Ужас. Иллюстрированное повествование о нечистой силе - Игорь Винокуров

За несколько месяцев до кончины бабушки стала трещать икона с обезображенным ликом Иисуса Христа. В октябре 1989 года бабушки не стало. На шестую после её кончины ночь вдруг сами собой распахнулись двери в её комнату. Но прошли сорок дней, потом один месяц, второй. Всё было спокойно.

Потом вдруг начались стуки в дверях, в стенах, особенно в дверях комнаты бабушки. Затем стуки перекочевали в большую комнату, на кухню, в ванную. Дочь и внучка покойной бабушки временами слышали рядом с собой быстрые энергичные шаги (как если бы проходил мужчина), настолько явственные, что они окликали того, кто — они думали — их производил. Ответа, разумеется, не было. Вновь — и очень громко — стала трещать икона, иногда она буквально «стреляла», так сильны были трески. Их было слышно из любого уголка квартиры. Бывало, люди даже непроизвольно вздрагивали. Тогда же обнаружили разлетевшийся на две части металлический нательный крест — верхняя часть распятия сама собой отделилась от его основания. 10 мая в закрытом буфете на большом фарфоровом блюдце появилась вода…

Были и другие неприятно пугающие происшествия: невидимые толчки и прикосновения, появление на теле отпечатков рук.

С момента возникновения стуков и треска иконы возникло чувство крайнего душевного неудобства. Постоянное впечатление, что в доме есть кто-то ещё. Иногда страх был почти паническим, тогда нынешняя хозяйка квартиры с дочерью принимались на ночь крестить дверь в комнату бабушки, потому что угроза ощущалась идущей именно оттуда.

По словам хозяйки, даже пёс — любимый и непременный член семьи, всё это время избегал заходить в бабушкину комнату, хотя до того он очень любил озирать окрестности с примыкающей к этой комнате лоджии — для него эта была самая, пожалуй, большая «завлекаловка». В последних числах мая пёс утром внезапно разбудил хозяев рычанием и лаем. Он лаял злобно, как на чужого, шерсть на его загривке стала дыбом. Но лаял он не на дверь, ведущую в прихожую, а на закрытую дверь бабушкиной комнаты. Её распахнули, но там всё было тихо.

Вот какой рассказ услышала наша бригада скорой полтергейстной помощи. Обсудив услышанное, принялись за работу. Определив, с помощью Олега и другими подручными методами, наиболее «беспокойные» места в квартире, А.К.Прийма и А.А.Шлядинский произвели некие ритуальные «действа» по изгнанию «нечистой силы». В бабушкиной комнате А.А.Шлядинским, в частности, была повешена пентаграмма (магический пятиугольник) — у изголовья бабушкиной кровати. Это самое «нехорошее» место он обнаружил после длительных поисков. Совершив всё необходимое, мы удалились, предварительно обменявшись телефонами для поддержания оперативной связи и контроля за ситуацией.

После нашего посещения, впервые за последние месяцы, в этой «нехорошей» квартире совершенно исчезли стуки. Правда, через несколько дней они возобновились. Вновь возник резко ощутимый эффект чужого присутствия. По вечерам, перед тем как лечь спать, нередко становилось жутко. Казалось, что в воздухе, в самой атмосфере квартиры разлиты угроза и непокой. Появились и новые, характерные для полтергейста эффекты — резкие и крайне неприятные запахи: рыбных консервов, горящей серы. Особенно неприятен был устойчивый, возникавший несколько раз мерзкий и отвратительный запах «трупнинки» — гниющего, разлагающегося белка. Он шёл как бы полосой от двери бабушкиной комнаты, иногда возникал и сам по себе вблизи хозяйки и её дочери. Стали барахлить часы — настольные, наручные; они отставали, останавливались, забегали вперёд. Неполадки с часами начались 8 июля.

Всё это время мы перезванивались. Дважды эту квартиру навещал А.А.Шлядинский, один раз мы приехали втроём — А.К.Прийма, А.А.Шлядинский и я. Ситуация в целом была под нашим контролем, больших неожиданностей пока не было. И вдруг этот дневной звонок ко мне А.К.Приймы!

Я тут же связался с хозяйкой той квартиры, подтвердив, что вечером собираюсь навестить её. Приехав, нашёл её заметно подавленной. Приступил к расспросам. И вот что выяснилось.

Сегодня утром, 9 июля 1990 года, она обнаружила, что их исключительно точные, с недельным заводом, настольные часы-хронометр вдруг ушли на 10 минут вперёд в сравнении с телефонным временем: в 10 часов 53 минуты они показывали 11 часов 03 минуты! Раньше с ними такого никогда не случалось! Были и другие странности: необычное тепло в прихожей и в коридорчике возле ванной комнаты; перегретый, нашпигованный запахом лекарств воздух, ударивший в лицо при открывании дверки бабушкиного шкафа. Такого тоже ещё никогда не было. Вскоре ушёл по делам сын, и она осталась одна в своей квартире.

