Суть вещи - Алексина Алёна

Она бежит все быстрее, и вместе со скоростью нарастает какой-то невнятный дискомфорт. Довольно долго она не может определить его причину, и только метров через триста до нее доходит: не успела переодеться. Ноги в тонких колготках – все равно что голые, коленки совсем заледенели.

В обычной жизни Лиза носит темно-серые худи и черные брюки из грубого льна. Одежда должна быть темной, чтобы Лиза как можно меньше выделялась среди других. Еще важно, чтобы ткань обладала ощутимой фактурой. Найти такую непросто, да еще чтобы худой высокой Лизе подошло, поэтому, встретив подходящие штаны, она покупает сразу три-четыре пары и снашивает их до дыр. Платья же Лиза надевает только по необходимости, на работе. За годы она притерпелась к гладкому синтетическому трикотажу, который облегает тело, как змеиная кожа. Противно, но тут уж ничего не поделаешь. Сейчас как никогда хочется из этой кожи вылинять – платье стало влажным и ощутимо холодит на груди и в подмышках.

Лизе кажется, что перед ней все расступаются. Она бежит довольно быстро, и, как ни странно, это приносит некоторое облегчение. Правда, ноги почти сразу покрываются холодными жирными каплями ноябрьской грязи, но голени уже так замерзли, что почти ничего не чувствуют, и Лизе каким-то чудом удается вытеснить это ощущение. Потихоньку и все остальные ощущения уходят, оставляют ее. В голове стучит: это кино! это кино! это кино!

Лиза почти забыла, как это бывает. Кино приходит, когда она перестает контролировать происходящее и саму себя, больше не чувствует себя человеком – от нее остается лишь образ, картинка на экране. Фильм о ней, который смотрит кто-то другой.

Лиза пытается сосредоточиться на беге. Ее выносит к станции метро. Людей становится все больше, и ей приходится уворачиваться от них, лавировать в толпе. В какой-то момент Лиза вылетает на проезжую часть, жадно впитывает визг тормозов, ругань водителя, крики прохожих, но как-то удачно и вовремя отскакивает и не останавливаясь бежит дальше. Лизе нравится, какая она вдруг стала ловкая. Она представляет, что за спиной развевается шелковый плащ, а ноги облегают высокие сапожки Суперженщины.

В голову лезут мысли о Ясе, и Лиза старательно пытается переключиться на что-нибудь. Вот например, завтра воскресенье. Наверняка бабушка приготовила ей что-нибудь посмотреть. Интересно, думает Лиза с усмешкой, в кино тоже смотрят кино?

Сколько Лиза себя помнит, по выходным они с бабушкой усаживаются смотреть какой-нибудь знаменитый фильм. Больше всего ей нравятся экранизации комиксов, конечно. Картинки – это то, что надо. Просто и понятно. А вот когда начинаются разговоры, Лиза ничего не понимает, но бабушка ставит фильм на паузу и терпеливо показывает едва заметные изменения в мимике – учит Лизу языку тела, обращает внимание на то, как изменился тон, раз за разом повторяет и объясняет, находя все новые и новые слова для одного и того же, чтобы Лизе было чуть легче понять, и Лизе в какой-то момент начинает казаться, что она слышит и понимает разницу. Но фокус работает, только пока бабушка рядом. Лиза выучила, как бабушка шутит, или смущена, или сердита, или растеряна – и как это называется словами. Вызубрила, как стихотворение. Но у каждого человека – своя азбука, свой язык, и Лиза мучительно теряется в этом вавилонском столпотворении.

Лиза нечасто беспокоится о том, что ощущают другие. Даже собственные чувства ее волнуют не слишком. Тем более что она далеко не всегда понимает, что именно чувствует и по какой причине. Обычно ее занимает только то, что на душе у бабушки, – потому что ей хочется, чтобы бабушка побыла с ней подольше. Остальные люди слишком далеко, чтобы хотя бы попробовать понять их. И хорошо, думает Лиза. Если за всех переживать, то, наверное, вообще на части разорвет. Мучительные мысли о Ясе загнали ее сейчас в такой тупик, что она не в силах ничего предпринять. Может только бежать, уворачиваясь от идущих навстречу прохожих и представляя, как за плечами бьется алый шелковый плащ. Пусть только он будет льняным и серым, если можно.

Лиза сворачивает за угол и старается поднажать. Нужное ей приземистое здание уже маячит в глубине двора. Его крыльцо ярко освещено, на дороге перед ним шеренгой стоят все три машины – грязный Митин седан и два обшарпанных бобика.

