погонах, и золотые астролябии - знаки различия, - и золотой Икар на левом рукаве, и золотой Колумб на правом. Посверкивали ордена Галилея всех трех степеней, Большой Крест Познания и Звезда Поиска.

Поселок был само благолепие. Разбитое давеча окно бара заслонили огромным плакатом "Добьемся стопроцентной возвращаемости самолетов!", а вывеска бара гласила: "Кафе-мороженое "Снежинка" (это на другой стороне было изображено, так что оставалось лишь перевернуть). Выцветшие плакаты исчезли все до одного. Из динамиков лилась музыка Вивальди. Через площадь шествовал казенный кот Магомет с бантом на шее. Абсолютно трезвый завхоз Балабашкин руководил тащившими какой-то мудреный агрегат грузчиками. И Балабашкин, и грузчики были в смокингах, друг к другу они обращались на "вы", употребляя слова "позвольте", "заносите влево, сударь", "вы мне сейчас наступите на ногу, милейший Иван Петрович". Перед зданием дирекции стояли длинные черные лимузины с зеркальными стеклами, охраняемые, старшиной-безопасником. Количество лимузинов не сулило ничего хорошего.

Панарин прошел по длинному тихому коридору и остановился перед дубовой двустворчатой дверью. Возле нее маялся на банкетке очкарик в белом халате с нашивками лейтенанта барометрической химии, и сидели двое бледных научников - судя по серебряным Платонам в петлицах халатов, начальники секторов, новые какие-то. Дверь приоткрылась, в щелочку высунулся ученый секретарь Нахманович и позвал шепотом:

- Панарин!

Панарин вошел. За длинным столом сидели человек десять в строгих черных тройках. Сбоку примостился Тарантул, шеф, Господь Бог, самодержец и директор Поселка - старый армянин Гамлет Адамян, светило прикладной аэрологии, громадный, пузатый и всегда грустный. В его кличке не крылось ничего обидного прозвища здесь давали по своим законам, и, не придись Адамян ко двору, будь он нелюбим, его окрестили бы Грандом или Лордом.

- Полковник аэрологии Панарин, заместитель директора по летным вопросам, - доложил Нахманович и на цыпочках смылся в угол.

- Ага, - сказал краснолицый седой мужик с золотой звездочкой Героя Науки на лацкане, грохнул кулачищем по столу и заорал: - Вы это что тут творите? Молчать! Зажрались? Погоны надоели? Наука надоела? Вам бы показать, на чем мы трюхали над Вундерландом и возвращались - вы б в штаны наделали, щенки! А вы? Вам дают суперсовременную технику и аппаратуру, а вы ее гробите, салаги! И людей гробите! Молчать, ефрейтор! В дерьмовозы загоню! Распустились! Водку жрете? Шлюх развели? Молчать, говорю! Да как вы смеете, паршивцы, гробиться на такой технике? Нам бы ее в свое время мы бы черта с рогами добыли! А вы? Молчать! Лиха не хлебали!

- Так точно! - рявкнул Панарин.

- Унять своих паразитов! Привести в Божеский вид!

- Так точно! - рявкнул Панарин, поедая его глазами. - Будет унято и изжито!

- Тихон, ты не помнишь, кого и за что в тридцать пятом на год турнули из Поселка? - спросил другой седовласый, сухопарый и вальяжный, с золотой звездочкой же. Громадный краснолицый Тихон фыркнул и отвернулся.

- Молодой человек, - сказал сухопарый Панарину. - У каждого из нас найдется в прошлом немало э-э... эскапад разного рода. Скрывать это бесполезно, потому что вы все равно докопаетесь - знаю я, что такое фольклор Поселка... Не о том разговор. Бог с ней, с водкой, Бог с ними, со шлюхами - не мы это выдумывали, не нами заведено, не нам и запрещать... Вы только постарайтесь работать без смертей. Это не так легко, но вы постарайтесь.