Железный тюльпан - Елена Крюкова

Когда ее оставили одну, она выключила в спальне свет и подошла к зеркалу. Как-то там Сим-Сим?.. Он ее потерял. И девки, Толстая Анька и Серебро, думают: ну, пришил кто-нибудь нашу рыжую Джой, Сычиху нашу, прямо на хазе, напоролась на малину, или под ребро ей скобу засунули, или просто выкинули на снег с двадцатого этажа, натешившись, такое часто бывает. Сим-Сим и девицы не знают, что ее прежняя житуха — все, кончилась. Она воззрилась на себя в зеркало. Темное озеро стекла расступилось бездонно. Ее взгляд потерялся в черном тумане, утонул, уцепился за призрак отражения. Из зеркала на нее смотрела женщина-вамп — подведенные черным карандашом к вискам большие глаза, черная челка до бровей, черные локоны на щеках. И ее неизменная черная бархотка на шее, с дешевым блестящим сердечком, так шла к облику лукавой дьяволицы. «Люба, — сказала она себе тихо, — я Люба». Тронула пальцем отражение. Вздрогнула. На миг ей стало страшно бездны, расступившейся перед ее глазами.

— Как вы спрятали тело?! Куда…

— Не твоего ума дело.

Он ничего не говорит мне. Меня истязают, как последнюю суку. За мной ухаживают, как за царицей. Я еще не звезда. Меня делают звездой. Так вот как горек хлеб звезды. А я-то думала.

— Зачем люди с телевидения?! Прогоните их! Меня не надо… снимать…

— Ослица. Это не с телевидения. Это мои друзья. Они сделают пробную кассету. Чтобы сравнить тебя с Любой. Пой! Пой «А я сяду в кабриолет»! Миша, давай…

Музыка. Я и не подозревала, что музыка — это труд. Всю жизнь думала: ух, певички, крутят попками, закатывают глазки, шепчут в микрофон: «Вернись, люби-и-имый!..» Никто и никогда никуда не вернется. Никто.

Она удивлялась, что в дом, где бушевала такая грандиозная попйка, в дом, что гудел гостями, как улей, никто не звонит и никто не приходит. Москва будто вымерла за окнами двенадцатикомнатной квартиры в элитном доме в Раменках. Будто вокруг свирепствовала чума. И Беловолк берег Аллу от людей, чтобы она ненароком не подцепила заразу.

Как, когда она нашарила в сумке этот журнал? Как он оказался у нее в сумке, на самом дне? Она не помнила. Морщила лоб, рылась в череде событий — напрасно. Цветистый, глянцевый, броский, аляповато-зазывный, как павлиний хвост, как наряд бразильского карнавала, журнал про звезд и для звезд. VIP-журнал. На каждой странице — VIP-персоны. Алла бездумно листала его на ночь, включив торшер, медовый свет лился на страницы. Далеко внизу глухо шумел город, прорезали ночной мрак машинные гудки. Ее глаза скользили по фотографиям. Эх и роскошная жизнь у этих богатых, знаменитых баб и мужиков. Чем они ее заработали? Кто чем. Кто талантом, кто рождением, кто передком, кто задком. Кто хитростью. Кто баксами. Кто убил, кто купил, кто предал, кто удачно женился или выскочил замуж. Будешь петь, Алка, на крутых сценах — тоже себе кого-нибудь подцепишь. И удерешь от Беловолка. К принцу Монакскому, например. А что, принца не закадришь?! Ох, как далеко еще это время. Еще пахать и пахать. А это кто?

Люди, шикарно одетые, довольные, сияющие, выхваченные из южной ночи вспышкой фотоаппарата, стояли у фонтана, демонстрируя высокооплачиваемую радость и торжествующую беспечность. Люди иного мира. Куда, она думала, ей никогда не попасть, так и пялиться на него в глянцевых журналах.

Она узнала на фотографии Любу. Бессознательно ощупала пальцами черный завиток на своей щеке. Рядом с Любой стоял представительный, высокий смуглый молодой человек с пышной, мелко вьющейся шевелюрой, влюбленно смотрел на нее глазами-черносливами, нежно обнимал ее, малютку, за талию. За их спинами вздымались в дегтярно-черное небо разноцветные, подсвеченные снизу прожекторами струи воды. На дне бассейна просвечивали россыпи монет, как золотая и серебряная рыбья чешуя. Алла прочитала надпись под фотографией: «Рим, знаменитые супруги Люба Башкирцева и Евгений Лисовский у фонтана Треви. Справа…» Прежде чем рассмотреть, кто там стоит справа и слева, Алла полюбовалась на украшения Любы, хорошо видные на качественном снимке. Сноп света из серег в ушах. Колье на шее — слепящая молния. И на запястьях, гляди-ка, браслеты с крупными, до вызывающей наглости, алмазами. Или это стразы? Неправдоподобно крупны. Едва ли не подделка.

Справа… Справа… Кто же там стоит справа?..

— Юрий, скажите, кто был муж Любы?

- «Кто был мой муж». Кто был твой муж!

— Кто был мой… муж?..

Беловолк зажигал сандаловую палочку и ставил ее в тонкогорлую китайскую расписную вазу, стоявшую на столе. От зажженного конца палочки полился ароматный дым, стал раздваиваться, завиваться двумя тонкими седыми усиками вверх. Алла раздула ноздри. Запахнулась в черный китайский халат с хризантемами.

