Убийства в Солтмарше. Убийство в опере (сборник) - Глэдис Митчелл

– Я могу помогать. – Это Берт отреагировал на мою многозначительную паузу. Нечего и говорить, хорошо они у меня выходят… а иначе и нельзя, работа такая.

– Спасибо, старина, – сказал я. – В субботу в половине десятого вечера приходите за инструкциями в «Герб Морнингтона». Хозяин таверны достает нам по дешевке кокосы.

– Запросто. Давайте провожу вас до ворот, посвечу.

– Спасибо, не беспокойтесь. – Все происходящее казалось мне сущим пустяком. – Пошли, Билл!

Мы попрощались и едва вышли в широкую полосу света, лившегося сквозь тонкие занавески, как что-то просвистело мимо головы Уильяма и разбилось, упав на гравий. От неожиданности я растерялся, схватил мальчика за руку и потащил его в тень. В тот же миг распахнулась дверь, дважды щелкнул револьвер.

– Мимо. Промазал, – раздался спокойный голос Берта. – Он вас не ушиб?

– Нет, – сказал я. – Интересно, кто этот ненормальный?

– Ночуйте у нас, – предложил Берт, оставляя вопрос без ответа.

– Я бы лучше одолжил у вас фонарь.

Нечего и говорить, я тоже испугался.

– Возьмите ствол. – Берт вложил мне в руку оружие. Мы почему-то опять оказались в Бунгало, но, хоть убейте, не вспомню, как мы туда вернулись. Вот так могут шалить нервы. Просто не помню, как мы вернулись в дом. Удивительно.

От револьвера я отказался, считая ношение оружия в мирное время несовместимым с моей профессией. Кроме того, хоть я и напугался, был склонен считать, что нас терроризирует какой-нибудь озорник из церковного хора. Недавно я отшлепал троих – они писали всякие гадости на полях молитвенника.

Мы снова вышли, и по дороге Уильям поведал мне остальную часть своей истории. Домой мы добрались без приключений. Миссис Куттс встретила нас в столовой и потребовала у племянника объяснений по поводу столь позднего возвращения. Время близилось к полуночи. Уильям рассказал о вызволении мистера Гэтти из подземной часовни, так ловко оперируя фактами, что я невольно восхищался; он преподнес это событие с весьма убедительными подробностями, и его тетя осталась в полной уверенности, будто последним пунктом программы было освобождение мистера Гэтти. О своем участии Уильям упоминал довольно скромно, мимоходом, как об очередном скаутском добром деле, не более; получив кусок хлеба с маслом и чашку какао, он удалился спать – сама торжествующая добродетель.

– Мистер Куттс не вернулся? – Теперь я уже, разумеется, говорил с миссис Куттс. С каким же трудом я ее терпел!

– Мистер Куттс не вернулся. – Она плотно сжала губы, и я понял: больше эта дама ничего не скажет.

Как я потом узнал, викарий ходил в «Герб Морнингтона» поговорить с Лори о Мэг Тосстик. К ней его не пустили.

Я сидел, беседуя с миссис Куттс, пока не вернулся викарий. Понимая, что вскоре разразится ураган местного значения – из-за Мэг Тосстик и ее таинственного младенца, коих ни одной живой душе видеть не дозволяется, – я отправился спать. Некоторое время я размышлял о субъекте, или субъектах, швырявших черепицу с крыши Бунгало, и решил на следующей же репетиции хорошенько разобраться с мальчиками. Хором занимаюсь я, потому что органист у нас вольнодумец, и, по мнению миссис Куттс, ребят нельзя подвергать его пагубному влиянию. (Она даже не разрешила ему играть на женских религиозных собраниях!) Поскольку мальчишки не могут быть хуже, чем они есть, этот аргумент, нечего и говорить, меня не убеждал. Но я крепился, ведь на репетиции ходила и Дафни – помогала с сопрановыми партиями. И оставалась, пока все не разойдутся.

Глава III

Большой фортель сэра Уильяма

Маргарет Кингстон-Фокс передала своему отцу сандвичи с огурцами.

Мы пили чай в Манор-Хаусе. У сэра Уильяма гостили Брэнсом Бернс, финансист, и миссис Брэдли.

– Это уже седьмой, объедала ты эдакий, – сказала Маргарет, когда ее отец надкусил очередной сандвич.

– Семерка – счастливое число, – ответил сэр Уильям. Он откинулся назад и отправил сандвич в рот.

– Вот, значит, как ты рассуждаешь! – продолжала его дочь. – Миссис Брэдли, возьмите еще. Прошу вас, мистер Бернс. Мистер Уэллс, вы как будто дремлете.

– Мне бы хлеба с маслом, – сказал финансист. Как все короли коммерции, он был рабом своего желудка. – Вашего браконьера сегодня выпускают? – обратился он к хозяину.

– Нет, Джонстон просидит еще месяц. Этот дурень швырнул камнем в Хитса, моего старшего егеря, вырубил его. Надеюсь, со мной он ничего подобного себе не позволит, – ответил сэр Уильям, высматривая пирожное.

– Неприятно получить здоровенным камнем, – согласился Бернс.

Я вспомнил о брошенной в нас черепице, но промолчал.

– О, я не то имел в виду, – сказал сэр Уильям.

