Свет мой. Том 2 - Аркадий Алексеевич Кузьмин

– Вы откуда?

– Да вот… Ждем поезда на Энгельс, – Павел вкратце и понятно объяснился.

Степан живо сказал:

– Вы мне подходите. Поедемте!

– Куда? – удивился Павел сему приглашению.

В эту минуту посреди улицы к ним подошел бдительный милиционер и было скомандовал:

– Пройдемте со мной, молодые люди. Для проверки…

Тут-то Степин вынул из кармана правительственную телеграмму-приказ: «по дороге в Свердловск подбирать нужных для спецработ людей». Милиционер, прочтя телеграмму, отпустил без слов. Но с явным сожалением, что упустил какую-то выгоду.

В тот же день посчастливилось им: Степины и незнакомец Степан сели в непассажирский вагон поезда, шедшего вроде бы по маршруту в Оренбург, и они толком не знали (и никто не мог сказать) куда ехали, поскольку ведь не было прямой дороги в Оренбург; они просто ехали куда подальше от фронта, куда теперь поезд привезет. И поезд повернул на запад – уже на Куйбышев. В нечистом вагоне ехало несколько семей. Одна полноватая женщина, работница волжского завода, молчаливый ее муж с орденом Красной Звезды на лацкане пиджака. Еще некие женщины. Были и бочонки, крепкие, дубовые с какими-то солениями.

Однако они не доехали и до Куйбышева: на очередной станции состав опять повернул на восток и прополз какое-то расстояние.

Яна заумоляла пересесть на другой поезд, чтобы поехать прямо на Уфу, город, в котором ныне находилась ее сестра и могла быть для нее самой преподавательская работа: если таковой не будет срочно, то им не спастись от голода.

Так и сделали. Степан, поразмыслив, их отпустил.

Затем они доехали до станции Дема. Выгрузились на землю. Близко никакого прибежища для них не было. Одна дивчина из воинской части, ехавшей эшелоном на запад, сочувственно подкормила их, дав хлеба. До жилья одной домохозяйки, согласившейся их приютить на ночь, тяжело перекидками перекидывали еще порядочное количество вещей в узлах и мешках…

Погода установилась жестко-холодной.

– Холодно, Паша!, – сказала Яна, – вникни, что тебя могут позвать в армию, ведь бронь твоя уже недействительна. Давай побыстрей устраивайся куда-нибудь с работой. Харчи нужны всем.

Павел согласился. Все резонно.

Только, к огорчению, сходу ничего путевого не получалось. Как во всем. У нас в стране великой. И везде, наверное.

В образовательском отделе Уфы Яне отказали в трудоустройстве: на учительство (по истории) нет вакантных мест. Все занято. Расписано. И ее сестра эвакуированная уже не проживала в городе. Ее послали, смягчившись после отказа, поехать западней (к Ульяновску) по зигзагообразной железной дороге (проще пешком дойти!) до Туймазы. И Степины доехали сначала до Кинели (что под Куйбышевым), где и разузнали, что в Нижнетроицке есть десятилетка, в ней дирекствует замечательно эвакуированная ленинградка и пустует место историка: того взяли на фронт, что здесь также работает промышленное предприятие – леспромхоз.

– Ничего, прорвемся, – сказал тихо Павел. Он нередко теперь вспоминал эти слова Маслова.

– Что ты сказал? – переспросила Яна удивленно, расстроенная.

Добравшись до Туймазы, Яна пришла в исполком. Однако в Туймазы двое суток проваландались. Сначала начальства не было на месте. Потом была какая-то нелепая обструкция, когда Яна предложила свои услуги, умение.

– Зачем же вы сюда приехали? – такой издевательский, не иначе, вопрос мужчины вконец возмутил и оскорбил Яну, которую всюду до сих пор уважали и почитали, как хорошего знающего педагога.

Яна взорвалась – и почти с прежним стойким артистичным запалом, заговорила громко:

– Вы слышите меня? Я есть хочу! Я требую работу! У меня на руках двое ребятишек!

Она была права. Главное, именно она нуждалась в работе, чтобы спасти детей.

На этот крик сбежались женщины, отстранили от дальнейшего разговора, увели своего начальника-мужика.

Исполкомовские сотрудницы, пораскинув свою бухгалтерию (у каждого она своя) послали Яну в сытный колхоз. Мобилизовали мальчишек, сдающих продукты. Те предложили нарвать подсолнухов. Уральцы все понимали: сами-то теперь питались впроголодь.

Председатель колхоза – женщина послала Степиных на постой в избу к старому колхознику. Его жена не вынимала семечки подсолнуха изо рта – непрерывно, как жевательная машинка какая – лузгала и лузгала их. Лишь ночью этого не слышно и не видно было.

Степины в избе улеглись спать вповалку на полу.

На второй день пришел участковый:

– Ваш военный билет. Вы – Степин?

– Как сами Вы видите, – ответил покорно Павел. Но он уже встал в Туймазы на военный учет. Так что все было в порядке в этом отношении. Не придраться к нему.

Непорядок, безусловно, был в том, что Павел еще красовался в перезапачканных всякой дорожной грязью брюках, которые он за неимением времени на то, не успел еще сменить на себе. Хотя ему и самому-то это казалось потешным, особенно в тутошних оседловых местах, в которых уже успело закрепиться за ним определение «дядя в белых штанах».

Через пару дней для Яны пришла бумага, в ней сообщалось, что в Нижнетроицке требуется педагог. И Яну повезли туда на лошадке по разным, но одинаково разбитым грязным, как водится у нас на Руси дорогам. Лошадку председательница выделила, поскольку она устраивала в школу своего малыша (из Туймазы) и еще одного, живущего в колхозе, у нее.

А Павлу пришлось вместе с колхозниками убирать картофель, оставшийся в поле.

VIII

Деревни у татар – как бы дело пробное; их жители еще стыдились работать как колхозники и колхозницы. И еще не приноровились к четкости и слаженности в такой работе на земле.

Павел пришел к директору леспромхоза.

Тот – плотный дремучий мужик, с пронизывающим взглядом, как пан, изображенный на картинке Врубеля, – был действительно крутой по характеру: он всех своих мастеров сдал в солдаты.

– Лес валить можешь? – нетерпеливо спросил он у Павла, который едва представился ему. – А лошадь запрягать можешь? А если она в буран распряжется? Ну, так и быть, беру: ты будешь находкой для меня…

– Почему находкой? – нашелся Павел.

– Да потому… И директор, чуваш, но с русским именем Тимофей Рубчихин, в каком-то расположении к нему образно объяснил, что если бы он увидел, что на кладбище торчат из-под земли чьи-то ноги, то он выдернул бы сам труп наверх и заставил бы его работать – такая надобность была в рабочей силе – была повсюду.

Павел назначен был бригадиром. В леспромхозе работало около 80 человек. Они валили смешанный лес, растущий поблизости, а из него, точнее – из березы вырабатывалась авиафанера, в которой нынче была крайняя необходимость.

Эта справная татарская деревня делилась овражком пополам. Здешняя ребетня зимним днем устроила снежные ухабы на спуске, невидимые сверху. Люба и Толя, катаясь, здесь слетели на детских повальнях вниз – и вот,