Штука - Владислав Выставной

– Так чем же вы там занимаетесь, никак не пойму… – я медленно качал тяжелеющей головой. С пониманием, действительно, начинались проблемы. Сделал неловкий жест официантке. Ткнул пальцем в пустую чашку. Принесли кофе. На этот раз его вкуса я вообще не почувствовал.

– Я же говорил тебе, – донеслось откуда-то издалека. – Мы просто живем. И правим миром.

– Круто… – сказал я и тихо засмеялся.

Хиляк, похоже, ничуть не смутился и продолжил свой странный рассказ.

– Один древний – предполагаю, какой-то античный или там, средневековый, алхимик – научился сублимировать чувства…

– Стоп-стоп… – я снова помотал головой, похлопал себя по щекам. – Это как это – субле… ровать?

– Выделять. Концентрировать. Отделять от человека. Например – выделять чистую радость. Или горе.

– Серьезно?

– По поводу этих чувств ничего не знаю – это к примеру… Древний мудрец хотел помочь именно слабакам. А возможно, преследовал и иные цели. Так или иначе – ему удалось сублимировать жалость.

– Нормально… Это как – в пробирку поместить?

– Узнаешь – всему свое время. Суть не в этом. Просто с помощью концентрата жалости можно управлять сильными.

– Объясните дураку… Что же могут нам дать какие-то жалостливые сопли?

– Что могут дать? А все! Все, что позволяет слабым и беззащитным жить на этой планете! Например – бесплатные школы, сиротские приюты, пособия по безработице, пенсии… Законность – вялая, подлая, но все-таки…

– Это что же – все, благодаря нытью слабаков?! – наверное, в этот момент я немного протрезвел. Не каждый день услышишь такие откровения.

Хиляк презрительно хмыкнул:

– А ты думал – эти хищники просто так делятся своей властью?! От чистоты душевной – отрывают от себя, любимых то, что можно запросто положить в карман? Неужели ты всерьез веришь в это?!

– Но… – я растерялся. – Даже не знаю… Звучит как то нереально…

– Нереально то, что слабаки могут безнаказанно ходить по улицам. Да ты только подумай: ведь любой анимал может наброситься, убить, замучить, изуродовать всякого из нас любой момент! Как они и поступают с беззащитными животными на своих любимых охотах и рыбалках – просто так, из развлечения! И с нами не делают подобного вовсе не из страха наказания! Труп, к примеру, можно спрятать, следы замести. А сильнее страха наказания – наслаждение собственным превосходством: без этого нет настоящей силы!

– Что же тогда? Мораль?

– Мораль… А откуда она взялась, эта твоя мораль?! Кто ее придумал? Чингисхан? Гитлер?

– Вы хотите сказать…

– Да, да! Мораль, нравственность – самые гениальное изобретение слабаков – задолго до появления Клана! Мораль взлелеяна слабаками! Она – наша защитная окраска. Как у хамелеона. И теперь философы из числа сильных считают, будто они все это сочинили! Просто смешно! На чем же, скажи, эта мораль, держится, что заставляет людей становиться лучше?!

– Наверное, прогресс?

– Прогресс… Ха-ха! Самое удивительное и самое распространенное заблуждение! Прогресс движется исключительно жаждой наживы! Сделать побольше за меньшую цену! Меньше работать – больше наслаждаться! И еще – война, любимое развлечение анималов – вот, что движет прогрессом! Прогресс – игрушка анималов! Прогресс – вне слабаков, его делают умные, горячие, расчетливые… А мы висим жалким грузом, и нас не стряхнули еще только потому, что есть Клан!

Человечеству просто некуда деться от своих слабаков! А потому сильные строят дома презрения – и думают, что это они, анималы, хотят пригреть немощных. Вранье! Сильные хотят хапать, карабкаться к власти, жрать и размножаться до потери пульса!

А мы, слабаки, ничтожества, никчемный человеческий материал, заставляем человечество почувствовать себя хоть чуточку человечнее…

– Жалостью?

– Да. Своей жалостью, унижением, своими ничтожеством… Мы собираем жалость по крупицам, направляем ее в нужные точки – и сильным становится невыносимо смотреть на нас, им становиться сложнее причинить нам боль. Они начинают, нехотя, отвлекать ресурсы от войн и других дорогих развлечений – чтобы повысить пенсию старушкам и инвалидам…

– Но ведь слабаки – это не только старушки, – я пожал плечами… – Видал я некоторых старушек – ого-го…

– Но если бы не мы – жалости не осталось бы и вовсе, – грустно сказал Хиляк. Все, что мы умеем делать – это страдать. А раз так – страдать надо на всю катушку.

– Звучит ужасно…

– Ты не понимаешь. Впрочем, у тебя будет время, чтобы понять…

В голове стоял туман, как над утренним болотом. Я окончательно потерял связь с действительностью. Снова наткнулся на взгляд бармена. Тот пялился на меня и улыбался.

