Сын - Алексей Полстовалов

– Да, Отец, это ты. Мы были многие годы назад, и мы существуем сейчас. Мы должны завершить Метаморфозу. Ты должен стать тем, что предназначено тебе…

…Никто не в силах постичь того, что бы было сейчас со всем человечеством, если бы Чёрчстон не сделал того, что он совершил. То, какой нежной и беспомощной оказалась бледно-серая плоть существа под безжалостными ударами молотка, не поколебало воли графа, даже предсмертный крик сына, который был очень, почти похож на голос Артура, ещё не познавшего Метаморфозу, не остановил его…

Здесь мне нужно было бы прекратить повествование, но, решив ни в чём не отступать от истины, я вынужден продолжить, и хотя бы вкратце описать то, что последовало за Уничтожением. Граф и близкий ему человек, чьего имени я назвать не могу, похоронили тело в горах, надёжно засыпав его камнями. Сделали они это под покровом ночи, опасаясь вызвать подозрение у местных жителей, и я полностью не уверен, знал ли друг графа всю истину о том, что содержал мешок, который они закопали тогда. В любом случае, теперь никто не сможет найти этого места, так как когда на следующее утро, Чёрчстон, движимый необъяснимым порывом, отыскал груду камней, напоминавшую ему то надгробие, которое они соорудили над могилой накануне, и раскопал её, тела он не обнаружил. По-видимому, он и сам весьма смутно представлял, где теперь покоятся останки его Сына.

Артур был объявлен пропавшим, а поиски, как того и следовало ожидать ни к чему не привели. Поэтому, следователи решили, что мальчик свалился в пропасть, и оставили все надежды на то, что он, может быть, всё ещё жив.

Закончить рассказ мне хотелось бы фразой из дневника графа Эммануила Чёрчстона. Словами, которые, вероятно многих ужаснут, но которые, на мой взгляд, лишь свидетельствуют о том, какой сильной была любовь графа к Артуру, не важно, в каком обличье он находился:

"Да, я убил Сына. Да, я предал существо, которое мне доверилось. Сделал ли я это ради того, во что я верил всю жизнь? Нет, от этого уже ничего не осталось. Ради Бога, который страдал за нас на Голгофе? Тогда я думал о нём меньше всего. Сделал ли я это ради человечества? Боюсь, что нет… Просто я любил себя больше, чем его: моего сына. Я просто не хотел умирать".

14 ноября 1998