Закон меча - Валерий Большаков

На рассвете, не выспавшийся и голодный, Олег умылся холодной водой и сжевал половинку «Сникерса», поделившись с Пончиком.

– Ну, что? – спросил он помятого «знахаря». – Сникерснул?

Пончик кивнул уныло.

– Пошли тогда!

– Куда? – вяло поинтересовался Шурик.

– К реке! К Волхову, или что там такое течет…

– Пошли…

Было еще совсем рано – робкая заря едва прокралась в лес, не трогая густые тени, и деревья словно отражали ночь – темные стояли, неперебродные. Олег с Пончиком пересекли гарь и потопали – по заросшей папоротником прогалине, меж бурых сосновых стволов, рассеянно проводя руками по зеленым лохматостям можжевельника. Хмельной воздух, настоянный на смоле и хвое, будоражил Олегову душу, наполнял ее каким-то детским ликованием. Он все мог, все умел – здоровый, сильный, сытый! И Пончик рядом! И меч за спиной! А гуляют они где?! У начала времен!

Ему было простительно не знать, что там напряли для него норны, распорядительницы судеб, какую нить накрутили на веретено. Норны – бабки скрытные…

Глава 4

Олег шел вольно, не скрадом, переступая из матерых сосняков в сквозной березняк, поднявшийся на брошенном огнище; из затравевшего ольшанника шагал в мглистый ельник. Рассветное небо было расчерчено розовым и белесым. Природа просыпалась.

Захоркал вальдшнеп, оповещая лес о явлении красна солнышка. Проиграли зарю журавли. Запели дрозды, подражая соловьям. Зачуфыкал тетерев. С комля-выворотня сорвался глухарь, громко захлопал крыльями, озвучивая посадку. Олег на слух определил кремлевую сосну, на суку коей устроилась птица. Во-он там, на песчаной гряде. Под грядою болото, падь, заросшая черемушником, заваленная подмытыми стволами. Глушь. Глухарю – самое место. На суку защелкали клювом, зашипели, зафыркали – короче, «запели». Олег медленно-медленно выпрямился и задрал голову, высматривая «певца». Глухарь – птица видная, с длинноперым черным хвостом-веером, с горбатым костяным клювом, с ярко-красной кровяной бровью… Холодное лезвие меча уткнулось Олегу в горло.

– Камо грядеши?[25] – Голос был не теплей отточенной стали. Властные обороты звучали в нем – голос не спрашивал, он требовал ответа. Незамедлительно.

Олег отпрянул, суетливо доставая меч. Сердце, как бешеное, моталось в груди, а мышцы, наоборот, зажало страхом. Вот позорище! Засмотрелся, дурака кусок! Птичек не видал!

Человек, стоявший перед Олегом, невысок был, но ладен и крепок. Холщовые порты заправлены в яловые сапожки, поперек стеганой куртки перевязь с ножнами на спине. Если на Олеге, длинном, узковатом в плечах, нарос жирок, то его визави был, похоже, скроен из железа и сыромятной кожи – жесткие скулы, рысьи медовые глаза, суровые морщины у рта. Волосы цвета соломы возле ушей заплетены в косицы и покрыты круглой шапкой-нурманкой. Воин. Неужто правда?! Или это съемки идут? Господи, лишь бы это были съемки…

– Олег! – крикнул Пончев и слабо замахнулся подобранной палкой.

Воин мягко отскочил, слегка согнул разведенные колени, его меч блеснул в первых лучах и вдруг ударил наискосок, со свистом и зудом рассекая воздух. Палку обрезало, а Пончев оступился и сел с размаху на зад. Олег взялся за рукоятку меча, «как учили», – правой ладонью обхватив ее возле цубы,[26] а концом уперев в середину ладони левой. Облизал пересохшие губы. Замахнулся, пугая противника, но воин не моргнул даже. Зато ударил так, что у Олега руки заныли. Прямой меч блеснул и перебил ширпотребовскую катану – обломыш усверкал в траву. Олег поймал взгляд хищных медовых глаз и вдруг все понял и пришел в отчаяние. Ему никогда не победить! Он и с питерской шпаной-то никогда не связывался, а уж в этом времени он – полнейшее чмо!

Из-за густого ракитника выглянул бледный парниша в толстой кожаной куртке, обшитой металлическими бляхами, и сказал что-то ломким баском, кивая на сломанный меч.

Рукою в перчатке парниша сжимал лук – огромную, убийственной силы дугу. Загудела натягиваемая тетива. Олег швырнул катану под ноги парнише.

Тот презрительно скривил рот, мотнул головою, и кто-то проворно связал Олегу руки за спиной. Старый воин спеленал Пончева. Мир перевернулся. В какие-то пять минут жизнь поменяла знак. Олег чуть не плакал от стыда, оглушенный и безвольный, самому себе напоминая что-то желеобразное и колышущееся. Протоплазму. Амебу-переростка…

– Кто это, Олег?! – спросил Пончев дрожащим голосом.