Мне стало не по себе. Медленно повернул голову.

Это, наверное, паранойя – немногие посетители этого заведения, все, как один смотрят в нашу сторону.

– Кхе… Гм… – я с сомнением поглядел на Хиляка. – Мы не слишком привлекаем внимание?

– Ничего страшного, – улыбнулся Хиляк. – Они привыкли.

На фоне невнятного гула кафе тихо постукивал метроном.

4

Я проснулся от звонка в дверь. Тихонько сполз с дивана, поддернул сползающие трусы, на цыпочках прошел в прихожую.

Глянул в глазок. Черт, спросонья глаза отказываются наводить резкость.

Накинул цепочку, приоткрыл дверь. И даже не удивился, увидев на пороге унылого, мешковато одетого паренька лет семнадцати. Он молча протянул мне маленькую бумажную трубочку.

Это микро-свиток. Клан не пользуется телефонной связью: у него есть гонцы. Это не столь мобильно, зато дополнительная страховка – чтобы оставаться невидимыми на фоне буйного развития цивилизации.

Бегло пробежал взглядом мелкий скупой текст. Протер заспанные глаза – и прочитал снова. Пробормотал:

– Угу… Понятно… На словах ничего не просили передать?

Паренек значительно коснулся пальцем уха.

Немой. Значит, сообщению придается особая важность.

Прочел снова, мысленно повторил информацию.

Вернул свиток пареньку. Тот, не отводя от меня взгляда, отправил хрустящий пергамент прямиком в рот. И с тем же унылым выражением проглотил, даже не разжевав толком.

Право же, забавное зрелище. Только смеяться нельзя: этот мальчишка обрел смысл жизни в своей странной работе. И это неплохое начало карьеры для безнадежного слабака, к тому же придавленного немотой.

Осторожно прикрыл дверь, прошел на кухню. Настроение было безнадежно испорчено – вся надежда на чашку крепкого кофе. Налил воды в чайник, включил. Уставился в окно, облокотившись на подоконник.

Унылый осенний двор. Унылые люди, спешащие на унылую работу. Только нам унывать некогда…

– Кто приходил?

У Томы редкий талант – неслышно подкрадываться сзади. Живем вместе уже месяц – а я все никак не привыкну.

– Да так, ничего особенного… – проговорил я, оборачиваясь.

Ее руки уже тянулись, чтобы обнять меня. Красивые, нежные руки… Только я нарочно не смотрел на них – чтобы не видеть жутких багровых рубцов. Черт, надо заставить ее сделать «пластику» – раз и навсегда избавиться от этих «заметок на память».

Да, она резала себе вены. И, наверное, именно я спас ее. Странный случай. Предпочитаю думать, что это судьба. Хотя бы потому, что так оно и есть. Я тогда проходил очередное испытание перед инициацией, работал в одном из «телефонов доверия».

И позвонила она.

Почему-то я сразу понял, что девушка на том конце провода не шутила. И так быстро я еще никогда не бегал. Вообще-то, за спасение отчаявшихся слабаков у нас отвечают Ловцы – тогда у меня не было этого звания. Но все равно, я успел раньше. Хорошо, что порезы были не слишком умелыми – некоторые просто выковыривают вены и кромсают их в лапшу…

Тогда я просто выполнял свою работу и думал, что спас еще одного отчаявшегося слабака.

Но, оказалось, нашел нечто большее.

– Ну, раз ничего особенного, значит, так оно и есть, мой ковбой, – она притворно вздохнула и поцеловала меня.

Нет, так из мужика можно просто веревки вить. Наверное, у меня, сейчас совершенно идиотское выражение лица. Или, черт его знает, мою странную натуру – сверкающий взгляд кинолюбовника…

Это в нормальной человеческой среде она чувствовала себя никому не нужной, потерянной. Но мы – два сапога пара. И теперь в моем доме она – полновластная повелительница.

– Депеша пришла, – говорю. – Из центра. Алекс-Юстасу. На ковер вызывают.

– Ого, – она делает огромные глаза. – Значит, надо ехать. Форма одежды – парадная?

У нее такие глубокие глаза… Просто поразительно, что у какой-то сволочи хватило совести довести ее до последней черты.

– Форма свободная, – улыбаюсь. – Чрезмерного пафоса могут не понять. Тем более, не знаю, чего от меня хотят…

То, что меня вызвали «на смотрины» к самому Владыке, нисколько не радует, но и не является сюрпризом. Во-первых, меня давно уже ничего особо не радует. А во-вторых, я терпеть не могу всякого рода начальство. Пусть оно даже родом из слабаков. А, может, как раз это, напротив именно поэтому. Ну, и в третьих, настораживает такое вопиющее нарушение иерархии.