— Твой муж, Люба, был владелец богатейшего концерна «Драгинвестметалл» и концерна по добыче алмазов на Кольском полуострове «Архангельскдиамант». И он оставил тебе завещание. Я ознакомлю тебя с ним… позднее. — Продюсер кинул острый, мгновенный взгляд на Аллу. — Если будешь себя хорошо вести.

— Я так думаю, Юрий, что я себя и так уже хорошо веду.

— Но не идеально. Стремись к идеалу. Тогда ты будешь дружить со мной.

«Уж лучше бы ты переспал со мной, придурок. Дружить, ха».

Алла наклонилась, понюхала усики сандалового дыма. В горле у нее запершило. Она сегодня распевалась с Мишей Вольпи целый час, потом еще час учила простенькую песенку из Любиного репертуара — «Крошка Дженни». К концу занятий крошка Дженни, которую она возненавидела, казалась ей индийским слоном.

— Завещание, говорите?..

— Мы слишком рано заговорили о деньгах. Пока тебе надо работать. Вка-лы-вать.

Вкалывать. На вокзале вкалывать, на улице вкалывать, по хатам вкалывать, тут тоже — вкалывать. Может, вернешься к легкой жизни ночной стрекозки, Алка? Легкие баксы, легкие матерки, легкие соленые слезы, легкая выпивка с девчонками по вечерам… Может, сбежать?.. Охранников в доме вроде нет. Но черт его знает, Беловолка, может, он держит какого козла с пушкой наготове в машине у подъезда. Как говорил один ее клиент, художник, подцепивший ее в «Парадизе» и заплативший ей не деньгами — у него денег не было, — а натурой, двумя своими свежими, еще невысохшими этюдами: «Важно схватить состояние». Стоп. Состояние. Состояние Любочки. Ее завещание. Глава концернов «Драгинвестметалл» и «Архангельскдиамант» наверняка оставил жене огромное состояние. И, значит, это состояние теперь принадлежит… ей?.. Она — никто. Она — актриса. Подсадная утка. Все бумаги в руках Беловолка. Беловолк-Карабас сделал себе живую куклу. Ее. Куклу Башкирцеву. И дергает ее за ниточки: пой! Танцуй! А состояние? А состояние… важно схватить…

Лисовский оставил завещание жене. Только жене?.. Или еще кому-нибудь? А дети?.. У людей ведь бывают дети… Они так не вовремя всегда рождаются. Вон Инна Серебро сделала пять абортов, плачет: вдруг детей у меня не будет, а я ведь о мальчике мечтаю, о мальчике, мне никаких мужиков не надо, зашибу сто штук баксов, куплю роскошную хату на Тверской, рожу мальчика-ангелочка и воспитаю его как хочу. «Сто штук! — смеялась Алла. — У тебя сто рублей в заначке есть?.. сбегай за водочкой!.. Выпьем за мальчика!..» Какое состояние завещал Любе муж? Хорошо еще — завещание успел сделать. На Западе все порядочные люди делают завещания молодыми. Об этом ей, попыхивая сигаретой, однажды важно Сим-Сим сказал.

Ее гранили, как алмаз. Ее точили, как изумруд. Ее обтачивали и круглили, как звездчатый сапфировый кабошон. Ее вставляли в золотую оправу. Глава концерна «Драгинвестметалл», если б он был жив, мог быть доволен. Девку, подобранную на улице, в ресторане, вытачивали и лепили на славу. Ее уже нельзя было отличить от его убитой жены. Так, разве незначительные, незаметные штрихи… опытный глаз не сразу схватит…

Беловолк устроил ей первый концерт в гостиной графа Шувалова. Он сильно волновался, утром даже пил сердечные капли. «Попробуй только осрамиться, мегера. Я тебя изобью — живого места не оставлю. Ты мою руку знаешь». Алла пожимала плечами, бросала ему: «Всех не расстреляете, всех не перевешаете». И она тоже боялась. Они передавали свой страх друг другу.

Изабелла Васильевна заставила ее надеть наряд, который больше всего нравился Любе — она часто выступала в нем: черное, сильно открытое платье — все плечи наружу, слишком нахальное декольте, — голые руки, талия утянута в рюмочку, бедра обтянуты, длинная юбка, длинный разрез по бедру. Мне трудно двигаться в нем, дергалась Алла, мне бы что-нибудь посвободнее! «Вытерпишь», - жестко кинула Изабелла и сильнее затянула ремни корсета на спине, так, что из легких Аллы вышел весь воздух и она закашлялась. Она сильно похудела, от нее осталась ровно половина, туфли ей выдали на низком каблуке — Люба всегда пела на платформах, — она, видимо, была чуть повыше Любы; зеркало отразило очаровательную парижскую кокотку двадцатых годов — с улицы Сент-Оноре, с площади Этуаль, — а может, нью-йоркскую богатую потаскуху из ночного клуба «Коттон». «Гениально, — процедила Изабелла, — если ты еще и споешь сегодня, в обморок не грохнешься, мы с Юрой купим тебе „вольво“. Машину умеешь водить? Или и этому тебя учить тоже?» Машину Алла водить умела. Ее научил Сим-Сим. Иногда он ей давал свой маленький «фордик» — ехать на ночь к клиенту.