Кабы не радуга - Борис Херсонский

"Не лягу спать в одном шатре…"

М. Г.

Не лягу спать в одном шатрес тобой, Юдифь. Мои войска(мечи в руках – в глазах тоска)построились в каре.

Плевать. Я заведу в квадраттвою страну, ее жильцов,прах прадедов, тела отцов,ошметки плоти – всех подряд,мочащихся к стене,я завлеку к себе в шатервсю чистоту твоих сестер:теперь она в цене.

Пускай растут в утробах ихмои солдаты. Пусть в живыхостанутся они.Пускай издохнут в родовыхмученьях матери. Взгляни —их нет. Разрой своим мечомпесок. Не думай ни о чем.Ложись со мной. Усни.

Но молча в раме золотойты катишь по траве пятойподобие мяча,лицом к толпе, склоняясь вбок,под тканью выпятив лобоки груди. Солнце из-за тучшлет утренний багровый лучна лезвие меча.

Войнушки

На убитом врагена одной ногестоит дебил-ветеран.Его головаторчит, чуть жива,а член скончался от ран.Божье имя, поди,из пустой грудидавно улетело, как вран.

Приветик, Оська! Глядь, впередиклубится густой туман.Друг, позарез четвертак, хоть роди!Шарман, придержи карман!

В глубине дворавойнушки-игра,калечит себя детвора.

Васька, гребаный в грот,жует бутерброд,на нем пузырится икра.

С надеждой глядит советский народна острие топора.

Есть еще время идти впереди силы кричать "Ура!".

"Удушающий аромат…"

Удушающий ароматцветущих столетних лип,лилово-малиново-алый закат.Крик матери. Детский всхлип.Черный с желтым китайский халат.Отчим – тот еще тип.

Бронзовка летит на газон,забирается в глубь цветка.Начинается долгий дачный сезон.Странно, что жизнь коротка.Странно, она проходит как сон,как мелькание мотылька.

Говорящий столб. Сообщение ТАСС.В кастрюльке суп разогрет.Рукомойник. Эмалированный таз,поставленный на табурет.Сколько раз тебе говорят! Сколько раз!Сколько лет тебе, сколько лет?

И опять пластинка – щелчок, повтор,повтор и опять щелчок.Лоза цепляется за забор.Мать собирает кудри в пучок.

Пластинка крутится до сих пор.Летит золотой жучок.

"Жили совсем недавно Абрам и Сара…"

Жили совсем недавно Абрам и Сара.Сара с кошелками возвращалась с базара.Абрам сидел у окна и читал газету,передовицу – как поклоняться Сету,Осирису, Ра, Анубису или Изиде,как сладко мумии спать в большой пирамиде.

В детстве он тоже мечтал стать мумией. Позжеон приобрел отвращение к черной высохшей коже,золоченым маскам, расписным саркофагам.Лучше остаться живым и работать завмагом.

Лучше играть в домино во дворе под сеньюогромного дуба, чем становиться теньюсамого себя, слышать Голос, видеть виденья.

Но Голос звучит, виденья перед глазамистоят, зачем – не понимая сами.Тот же Голос, который сказал "Изыди!".Куда изыди? Правнуки – к той же Изиде,в страну кирпичей и корзин, откудане выбраться, если не будет чуда.

Абрам берет нож, которым резали булку,кричит в окно: "Исаак! Айда на прогулку!"И уводит сына вверх по наклонному переулку.

"…Доколе облако не взяло Его из вида их…"

…Доколе облако не взяло Его из вида ихи не вернуло. А кто же отдаст, если возьмет?Он пребывает с нами, но их оставил однихпосреди земли, где течет молоко и мед.

Посреди времен, где с пророком спорит пророкза верное вечное слово и лучший кусок,где невинный отрок пускает струю в песок.

Внутри домов, где застит дверной проемтучный римлянин со щитом и копьем,где сестра говорит сестре: "Давай поиграем вдвоем!"

На земле, где пока светло, но скоро будет темно.В душе, где между сердцем и разумом – каменная стена."Где, смерть, твое жало?" – Да вот же оно!"Где, ад, победа твоя?" – А вот и она!

Что ж Ты стоишь и стучишь? Не тревожь мальца.Он, руку в карман запустив, изучает свежий "Плейбой".Дай ему прежде убить и похоронить отца,а потом он, возможно, пойдет за Тобой.

Мама, можно потрогать золотого тельца?

В пионерском лагере горнист протрубил отбой.

"Стоит корыто, другим накрыто – цинковый гроб…"

Стоит корыто, другим накрыто – цинковый гроб.Благородный афганский народ победит в борьбе.

