Всяк падающий - Сэмюэл Беккет

м-р РУНИ (откашлявшись, повествовательным тоном): Мы выехали точно по расписанию, и за это я готов поручиться. Я был —

м-с РУНИ: Как ты можешь за это ручаться?

м-р РУНИ (обычным голосом, гневно): Говорю тебе, могу ручаться! Хочешь ты услышать мой рассказ или нет? (Пауза. Повествовательным тоном). Точно по расписанию. Как всегда, купе было в моем полном распоряжении. По крайней мере, надеюсь, что это было так, поскольку попыток стеснить себя я не предпринимал. Мои мысли — (Обычным голосом) Почему мы нигде не присядем? Из опасения, что больше никогда не поднимемся?

м-с РУНИ: Присядем на что?

м-р РУНИ: На скамейку, к примеру.

м-с РУНИ: Тут нет скамеек.

м-р РУНИ: Тогда на край канавы, давай сядем на край канавы.

м-с РУНИ: Тут нет канавы.

м-р РУНИ: Ну, на нет и суда нет. (Пауза) Во сне я вижу иные дороги, иные края. Иной дом, иную — (колеблется) — иной дом. (Пауза) Так о чем же я хотел рассказать?

м-с РУНИ: Что-то о своих мыслях.

м-р РУНИ (тревожно): Моих мыслях? Ты уверена. (Пауза. С недоверием) Мои мысли?.. (Пауза) Ах да. (Повествовательным тоном) В купе я был один, и мысли мои, как это частенько случается по дороге домой, в поезде, под перестук колес, после часов, проведенных в конторе, включившись в работу. Сезонный билет, говорил я, обходится тебе по 12-ти фунтов в год, а зарабатываешь ты, в среднем, 7 шиллингов 6 пенсов в день, иначе сказать, ровно столько, чтобы поддерживать в себе силы и бодрость посредством еды, питья, табака и газет до тех пор, пока не доберешься до дому и не рухнешь в постель. Прибавить к этому — или скорее отнять — плату за жилье, писчебумажные принадлежности, различные подписки, поездки на трамвае туда и обратно, свет и отопление, лицензии и патенты, бритье и стрижку, провожатым на чай, содержание дома и ремонт, тысячи других непредвиденных расходов, и становится ясно, что лежа круглый год день и ночь в постели с двухнедельной сменой пижамы, ты весьма значительно увеличишь свой доход. Дело, говорил я — (Крик. Пауза. Крик повторяется. Обычным голосом). Я слышал крик?

м-с РУНИ: Это, верно, миссис Тулли. Ее несчастный супруг постоянно испытывает боли и лупит ее нещадно.

Безмолвие.

м-р РУНИ: Слабоватый ударчик. (Пауза) Так к чему я хотел подвести?

м-с РУНИ: К делу.

м-р РУНИ: Ах да, дело. (Повествовательным тоном). Дело, старик, говорил я, отходи от дела, оно от тебя уже отошло. (Обычным голосом) Бывают такие моменты просветления.

м-с РУНИ: Мне зябко, я чувствую слабость.

м-р РУНИ (повествовательным тоном): С другой стороны, говорил я, и в домашней жизни есть свои ужасы — изо дня в день вытирать пыль, подметать, проветривать, чистить, вощить, скоблить, стирать, катать, сушить, косить, стричь, сгребать, скатывать, скрести, копать, молоть, рвать, толочь, лупить, колотить. А соседские выродки, эти счастливые откормленные горлопаны. Представление обо всем этом, а также многом другом составили тебе уик-энды — укороченный день в субботу и последующий день отдыха. Но каково будет в будни? В среду? В пятницу! Каково будет в пятницу! И я погрузился в размышления о своей тихой, заштатной, полуподвальной конторе с потемневшей вывеской, кушеткой и бархатными портьерами, и о том, что значит быть погребенным там заживо, и если б только с десяти до пяти, да спасительной бутылочкой легкого светлого пива в одну руку и длинной холодеющей спинкой хека в другую. Ничто, говорил я, даже всецело удовлетворенная смерть, никогда не сможет сравниться с этим. Именно в тот момент я и заметил, что не двигаюсь ни взад, ни вперед. (Пауза. Обычным голосом. С раздражением). Чего ты так на мне повисла? У тебя что — обморок?

м-с РУНИ: Мне очень зябко, у меня кружится голова. Ветер — (свист ветра) — продувает мое летнее платье насквозь, как будто на мне нет ничего, кроме панталон. С одиннадцати часов я не ела ничего существенного.

м-р РУНИ: У тебя пропал всякий интерес. Я рассказываю — а ты слушаешь ветер.