– Папа собой не владеет, когда ему перечат. – Маргарет засмеялась; веселье ее было какое-то натужное. К нему присоединился зловеще-скрипучий смех миссис Брэдли. Умная женщина, наверное, но в ее обществе невольно подбираешься. В таком, как у нее, возрасте лучше демонстрировать добродушие.

– Это не забава, – улыбнулся сэр Уильям. – Сидеть мне скоро за решеткой, точно вам говорю.

У него было загорелое лицо с приятными морщинками в уголках серых глаз, темно-рыжие коротко стриженные волосы и очень красные уши. Нос небольшой, хорошей формы, но чуть вздернутый, полные красиво очерченные чувственные губы. Темно-рыжие усики придавали простому приятному лицу мужественный вид, улыбка открывала ровные белые зубы. Одет сэр Уильям был в коричневый твидовый костюм и в целом являл настоящий образ идеального землевладельца – как их представляют беллетристы – и сам это понимал и веселился.

У ног сэра Уильяма лежал его фокстерьер Джим.

Чай пили не на террасе, а в доме. По стеклам высоких окон катились капли дождя. Чтобы как-то скрасить сырой вечер, в гостиной зажгли электричество. Этот август бил все рекорды – такой дождливой погоды, если верить газетам, не было уже сто лет.

– Так-так, – произнес Бернс (я с трудом его выносил), отказавшись от пирожного и второй чашки чая. – Сидя в тюрьме, наш браконьер – как там его? – по крайней мере не заработает простуду. В такую-то погоду…

– Заработает пулю, если будет на моей земле набрасываться на моих же егерей. – Сэр Уильям взял пирожное и с такой силой надкусил, что это совершенно безобидное на вид кондитерское изделие выстрелило из своих недр колбаской крема – прямо ему на штанину. Сэр Уильям сердито крякнул, выругался и стал очищать брюки. Как уже заметила его дочь, он очень легко раздражался. Впрочем, неприятно, нечего и говорить, когда испачкаешь кремом брюки.

– Знаешь, папа, – ухмыльнулась Маргарет, – пора бы тебе уже уметь обращаться с едой.

В этот миг она была мало похожа на Юнону. Трудно себе представить ухмыляющуюся Юнону, уж не знаю почему.

Миссис Брэдли решила переменить тему. Положив свои птичьи лапки на подлокотники, она улыбнулась: растянула губы так, что ее желтое личико стало похожим на мордочку хамелеона, несколько раз подряд моргнула пронзительными черными глазками и голосом, который поразил меня глубиной и мелодичностью, как поражал всех, кто впервые его слышал, произнесла:

– Мистер Уэллс, что, по-вашему, самое занятное на свете зрелище?

Наступило молчание. А она тем временем метнула быстрый взгляд на каждого из присутствующих и опять перевела его на меня. Начиная потеть, я вдруг понял, как чувствует себя кролик под взглядом удава.

Пожалуй, в миссис Брэдли было что-то от ящерки – в ее глазах, в уме, который скрывался за этими глазами. Когда она сложила губы в нечто напоминающее клювик ящерицы и высунула кончик языка, я даже удивился, что он не раздвоенный. «Так значит, она, – подумал я, – психоаналитик».

Миссис Брэдли явно прочла мои мысли.

– Именно, мой дорогой, – заявила она. – Причем настолько старого толка, что считаю Зигмунда Фрейда верховным жрецом этой религии и хранителем всех тайн пола. Прошу воздержаться от каламбуров, ибо смеяться над предметами священными не дозволено никому. Кроме декана Инга[3].

Свою тираду она завершила неожиданным веселым гуканьем и, к сильнейшему моему смущению, игриво ущипнула меня за щеку. Маргарет рассмеялась.

У Маргарет были прекрасные темно-каштановые волосы с золотым отливом; она отлично играла в теннис и на редкость плохо – на укулеле. Я, нечего и говорить, описываю ее такой, какой знал тогда. Мистер Брэнсом Бернс претендовал на ее руку. Игра шла нелегкая, и он два раза сходил с дистанции: один раз потерял все набранные очки, когда вничью провел с Маргарет партию в теннис, и второй раз, когда отпихнул бросившегося к нему фокстерьера. Собак он боялся и потому относился к ним с сильнейшей неприязнью. Пищеварение, как я уже говорил, у него было плохое. Маргарет по молодости лет не придавала этому значения. Ее отец, по-видимому, склонялся в пользу их брака: Бернс имел деньги и не такое уж темное для финансового воротилы прошлое. Отличался осмотрительностью, хорошо играл в бридж, правда, не так хорошо, как сэр Уильям. Впрочем, он играл куда лучше меня. Я про Бернса, разумеется. Миссис Брэдли, школьная подруга и близкая приятельница матери сэра Уильяма, сообщила мне, что не без некоторого интереса наблюдает за процессом ухаживания, но готова решительно воспрепятствовать заключению этого брака. Ее теория, порожденная личными наблюдениями, состояла в том, что счастье в браке достигается очень редко, и практически невозможно, если у одной из сторон за плечами сорок семь лет и скверное пищеварение, а другой двадцать, и она отвратно играет на укулеле. Маргарет ей нравилась, а Брэнсома Бернса она ценила как экземпляр личности с самым ископаемым интеллектом, с каким ей доводилось встречаться.