Девятый круг - Фернандо Льобера

– Ой, погодите минуточку. Мария велела мне передать вам открытку, если вдруг вы появитесь. – Бенито покопался в карманах пиджака и вынул кусочек желтовато-бежевого картона. – Один сеньор оставил недавно.

Себаштиану взял открытку, помеченную логотипом «Друзья Кембриджа». Текст записки был написан пером, жирными буквами и знакомым почерком дяди Орасио Патакиолы: «Надеемся, что ты найдешь время заглянуть к нам в понедельник в восемь вечера».

«Друзья Кембриджа». Себаштиану усмехнулся про себя и застыл неподвижно с пригласительной открыткой в руке. Философское общество, должно быть, скрашивало последние годы жизни отца. Шесть эрудитов (гениев, по мнению некоторых) собирались два или три раза в неделю в квартире на последнем этаже старого дома на улице Баркильо. Ученые беседовали о философии, математике и науке в целом, попутно исправляя огрехи миропорядка, ибо стремились к совершенству.

В девяностом году Себаштиану на время перебрался из Лондона в Мадрид. Перед ним стояла цель: выявить связи между ИРА[11] и ЭТА и проторить новые пути сотрудничества между антитеррористическими подразделениями Испании и Британии. Судьба привела его в город, где жил отец, ставший для сына чужим человеком после смерти матери – двадцать лет назад. С тех пор они не виделись, и Себаштиану не испытывал потребности позвонить ему или поинтересоваться, как он поживает. Иногда, оставаясь наедине с собой, он задумывался, правильно ли он поступал. С отцом он тогда так и не встретился, но дядя Орасио Патакиола имел обыкновение периодически приглашать племянника на завтрак. В таких случаях они мирно вели нейтральные беседы, старательно избегая запретных тем и не касаясь личных переживаний. Обычно они обсуждали события, произошедшие с момента их последнего свидания. В их отношениях не было места ни холоду, ни отчуждению. Возвратившись в Лондон, Себаштиану очень скучал по тем завтракам.

Случалось, профессору попадались упоминания об ученом обществе в специализированных литературных журналах или университетских философских периодических изданиях. Ссылки на работы общества сделались чаще, когда отец выпустил первые книги. Себаштиану не купил ни одной.

Португалец положил открытку в карман и вошел в вестибюль дома с чувством нарастающей тоски.

Квартира была темной. Именно такой он ее помнил, и таким было большинство старых квартир в Мадриде. А может, детские воспоминания по прошествии лет истерлись, от ветхости утратили краски, сохранив только два цвета, черный и белый. Длинный коридор с комнатами по правой стороне запечатлелся в его сознании с фотографической точностью. Большой персидский ковер расстилался поверх коричневого ковролина, заминаясь многолетними складками, на стенах выстроились ровным рядом светильники. Зажигавшие их черные выключатели передавали весточку из прошлого столетия. Себаштиану унаследовал квартиру после смерти отца, восемь лет назад, и не переступал ее порог годов так тридцать. За последние восемь лет он не раз бывал наездами в Мадриде, всегда по служебной надобности, и неизменно останавливался в каком-нибудь отеле системы NH. Конечно, он мотивировал это тем, что в гостинице ему удобнее, но на самом деле решающую роль играли совсем другие причины. Однако на сей раз он, наверное, поселится на площади Олавиде: в конце концов, здесь его дом. И следовало привести в порядок и разобрать вещи, прежде чем выставлять апартаменты на продажу.

О наследстве и прочих делах отца в нужное время позаботился Орасио. Себаштиану увильнул от своих обязанностей, ссылаясь на занятость, хотя подобное поведение было с его стороны проявлением эгоизма и малодушия.

Профессор помедлил в прихожей, просторной и выстуженной, с огромным гобеленом на стене. На шпалере была выткана картина, представлявшая зарисовку из жизни древних римлян: изобильный пир с виноградом и дичью, лениво растянувшиеся сытые собаки и сверкающие доспехи. Двойная раздвижная дверь слева вела из холла в гостиную, а справа протянулся коридор. Комната Себаштиану находилась в глубине дома, рядом с кухнями. Множественное число как нельзя лучше подходит к описанию этих грандиозных помещений. Всего их было три: то, что называют элегантным эвфемизмом office,[12] собственно кухня и громадная кладовая.

