Повесть о страданиях Гаврилы Масленникова - Владимир Перемолотов

— А иду я в замок Ко, совершать подвиг.

— Плюнь на него — советует ему Петр Митрофанов — Ты своими подвигами себе только грыжу наживешь. Иди-ка ты лучше ко мне в гвардию. Я тебе жалование положу, а ты будешь моих соседей разорять. Эвон у меня их сколько.

Показал ему Петр на стену, а там надпись: Враги престола. А под ней поименно все окрестные царские фамилии выписаны и портреты висят, чтобы, упаси Бог, не проглядеть, кого либо в горячке и не спутать. Походил Гаврила вдоль стены, почитал подписи, видит народу набирается порядочно.

Человек 600.

— Ай да сволочь — думает Гаврила с некоторой, впрочем, долей восхищенияДа тут работы года на три..-, но говорить ни чего не говорит, так как запахов еще ощущать не может.

— Так как? — спрашивает Петр, — Подумать надо — степенно отвечает Гаврила — Дело не шутейное. Поворот в судьбе.

Обрадовался Петр Митрофанов, обниматься полез.

— Думай — говорит — да отдохни с дороги.

Схитрил тут Гаврила.

— Занедужил я, Ваше величество.

Прислал бы ты ко мне какого ни наесть лекаря.

Тут огорчение наползло на лицо Петра Митрофанова.

— Нет у меня лекаря. Помер наверное.

— Как так? — удивился Гаврила — без лекарей нынче нельзя.

— Извини уж, брат, пытать я его отдал.

Угостил он Гаврилу кубком вина заморского и повел пыточные камеры да тюрьму показывать. Идет Гаврила носом хлюпает, а по сторонам поглядывает, все примечает. Где стража стоит, где места потаенные имеются, где проходы в другие помещения.

Весь дворец обошли они. Все камеры и пыточные стенды осмотрели, а напоследок подарил ему Петр Митрофанов набор пыточных инструментов золотых да серебряных, с каменьями самоцветными. Принял Гаврила этот знак внимания и в похвалах придворным умельцам рассыпался. И действительно, с такой любовью и умением были они изготовлены, что пытаемые (особенно из интеллигенции) получали такое эстетическое удовольствие, что боли почти и не чувствовали.

Спрятал Гаврила инструмент за пазуху. Тут гонги ударили, поднялся шум во дворце — оказалось, обед наступил.

Посадил Петр Митрофанов Гаврила за свой стол. Прибежали слуги резвые, стали напитки да заедки предлагать.

Едят они, разговаривают. Гаврила все на спиртное налегает, лечится и рассказывает хозяину о своих подвигах. Еще пуще захотелось Петру Митрофанову оставить у себя славного героя. Начал он его уговаривать, чтоб остался, а Гаврила ни в какую. Охмелел он от горячительных напитков, осторожность потерял. Ругаться стал, и до того разошелся, что прилюдно Петра Митрофанова сволочью международного масштаба обозвал. От таких слов Петр даже чувств лишился. А когда очнулся, только глазом мигнул. Подхватили славного Гаврилу за руки, по голове крепко вдарили, да выволокли из-за стола.

— Запереть! Стеречь пуще глаза!

Потеть не давать! — закричал вслед Петр Митрофанов.

— Есть! — дружно откликнулись заплечных дел мастера и подмастерья.

А мудрецам своим приказал Петр придумать самую страшную муку.

— Такую страшную, чтоб мне его самому жалко стало!

Разошлись все по своим делам — мудрецы пытку придумывать, а Митрофанов — в гарем. Там его ждала Звезда Востока — Несравненная Гюльчатай. Рассказал он ей о своей обиде и не утаил, что нанес ее Гаврила.

— Что же ты сделаешь с ним? — спросила Звезда Востока.

— Обещали мне завтра новую пытку… — неопределенно сказал Петр.

Дрогнуло сердце Гюльчатай.

Много слышала она о Гавриле, ибо имя его гремело по всему свету и многие женщины мечтали прижать его голову к своей груди. Помнила она имена десятков принцесс, освобожденных Гаврилой, но которые так и не смогли пленить его сурового сердца.

— Нет — сказала себе Гюльчатай — Этому не бывать!:

:Очнулся Гаврила глубокой ночью. В голове гремело так, словно тысячи медников клепали там свои котелки.

Гаврила поежился. Вокруг было сыро.

Оглядевшись, он понял, что дело его плохо. Пожалуй, хуже, чем когда-либо.

Вспотеть тут было невозможно. Шаг в длину, шаг в ширину, сырая и холодная как склеп, темница навевала мысли о безвременной насильственной смерти. Герой еще раз осмотрелся. Вспотеть естественным путем он не мог мешали температура и влажность.

Бегать до пота не позволяли размеры камеры. Приседать — тоже. Колени упирались в стену. Было похоже, что стоит он в колодце. Высоко над ним, большое, словно луна в полнолуние, виднелось колодезное жерло, зарешеченное железными прутьями.

Вверху оно расширялось. Не вылезти — подумал Гаврила.

Он ощупал руками стены и нашел дверь. Едва заметной выпуклостью она выдавалась внутрь. Это был единственный реальный выход наружу.

Гаврила обстучал ее ногой. Звук был тупой, плотный. Похоже, что с другой стороны дверь была заложена кирпичами. Не смотря на столь критическое положение, он усмехнулся: вряд ли кого охраняли бы с такой тщательностью.

— Ай да Гаврила, ай да сукин сын! — подумал Масленников, и он был прав.

В голове героя вертелись мысли одна другой отвратительнее. Неожиданно вспомнились мрачные подземелья, виденные утром. Потом — ручные крокодилы, которыми накануне похвалялся Митрофанов.

Мысли эти, однако не вселили в него отчаяния. Выход был. Пусть заложенный кирпичами и тщательно охраняемый, но был. Оставалось только найти способ вспотеть и воспользоваться им.

Несколько минут он пытался вспотеть, вспоминая самые страшные пытки, какие только знал.

Не вспотел.

Вспомнил свой страх в первый день обладания чудесным даром в доме мудрого Митридана. Страха не было.

Рассказал себе вслух историю о схватке со страшными Гомохерами.

Пот не появлялся:

:И стукнуло тут Гавриле в голову!

Понял он, что достиг той крайности, о которой предупреждал его Гольш.

Не стало у него страха. Воля его укрепилась и пришло время идти в замок Ко.

От этой мысли светло стало на душе у Гаврилы. На секунду почувствовал он себя нормальным человеком — с тенью, со способностью потеть безо всяких последствий. Со всеми недостатками и достоинствами такой жизни. Секунда, однако, очень быстро прошла. Он очнулся, и перед глазами встала глухая стена:

:Минут 5 Гаврила размышлял, не пробить ли стену головой. Но от этой мысли его оторвал шепот, донесшийся сверху. Подняв глаза, он увидел прелестную женскую головку. Даже сумрак, висевший над колодцем, не мог скрыть ее красоты.

— Ах! — воскликнул Гаврила таким тоном, словно на голову ему рухнули стены. Ничего более он оказать не мог. В области груди зашевелилось что-то теплое.

В молчании текли минуты.

Очарованные друг другом смотрели друг на друга мужчина и женщина.