Иной - Юрий Мишин

Ну, вот и третий. Пора. Я взглянул еще раз на полосатый торец полосы, медленно уплывающий назад, и собрался было ввести машину в разворот, как инструктор по самолетному переговорному устройству неожиданно гаркнул:

— Вводная! — и тут же вытянул до предела регулятор качества смеси, заглушив двигатель. — Отказ двигателя! Действия пилота в особых случаях!

Я начал потеть. Не то, что бы испугался. Просто одно дело, знать эти самые случаи, которые могут возникнуть в полете теоретически. В воздухе все совсем по-другому. Сколько раз убеждался, что на практике многое выглядит иначе. Я ругал себя, за то, что твердо решил не применять навыков Иного в пилотировании самолетов и вертолетов. За исключением острой необходимости. Был ли это тот самый момент? Кто может сказать заранее? Хотя вероятнее всего нет. Ведь выключение не самопроизвольное. Рядом инструктор, а под крылом бетонка. Надо только умудриться, как-то попасть на нее.

Посмотрев вниз, я про себя отметил, что полосы уже не видно. Значит, надо поторапливаться. «Цессна», будучи очень легким самолетом, весьма охотно теряла скорость и через несколько секунд уже была готова, свалиться на крыло, а может быть и в штопор. Продолжая потеть, я доложил руководителю полетов об отказе двигателя, толкнул штурвал от себя, направив нос самолета к земле и, одновременно ввел «Цессну» в разворот. Быстрый взгляд на высотомер. Почти триста метров. Так. Высоты достаточно. Даже, пожалуй, многовато. Теперь вариометр. Снижение два метра в секунду. Я подумал, что надо бы побольше, а то можно промахнуться и резче отдал штурвал от себя. Самолет дернулся. «Тихо ты, чистокровный „янки“».

— Спокойнее, — назидательно сказал Назимов. — Всегда помни: пла-авно, но энергично. В авиации нет понятия «резко»!

Я мельком взглянул на этого здоровенного пилота. Михаил Иванович неподвижно, как гранитная глыба сидел в левом кресле, демонстративно приподняв руки, давая тем самым понять, что не вмешивается в управление самолетом. И, похоже, не собирается вмешиваться. Ветер посвистывал в лопастях неподвижно, как простая палка висящего, винта. Земля приближалась со скоростью уже шесть метров в секунду.

«Пора или не пора делать четвертый?», — гадал я как та бабка. От его своевременности зависела точность выхода на полосу. «Промахнусь, и второй попытки не будет». В конце концов, решил, что пора и, сделав последний разворот, посмотрел на ВПП. Торец был несколько левее, но это исправимо. Пока все в пределах допустимого. Надо лишь слегка дать левую ногу. Так, теперь скорость. Сто тридцать. Великовата. Снижение? Те же шесть семь метров в секунду. Вроде нормально. Торец? На месте.

— Закрылки, — напомнил Назимов.

«Тьфу ты, чуть не забыл», — подумал я, выпуская их сначала на десять градусов, а потом и на максимально возможный угол.

Закрылки вышли и «Цессна» сразу «вспухла» и ее нос теперь был выше торца полосы. Зато скорость упала. Я снова толкнул штурвал от себя. Вот так. В поле моего зрения вновь возник торец. Теперь снова, какая скорость? Сто двадцать. Или шестьдесят пять узлов. Приборы то штатовские. Норма. Снижение? Два. Три. Пять метров в секунду. Теперь сойдет. Скорость не растет? Порядок. Высота? Сто пятьдесят. В норме. Торец? На месте. Как говорится все приборы в кучку. К тому же раз инструктор молчит, значит все нормально. Теперь ждать. Ждать. «Цессна» в почти полной тишине несется к земле. Только воздух свистит в подкосах. Все ближе яркие белые полосы («зебру» недавно обновили) на старой серой бетонке. Вот и торец. Последний взгляд на высотомер. Двадцать метров. Все- таки высоковато. Это высота верхушек берез вокруг аэродрома. Надо бы на метров пять семь пониже. Небольшой перелетик намечается. Ну, ничего. Инструктор молчит, а полоса длинная. Уместимся.

— Без двигателя, с закрылками выравнивай энергичнее, — совет Назимова на этот раз не к месту. Я это помнил хорошо.

Еще чуть и теперь прибрать на себя. Еще. «Цессна» выравнивается с небольшой просадкой. Двигатель то стоит… Сколько? Наверно метра три. Еще чуть штурвал на себя и, вот он этот пресловутый в авиации метр высоты. Или около того. Знаменитый «последний дюйм». Самолет теряет скорость. Теперь замереть! Взгляд вперед и слегка влево. Ждать! Ждать! И вот каким-то седьмым чувством понимаю, что пора и нежно, как девушку при первом поцелуе тяну штурвал на себя. Еще. «Цессна» задрала нос. Все выше и выше. Уже ничего не видно за широченным капотом двигателя, но я знал, что так и должно быть. Вот где-то сзади тонко взвизгнули пневматики. Катимся. Но еще не сели. А носовую опору держать. Держать. Нет. Не удалось. Через пару секунд носовая стойка шасси тоже коснулась бетона, и мы покатились уже по-настоящему. Назимов с чуть заметным облегчением в голосе сказал:

— Ну, вот и все. А ты боялся! Тормози и давай заруливай на стоянку.

— Есть на стоянку, командир, — ответил я повеселевшим голосом, поскольку ожидал серьезных замечаний, — слегка притормаживая, развернул «Цессну» и направил ее к нагретой теплым майским солнцем площадке.

— Ну как, Михаил Иванович? — все же рискнул я спросить инструктора, запихивая колодки под пневматики самолета.

Назимов, стягивая перчатки, и, глядя на меня сверху вниз и поверх темных очков, сказал:

— Нормально. Пока нормально, но была бы полоса короткая — выкатились. Учти это. Все из-за того, что у тебя практики маловато. Летаешь редко. Сколько часов налетал?

— Часов шестьдесят, — сконфузился я и добавил. — За полтора года.

Назимов подождал, пока не стихнет рев стосильного двигателя медленно рулящего к старту «Бекаса», как новогодняя елка увешанного химоборудованием, потом заговорил вновь:

— Оно и видно. Раз в месяц. Раз в два месяца. Это разве тренировка? Вот и потеешь, — и похлопал по темным разводам на моем комбинезоне. — Пошли в буфет.

Но поесть мне не пришлось. В нагрудном кармане голосом артиста Гарина дал о себе знать телефон: «Какая отврати-тель-на-я р-рожж-а!»

Такой звонок был установлен только для Соколова. «Значит не судьба и сегодня побыть на аэродроме весь день. Хоть бы в субботу оставили в покое!» — вздохнул я и полез в карман. Назимов, зная о характере моей работы в ФСБ, только махнул рукой и один пошел к голубому вагончику буфета.

— Слушаю, Петр Иванович, — я присел на еще не совсем остывший пневматик «Цессны».

— Как посадка? — поинтересовался Леон.

— Вашими молитвами.

— Не забывай, о своих возможностях, — посоветовал Соколов. — Молодые Иные в критических ситуациях часто не помнят о них. Забывают, что они уже не люди-человеки.

— Да ничего особенного не было. Тренировочная посадка и только.