Себаштиану вступил в гостиную и замер посередине. «Боже мой! Ничего не изменилось». Стараниями дочери Бенито здесь, как говорится, все блестело как стеклышко. Нелегко, оказывается, вернувшись вдруг домой, сохранить душевный покой и наигранное безразличие, когда множество мелких деталей, связанных с прошлым, вызывает бурю воспоминаний, возрождая угасшие чувства. Закрыв глаза, Себаштиану будто наяву услышал голос матери, звавшей его к столу или предлагавшей отцу чашечку кошмарного «Нескафе» без кофеина, который они обычно пили. Он вспомнил, как, растянувшись на паркетном полу, смотрел выпуски новостей и детские передачи по старенькому телевизору в деревянном корпусе.

Себаштиану прошел по коридору в свою комнату: те же кремовые стены. Он поставил дорожную сумку на кровать. Очевидно, ее недавно перестилали, но обветшавшая ткань белья зримо свидетельствовала о необратимости времени: ярко-желтые покрывала стали белесыми от старости. Себаштиану убрал свой небогатый гардероб в пустой шкаф и отнес несессер в ванную комнату. Убедившись, что с горячей водой проблем нет, он удовлетворенно улыбнулся и включил душ на полную катушку. Хотя дочь Бенито следила за отоплением и батареи исправно работали, горячий душ придется весьма кстати.

Себаштиану наскоро осмотрел дом, лишь заглянув в спальню родителей, проверил кухни, подсобные помещения и наконец отправился в ванную. Он долго простоял под душем, с наслаждением подставляя тело под упругие струи и дожидаясь, когда горячая вода согреет окоченевшие члены и смоет грязь – не только с кожи. Завершив водные процедуры, он вытерся и взял с крючка на двери старый банный халат, чистый и бережно хранимый. Он мысленно сделал пометку, что дочери Бенито нужно заплатить хорошие чаевые.

Потом он сидел на диване в гостиной, смежив веки, пока не задремал.

31 марта, Пасхальное воскресенье

Звонок мобильного телефона застал Себаштиану за чашкой кофе в чуть ли не единственном баре, работавшем с утра в воскресенье на площади Олавиде. Забавно, как много, оказывается, на свете вещей, которых не хватает человеку, когда он живет за границей. Пожалуй, самое главное – незначительные мелочи, на которые люди просто не обращают внимания у себя дома. Что может быть естественнее, чем за утренним кофе послушать разговоры о вчерашнем футбольном матче, или получить приглашение приятеля пропустить рюмочку в баре в субботний полдень, или устроить импровизированный ужин в каком-нибудь ресторане в одиннадцать вечера, – именно таких милых пустяков ему недоставало больше всего. Намного легче люди привыкают к разлуке с семьей и родиной.

Пошарив в кармане пальто, профессор выудил телефон.

– Да?

– Себаштиану?

– Слушаю. – Он тотчас узнал голос дона Клаудио.

– Это Клаудио Аласена. Прошу прощения, что беспокою тебя в такую рань, да еще в воскресенье, но мне не терпится узнать, нашел ли ты возможность поговорить с друзьями о нашем деле. Понимаю, мы виделись только вчера, однако…

– Боюсь, в настоящий момент мне нечего вам сказать, – признался Себаштиану, – однако я уже побеседовал с одним человеком на эту тему, – добавил он поспешно. – Так что в скором времени я жду новостей.

– Я подумал и пришел к выводу, что повел себя вчера довольно грубо, – стал оправдываться дон Клаудио. – Я не имею права просить тебя об одолжении. Тем более ты только приехал, и у тебя наверняка масса важных дел. Я хотел бы попросить у тебя прощения.

Извинение дона Клаудио очень удивило Себаштиану.

– Не за что, – запротестовал он. – Я с радостью сделаю все, что в моих силах, хотя… – он запнулся, – я уже предупреждал, что на многое рассчитывать не стоит.

Ответ прозвучал неразборчиво.

– Простите, дон Клаудио, я не расслышал.

– Что угодно, Себаштиану, любая малость имеет значение. Нужно поймать этих негодяев и наказать их.

– Разумеется, – согласился он.

– Ну хорошо, я прощаюсь. Должен сказать только, что ты не представляешь, как я тебе благодарен за помощь. Жду известий от тебя, и еще раз спасибо.

Дон Клаудио отсоединился. Себаштиану невольно почувствовал сострадание. Мучительно пережить потерю сына, погибшего внезапной и страшной смертью!

Португалец спрятал телефон во внутренний карман пиджака и потянулся за чуррос.[13] Но вскоре мобильный телефон снова ожил, заставив его вздрогнуть. Эта модель была снабжена виброзвонком, и аппарат надсадно и продолжительно жужжал перед тем, как заиграть мелодию, и Себаштиану все время казалось, будто к нему в карман забралась оса.