А дальше — дадим слово хозяйке — произошло следующее:

— Оставшись одна, я пошла в ванную. И тут, в ванной, меня обуял сначала страх, а потом — дикий ужас: сначала по телу побежали мурашки, потом стал бить озноб, а затем — застучали зубы. И это среди бела дня, в собственном доме, при ярком солнце?! В прекрасный первый день отпуска?!

Выбежала из ванной в 12 часов 10 минут (по спешащим на десять минут часам) и заметалась по квартире. Но нигде никого не было. И ничего — тоже. Всё спокойно. А меня колотит от ужаса, только что волосы дыбом не встают! Никогда прежде не доводилось испытывать ничего подобного.

Бросилась к телефону, позвонила А.К.Прийме. К счастью, он оказался дома. Посоветовал все часы убрать в полиэтилен и хотя бы недельку прожить без них. А потом, почувствовав мою панику, посоветовал немедленно уйти из дома часов на пять-шесть. Хоть в кино, хоть в парк, одним словом — на люди. Сказал, что вечером будет у нас с И.В.Винокуровым.

Засобиралась уходить. И тут открывается дверь и появляется сын. Как я обрадовалась! Он увидел меня и спрашивает: «Что это у тебя такие глаза?» Объяснила ему, а у самой зуб на зуб не попадает. Сын прошёл со мной по всем комнатам, дискомфорта не почувствовал, но быстренько вышел со мной из квартиры. Я забежала на работу, прошлась по магазинам, нашла кинотеатр, взяла билет. И только к концу фильма, где-то около 15 часов 30 минут, мне стало полегче, стало отпускать… Но руки и ноги были ещё слабые, как ватные. Этот испуг был сродни сильнейшему потрясению.

Ох, как же мне не хотелось возвращаться домой! Шла, как на заклание. У самого дома — рассердилась и решила сопротивляться неведомому влиянию, потому что унизительно так бояться. Это равносильно потере контроля над собой. Дома всё было спокойно.

Я со жгучим интересом выслушал её рассказ — всё это мне было так знакомо и узнаваемо! «Теперь, — объявил я, — мы с вами коллеги по несчастью!» И я рассказал об испытанном мною в ночь с 11-го на 12-е апреля безотчётном ужасе. Слушали меня крайне внимательно. Мне показалось, что моя собеседница испытывала невольное облегчение от того, что «это» было не только с ней одной, что «это» вообще бывает, что случившееся — не исключение. Возможно, я судил об этом по себе, ведь я также невольно испытывал те же самые чувства. Это лишний раз укрепило меня в мысли, что нам обоим совершенно не грозит милосердная, тактичная психологическая поддержка и профессиональная помощь в лице моего доброго и всегда безотказного друга Михаила Ивановича Буянова. Но эти свои крамольные мысли я не стал высказывать вслух…

Стали разбираться с часами. Я пришёл в начале десятого вечера. Тот точный с недельным заводом хронометр за полчаса до моего прихода показывал 20.42 (фактически же было 20.32). Вскоре они ушли вперёд ещё на две минуты: в 21.53 они показывали 22.05. В 23.15 они всё ещё спешили ровно на 12 минут. Проверили по секундомеру, совместив с ним ход секундной стрелки спешащих на 12 минут часов — никаких расхождений! Я засобирался уходить. И тут пришёл сын хозяйки квартиры.

Один-два раза до сегодняшнего вечера я с ним уже встречался. Он вежливо здоровался и, с некоторым недоумением взглянув на нас, уходил в свою комнату. Было впечатление, и хозяйка частично подтвердила это, что он относился к нашим заботам как к некоей сравнительно безвредной блажи. Сейчас же он сделал явный шаг навстречу. Этот серьёзный, немногословный, скупой на слова молодой человек, к тому же, как я вскоре узнал, мастер спорта, был явно обеспокоен сегодняшним дневным происшествием. Правда, я — скорее по инерции — почти не надеялся, что он проявит ко мне внимание. Я вновь заторопился домой. Он неожиданно предложил проводить меня.

Уже на улице мы несколько разговорились. Он по моей просьбе рассказал, что, вернувшись домой в полдень, застал такую картину: его мать стояла в прихожей, зажав в стучащих челюстях подол своего платья, с белёсыми, круглыми от ужаса глазами. Это было достаточно сильно даже для него!

Я спросил, не накатывало ли на него недавно нечто подобное? После некоторой паузы он признался, что да, несколько раз было, но он отгонял «это» большим усилием воли. Поэтому и был весьма обеспокоен подобным же переживанием матери.