Анекдот. "Здесь живет Петя, мать его еб?" —"Я его мать!" – "Блядь, так мне ж не к тебенадо, мать твою еб!" – "Мама, к тебе пришли!"

Сынок, тебя призовут, сынок, погоди!

Слишком жарко для водки. Гитара бренчит вдали.Подонки ходят туда. А ты туда не ходи.

Не отпускай свою память гулять во дворе,где ходят старик в трусах и женщина в бигуди.Не пей, сынок, больше не пей, не стой на жаре.А где же еще стоять с наколкою на груди:орел, распластавши крылья, несет змею.

На столе помидоры, губчатый хлеб ржаной.

Чумазый мальчишка прячет в кулачке за спинойсеребряную монетку – юность мою.

"При скончании века, на его острие…"

При скончании века, на его острие,совпадающем в данном случае с острием иглы,скользящей по черной бороздке, кавалер де Гриепоет о своей Манон. Тополь в виде метлы,

прислоненной к небу, сметает прочь остатки ночныхсветил и ошметки своей же листвы заодно.Звуки ложатся в стопку, как в церквах у свечныхящиков поминальники. Голгофа входит в окно

черною крестовиной, понуждая звучатьарию как молитву. Шипение, треск, щелчкипридают торжественность голосу, накладывая печатьцерковности на историю, в которой сердца толчки

не более чем механика. Работа пружины. Завод.Ящик красного дерева. Ручка, что в наши днинапомнит о кофемолке. Вотмы и остались из всей родни на свете одни,

"Юлий Генрихъ Циммерманъ". Поставщик дворарасстрелянного величества. Тяжелый диск на штырьке,покрытый зеленым сукном. Рулетка и ломбер. Вчера,лет девяносто тому, солдат выносил на штыке

на свалку русской истории милую тусклую жизньнаших прабабок и прадедов. Дачную местность. Сирень.Однообразный мотив, с которым только свяжись —не отцепится, не разломив голову, что мигрень.

"Сцепленье, расхождение, сплетенье…"

Сцепленье, расхождение, сплетеньетрех нот в грегорианском песнопенье.

Теченье-лопотание потока,латыни шелестящая осока.

Здесь символ Агнца видит символ Рыбы,глядясь в быстротекущие изгибы.

Здесь крест сияет меж рогов оленя,здесь просит лев: "Прими мои моленья!"

Здесь скалы говорят о твердой вере,полет голубки – о грядущем веке.

Здесь, пошатнувшись, можно оперетьсяна что угодно. Жаль, не отогреться.

Здесь яд светлеет, смешиваясь с кровью,и ангел ставит камень к изголовью.

"И еще, закрыв глаза, представляешь лазурные воды…"

И еще, закрыв глаза, представляешь лазурные воды.Это лагуна. На берегу небольшой укрепленный город.Над лагуной облако. Ангелы, словно годы,медленно пролетают. В церкви тяжелые сводыдержатся на молитвах о том, чтобы не постиглиград ни огонь, ни меч, ни потоп, ни голод.Послушник в белом ползет к прелату. Его постригли.

Между тем противник ведет осаду, запас еды на исходе.В колодцах вода зацвела. Моровое поветрие у порога.Но это обычные вещи. Все ведут себя, вроденичего не случилось. Девушка-недотрогаушла с солдатом. Ноги торчат из стогапрошлогоднего сена. Князь заботится о народе.

Все навсегда пропало. Никто не заметил пропажи.На рынке христопродавцы кричат, набивая цену.На дозорной башне пялят пустые глазницы стражи,ослепленные за неспособность видеть сквозь стену.

"Средневековье бывает довольно часто…"

Средневековье бывает довольно частои длится довольно долго, обычно не совпадаясо временем нашей жизни. Оно бывает уделоммертвых девственниц, королей, архиепископов, нищих,продолговатых статуй, слепых от рожденья,в ниспадающих складках, застывших в нишах.

От средних веков остаются сооруженья.Камень на камень наваливается всем телом.

Синагога с завязанными глазами стоит, рыдая.Рядом с ней улыбается Церковь. Вероятно, от счастья.Средневековье бывает у мертвых. Нам от этого раяостается то античность, то Просвещенье, то Возрожденье.Мы строим, мы ходим строем. Под звуки грачиного граявыносят знамя особо отличившейся части.

Следом за флагом Свобода приходит нагая,не терпящая послушанья, ни тем более возраженья.

Средневековье в отстое. Возрождение – это круто.Вот оно опять подступает вплотную к гетто,где упакованы в прочные стены (брутто)страх и трепет еврейской души (бесплотное нетто).

"Старик ударами каблука…"