Питон - Георгий Шах

— 5,3 процента. Проходит.

— Номер 4214. Автор — Джулиано. Название — «Дух истории».

— 14 процентов. Проходит.

— Номер 4215…

— Погодите, — прервал Джулиано. — Мне, конечно, лестно, но это смахивает на подкуп.

— Питон, — сказал Тюльпанов, — тебя кто-нибудь просил сделать скидку?

— Что это такое? — осведомилась машина.

— Ну, пропустить рукописи без достаточных оснований.

— Глупости, — пренебрежительно заявил Питон, — я не способен на одолжения.

5

После долгих споров Тюльпанову удалось добиться согласия на продление эксперимента. Им дали месяц, чтобы потом окончательно решить участь Питона. Радоваться передышке долго не пришлось. Не успела высокая комиссия переступить порог, как пошло-поехало: Питон безжалостно рубил рукопись одну за другой. Прибавились новые неприятности. После заседания комиссии характер его явно испортился, и он стал сопровождать свои приговоры оскорбительными замечаниями по адресу авторов, именуя их безмозглыми дурнями, лодырями, халтурщиками и тому подобное. А затем потребовал предоставить ему возможность сообщать авторам свое мнение об их сочинениях лично, мотивируя это «воспитательными целями». Тюльпанов пропустил наглое притязание мимо ушей, и Питон вроде о нем забыл. Но через пару дней угрожающе заявил, что, если сочинители не будут доставлены пред его очи, он объявит забастовку.

Вайль находился в подавленном состоянии, и ждать от него дельного совета было бесполезно. Гутва старался не показываться на глаза начальству. Тюльпанов с тревогой поглядывал на календарь — отпущенные им дни таяли.

За неделю до истечения срока он начал подумывать, не бросить ли все к чертям и укатить куда-нибудь на Марс: специалисту его класса дело там всегда найдется. С этими невеселыми мыслями Тюльпанов пришел домой, не стал ужинать, чего с ним никогда не бывало, принял снотворное и лег спать в предчувствии очередного кошмара. Но, странное дело, на сей раз ему повезло. Впервые за эти годы приснилась Катерина.

Пробудившись на рассвете, Тюльпанов долго лежал с открытыми глазами, припоминая счастливые мгновения своей короткой любви. Из-за чего они расстались? Нелепица. Катерина вбила себе в голову, что ей следует написать диссертацию и пополнить ряды научных работников. Способностей к этому, по мнению Тюльпанова, у нее не было никаких. Но чем больше он урезонивал жену — сначала мягко, ласково, а потом грубо, с раздражением, тем упрямей она стояла на своем. Мысль о диссертации приняла характер своего рода мании, а он этого не понял и вместо того, чтобы дать ей поступать, как вздумается, стал при всяком поводе высмеивать, издеваться над амбициями дамочек…

Тюльпанов догадывался, что у Катерины появился утешитель, но она в том не признавалась, а устраивать слежку ему было не по нутру. Однажды, вернувшись из лаборатории, он нашел записку с прощальным приветом и в тот момент испытал даже известное облегчение. Грусть, сожаление, тоска пришли потом. Томимый одиночеством в короткие часы досуга, Тюльпанов посвятил все свои помыслы Питону и стал постепенно привыкать к холостяцкой жизни.

А спустя несколько лет, где-то в самолете, он столкнулся со своей бывшей супругой и ее новым муженьком. Они любезно поздоровались и мило побеседовали. Катерина оставила мужчин на несколько минут. Тюльпанов в обычной бесцеремонной манере спросил у своего преемника, какими чарами он приворожил такую прелестную женщину. При этом выразительно поглядел на собеседника — невзрачного пожилого человека, который уступал ему по всем статьям. Тот ничуть не смутился, ухмыльнулся и ответил: «Я поверил в ее диссертацию».

Пораженный внезапно мелькнувшей в голове мыслью, Тюльпанов вскочил с постели и схватил тяжеленные гантели. Физическая разминка всегда стимулировала его творческую фантазию. Он потрудился в поте лица, потом наскоро позавтракал и помчался в лабораторию. До начала работы оставалось полтора часа. Можно было побеседовать с Питоном тет-а-тет.

— Послушай, дружок, тебе не надоело быть ассенизатором? — обратился он к машине.

— Ассенизатором? — переспросил Питон. — Ах да, знаю… Что-то с памятью неладно, — пожаловался он. — Попроси Вайля смазать контакты… Нет, не надоело.

— И никогда не возникало желания сочинить что-нибудь самому? Ну, скажем, трактат о нравственности. Или наставление молодым матерям.

Питон долго молчал. Вопрос был неожиданным и потребовал напряжения всех его умственных способностей. Тюльпанов представил, какое чудовищное количество операций проделал электронный мозг, чтобы освоить новую для себя сферу мышления.

— Нет, — сказал он наконец, — нет, Тюльпанов, это некрасиво, и я, признаться, удивлен, слыша от тебя подобное предложение.

— Почему некрасиво?

— Потому что я выполняю функции эксперта, ассенизатора, если пользоваться твоим выражением. Какую же цену будут иметь мои суждения, если я сам буду участвовать в гонке за публикациями? И ты еще советуешь мне писать о нравственности.

— Беспокоишься о своем престиже?

— Разумеется, что тут странного?

— Я знаю немало людей, которых ничуть не смутит подобное совмещение функций.

— Это ваше дело, — отрезал Питон. — Я — машина, человеческое мне чуждо… Может быть, не все, — добавил он после секундного размышления.

Долго Тюльпанов убеждал Питона, но все его красноречие и аргументы наталкивались на стену. «Чертов пуританин, — подумал Тюльпанов, покидая рубку, — опять все рушится». Услышав за спиной шорох, он повернулся, но никого не обнаружил. «Только галлюцинаций мне еще не хватает!»

Следующие двое суток он пребывал в полнейшей прострации, не ходил в лабораторию, почти все время валяясь на диване и бессмысленно глядя в потолок. А на третьи позвонил Гутва и сообщил, что Питон имеет для него срочную информацию чрезвычайной важности. Впрочем, и это не произвело на Тюльпанова никакого впечатления. Что могла сказать ему безмозглая машина? Ну, уж безмозглой ее никак не назовешь, лениво поправил он сам себя и нехотя поплелся на свидание.

Вайль и Гутва поджидали его в рубке, у обоих был несколько загадочный вид, словно они заготовили какой-то сюрприз. Тюльпанов вяло поздоровался и осведомился, что нужно змею. Вместо ответа Вайль включил связь. По прерывающемуся от волнения голосу Питона можно было понять, как не терпелось ему поделиться своей новостью.

— Я написал научную работу, — торжественно заявил он.

Тюльпанов откинулся в кресле и нервно захохотал.

— А как насчет морали? — спросил он, утирая слезы.