м-с РУНИ: Нет, нет, я вся внимание, расскажи мне все, мы потом поднажмем и не будем делать никаких остановок, ни одной, пока благополучно не доберемся до гавани.

Пауза.

м-р РУНИ: Без остановок… благополучно до гавани… Знаешь, Мэдди, порой создается впечатление, будто ты ломаешься над мертвым языком.

м-с РУНИ: Вот-вот, Дэн, я прекрасно знаю, о чем ты говоришь, я часто испытываю подобное чувство — мука неописуемая.

м-р РУНИ: Признаться, у меня у самого иногда так бывает, когда мне случается услышать то, что говорю.

м-с РУНИ: Ну, знаешь, ведь со временем и он станет мертвым, точь-в-точь как наш бедный гэльский, что уж тут скрывать.

Настойчивое блеяние.

м-р РУНИ: О Боже!

м-с РУНИ: Ах, какой очаровательный пушистый ягненочек, хочет пососать свою маму! Эти так совсем не изменились со времен Аркадии.

Пауза.

м-р РУНИ: До каких пор я добрался в своем изложении?

м-с РУНИ: Ты не двигаешься ни взад, ни вперед.

м-р РУНИ: Ах да. (Откашливается. Повествовательным тоном). Естественно, я пришел к заключению, что мы подошли к какой-то станции и скоро вновь отправимся в путь, и продолжал сидеть безо всяких опасений. Не доносилось ни звука. Как глупо все сегодня, говорил я, никто не выходит, никто не садится. Потом, по мере того, как время летело, и ничего не происходило, я осознал свою ошибку. Мы не подошли к станции.

м-с РУНИ: И ты не вскочил и не высунулся из окна?

м-р РУНИ: Какой в этом толк?

м-с РУНИ: Крикнуть и выяснить, в чем дело.

м-р РУНИ: Меня не больно-то это интересовало. Нет, я спокойно сидел, говоря: Если этот поезд никогда больше не тронется с места, у меня не будет особых возражений. Затем постепенно — как бы это сказать — возрастающее желание — э-э — ты понимаешь — наполнило меня. Быть может, это нервы. Теперь-то я в этом уверен. Понимаешь ли, ощущение такое, будто тебя заперли.

м-с РУНИ: Да, да, и у меня так бывало.

м-р РУНИ: Если мы проторчим тут же, говорил я, то я за себя не отвечаю. Я встал и зашагал взад-вперед между сиденьями, словно животное в клетке.

м-с РУНИ: Иногда это помогает.

м-р РУНИ: После того, что мне показалось вечностью, мы просто-напросто поехали. И следующим был уже мистер Бэррел, выкрикивающий это ужасное имя. Я слез, и Джерри отвел меня в уборную, или «фир», как нынче это называют, полагаю, это от «вир, вирис». «В» переходит в «ф» по закону Гримма. (Пауза). Остальное тебе известно. (Пауза) Ты молчишь? Мэдди, скажи что-нибудь. Скажи, что ты мне веришь.

м-с РУНИ: Я припоминаю, как однажды посетила лекцию одного психического доктора из новых, я забыла, как они называются. Он рассказывал —

м-р РУНИ: Для лунатиков?

м-с РУНИ: Нет, нет, что-то в связи с нездоровым сознанием, я надеялась, он сможет пролить свет на мое давнее пристрастие к лошадиным задницам.

м-р РУНИ: Невролог.

м-с РУНИ: Нет, нет, что-то в связи с психическим расстройством, ночью я обязательно вспомню название. Помню, он рассказывал нам историю одной маленькой девочки, очень странной и очень несчастной по-своему, и как годы он безуспешно ее лечил и наконец вынужден был отказаться. Он сказал, что не смог обнаружить у нее никаких отклонений. Единственным отклонением было то, что, насколько он мог судить, девочка умирала. И она действительно умерла, вскоре после того, как он умыл руки.

м-р РУНИ: Ну? И что же здесь удивительного?

м-с РУНИ: Нет, но он что-то такое сказал и как-то так сказал, что с тех пор это нейдет у меня из головы.

м-р РУНИ: И ты ночами лежишь, не смыкая глаз, ворочаешься и все размышляешь об этом.

м-с РУНИ: Об этом и других… несчастьях. (Пауза) Когда он кончил про девочку, то постоял некоторое время без движения, минуты две, я бы сказала, опустив взгляд на стол. Потом внезапно поднял голову и воскликнул, словно сию минуту ему было откровение: беда ее заключалась в том, что на самом деле она так никогда и не родилась! (Пауза) Все время он говорил без бумажки. (Пауза) Я ушла, не дожидаясь окончания.

м-р РУНИ: И ничего про твои задницы? (М-с Руни плачет. С мягким укором) Мэдди!

м-с РУНИ: И ничем таким людям не помочь!