Лиза загадывает: если удастся добежать до крыльца за пять секунд, значит, все закончится хорошо. Четыре, три, две. Осталась последняя секунда. В попытке преодолеть оставшиеся до ступеней пару метров, Лиза отталкивается от земли и изо всех сил прыгает. Какую-то долю секунды она летит – плащ колышется по ветру, – но тут же приземляется на обледенелые ступени, оскальзывается, еще какой-то миг пытается устоять на ногах – нет, падает, обдирая колени и ладони, и обмирает на секунду, проживая удар. Но уже в следующий миг, игнорируя боль, которая уходит куда-то далеко, стремительно поднимается и привычно распахивает тяжелую, на огромных пружинах, дверь. Осталось немного.

Лиза легко перемахивает через турникет и, не обращая внимания на крики и топот за спиной, сосредоточенно и стремительно проносится по коридору, взлетает на второй этаж, врывается в кабинет и валится на худенький диванчик.

Недовольный диванчик еще доскрипывает под ней, когда в кабинет вбегает незнакомый парнишка с пистолетом:

– Тарщ капитан, простите! Она…

– Отставить, Павлов, все в порядке. Возвращайтесь на пост, потом все объясню, – говорит парнишке Митя, и тот, пятясь, выходит из кабинета и осторожно прикрывает за собой дверь.

– Новенький на посту, не в курсе про тебя. Почему в крови вся? – спрашивает Митя и терпеливо ждет ответа.

– Скользко, – наконец выдавливает из себя Лиза.

– Сиди тихо тогда, – говорит Митя. – Я пока занят.

Только теперь Лиза замечает, что Митя в кабинете не один.

По другую сторону стола сидит какой-то помятый мужчина в приятно серой одежде. Голова низко опущена, как будто он без сознания или спит. Приглядевшись, Лиза понимает, что руки его сведены за спиной и наручниками пристегнуты к спинке стула.

– Никодимов, – бесцветным голосом говорит Митя. – Никодимов, Никодимов… Долго мы с вами будем тут сидеть? Уже четвертый час беседуем. Вам, наверное, отдохнуть уже хочется. И мне. Суббота сегодня, напоминаю. Вот смотрите, ко мне девушка пришла. Девушка ждет, когда мы закончим. Мы ж вас фактически на трупе поймали. Давайте-ка еще раз пройдемся по известным нам событиям. Я буду говорить, как все было, а вы меня поправьте, если я что-то не так скажу.

Митя поворачивает к Никодимову монитор, выводит на экран какие-то фотографии. Лизе из угла совсем не видно. Очень хочется взглянуть, но она не должна мешать. Она встряхивает запястьями, поправляя браслеты. Никодимов сидит без движения. Даже на экран не смотрит. Кое-кто скверно воспитан, сказала бы бабушка.

– Итак, Никодимов. По фактам. Во вторник вы в тоске и тревоге приносите нам заявление, что ваша мать пропала. Правильно? В среду поднимаете отряды добровольцев прочесывать город и лес. Конец ноября. Старенькая мама в маразме могла уйти куда угодно и там замерзнуть, так? Страшная ситуация, весь город в шоке, все соседи подняты по тревоге. Вы тоже принимаете самое деятельное участие в поисках. Ездите по городу на своем личном автомобиле “шкода октавия” две тысячи шестого года выпуска. Неплохой, кстати, автомобиль, у меня хуже. Пока все верно?

Никодимов едва заметно кивает. Митя добавляет в голос красок:

– За что вы убили маму, Никодимов?

Никодимов едва слышно бормочет:

– Я не убивал.

– Никодимов, давайте еще раз: мы сейчас о фактах. Вас задержали в Сулыковке, у реки, при попытке избавиться от тела. В реку хотели сбросить, как я понимаю. Умно. Как раз встал лед на Каме. Пока не было льда, тело могло всплыть ниже по течению, да? Вы убили маму, ночью вывезли тело, не знали, куда его девать, и спрятали его в камышах, а когда поиски стали масштабнее, вы вернулись, потому что вам это казалось недостаточно надежным: а ну как охотники обнаружат его раньше вас? Или звери растерзают – и кто-нибудь найдет фрагменты тела? Или дрон кто-нибудь запустит – и увидит ее? Поэтому нужно было избавиться от тела, и лучшим выходом вам показалось убитую вами маму спустить под лед. Кстати, как вы ее убили? При внешнем осмотре на теле не обнаружено никаких прижизненных повреждений. Конечно, сейчас мы ее вскроем и все найдем. Трупные изменения несущественные, на улице холодно. Одно непонятно – может, вы мне поясните. Вот она лежит в камышах со вторника, допустим. Ее ж уже должны были какие-нибудь животные основательно попортить. Но нет, тело совершенно целое, нетронутое совсем. Как вы убили маму, Никодимов?