Олег не сумел ответить – его чувствительно пихнули в спину, приказывая идти, и он пошел, куда велено. Сказали бы – на колени, ща голову рубить будем! – и он бы повиновался, наверное, и послушно согнул бы выю…

– …Крут! – донесся звонкий голос с вершины гряды, и по песчаному откосу запрыгал белоголовый мальчишка лет десяти, в рубашонке с вышивкой у ворота, по рукавам и подолу. У пояса, болтаясь на шнурках, позванивали бубенчики, отпугивая нечистую силу.

Пацаненок прозвенел что-то непонятное, махая руками для выразительности. Олег понимал с пятого на десятое. Вроде как воина, перебившего катану, звать Крутом…

Крут покивал согласно, дослушав мальчишку, проворчал ответ в усы, а потом подобрал с земли Олегов меч и протянул малолетке. Тот залучился от радости. Взяв меч в одну руку, а обломок в другую, пацаненок полез до верха невысокой кручи. Воин проводил его взглядом и буркнул, указывая путь своим и пленным.

Крут пошел первым, за ним двинулся лучник. Третьим поплелся Олег, рядом шмыгал носом Пончев, а замыкающими шли два молодца в кожаных доспехах и буравили спины пленников в четыре зорких сверлышка. Крутята…

Не оглядываясь, старый воин перешел по камням мелкую речушку и поднялся на обрывчик, где нашлась стертая тропа. Все взошли за ним следом.

Олег споткнулся, больно ударился ногой об корень, но лишь переморщился – не до того. У него болела душа. Корчилась, уязвленная беспощадной правдой. Олег узнал о себе такое, что было больней синяков и ран. Он – трус. И слабак.

Справа брел Пончев. Спотыкался, сопел, мотал светлым чубом и решал непосильную задачу: на каком они свете?! В какое время и пространство их занесло?..

Крут вывел отряд на берег большой реки, быстро несущей мутные воды цвета навозной жижи, и сердце Олегово засбоило. В небольшой заводи, уткнув носы в песок, стояли настоящие лодьи, хищные и длиннотелые. Раз, два, три… Пять боевых единиц. На лодьях торчало по мачте, паруса были свернуты на реях. Штевни поднимались высоко, и Олег заподозрил, что обычно их украшают головами тутошних драконов. Просто в виду родных берегов драконов поснимали, дабы не вспугнуть местный «тонкий план».

На берегу, под скалами был разбит лагерь – кожаные шатры накинуты на столбы в два роста и оттянуты ремешками к колышкам, котлы на треногах булькают кашей над прогорающими кострами. И люди. Много людей – в кожаных штанах, в мягких сапогах с завязками или босиком, в рубахах – выгоревших синих, серых и красных, а то и голых по пояс. Все рослые, крепкие, с уверенными, точными движениями, выдающими бойцовскую породу. Викинги? Варяги? Во-первых, хрен их разберет, во-вторых, хрен редьки не слаще…

Люди сидели кругом костров, бродили по берегу, сторожили со скал, сжимая копья. Кто-то спал, прикрывшись от солнца рукой, кто-то чинил щит, вбивая по гвоздику в вощеную кожу, а кто-то огромный, без рубахи, с татуировкой в «зверином стиле», оплетавшей шею и плечо, стоял, склонясь над водой, и, шумно фыркая, умывался. Чудовищные мышцы бугрили необъятную спину, выбеливая страшные шрамы. Порядком поседевшие космы вымпелами вились по ветру.

– Крут! – окликнули от костра, заговорили шумно и весело, подзывая к себе.

Крут хмыкнул и дотронулся до плеча кашевара – жилистого старика, снимавшего пробу. Старинушка щедро плюхнул в миску пахучего варева, Крут заворчал одобрительно, поставил свою порцию на песок, чтоб остыла.

На Олега с Пончиком глядели с насмешливым интересом и со сдержанным любопытством. Умывавшийся «Седой» снял с шеи полотенце, неторопливо утер лицо и только затем повернулся. Да-а… Вот с кого надо лепить Гераклов и Ахиллов, подумал Олег. Ни капли жира! И кость широка, и мяса на ней наросло – пуды! Грудные мышцы у «Седого» просто устрашали, выдаваясь мощными плитами, а выпуклые кубики пресса напоминали сегментный люк. «Седого» и задушить – проблема. Это ж какие мускулы надо иметь, чтобы обхватить такую-то шею! Колода!

«Седой» задал Круту вопрос, называя того хольдом, и не глядя сунул мокрое полотенце подлетевшему молодцу. Голос у «Седого» был под стать могучему организму – густой бас, с хрипотцой и прохладцей.

Крут ответил, соединяя в звуке голоса и спокойное достоинство, и почтительность. Олег вслушивался в Крутову речь, но понимал лишь отдельности. «Седого», надо полагать, Асмудом кличут. И не просто Асмудом, а еще и хевдингом, вождем, значит…

– А кто такой хольд? – спросил Пончик дрожащим голосочком.