Небо начинается с земли. Страницы жизни - Михаил Водопьянов

– Малый-то у вас хороший, слов нет, – сказал сватам Костюха, – да куда же моя Катюха поставит свой сундук на колесах? Живут-то они в гнилушке, горницы – и то нет.

– Да они ж скоро построят новый дом.

– Ну, когда построят, тогда и поговорим.

После каждого сватовства отец опять за старое – за Дашку.

Приезжаю домой обедать. В этот день возил камни на завод. Дома была одна сестренка, – сидит и поет у окна. Не отпрягая лошадь, захожу, спрашиваю:

– Таня, а где же мама?

– Они с папашкой на базар ушли, закупать все, в воскресенье помолвка.

– Врешь!

– Будет притворяться – сам знаешь, а говоришь…

…И забилось у меня сердце. Что делать? Когда же они отстанут от меня? Решил скрыться из дому. Выпряг лошадь; плача, простился с сестренкой, которая тоже зарыдала.

Пошел сначала к писарю, просить удостоверение, чтобы получить в волости паспорт. Писарь не дал: «Молод еще сам брать паспорта, пусть придет отец». Тогда я пошел к дедушке. Прихожу, плачу, бабушка, глядя на меня, тоже в слезы. А дед говорит: «Прячься скорее, отец приехал – убьет».

Я через двор – на гумно. Снег глубокий, бегу, падаю, стараюсь добраться до соседнего сада…

Отец уехал, гроза миновала. Прожил я на полатях у деда два дня.

Бабушка говорит:

– Иди, Миша, к отцу крестному, поживи там, а то отец узнает, что ты у нас, и нам влетит от него.

Пошел к крестному.

Нужно Федору Рыжкову за сеном съездить за реку. У нас зимой возили сено по праздникам, помогая друг другу. Пошел Рыжков к моему отцу.

– Лошадь дам, Федор Григорьевич, – отвечает отец, – да Мишки-то нет дома – сбежал.

Вечером мне передали про этот разговор.

В три часа утра прихожу к Рыжкову.

– Дядя, я съезжу тебе за сеном, но ты скажи, что обойдешься и без Мишки. Я съезжу и опять скроюсь.

– Хорошо, сделаю, как ты говоришь.

Сижу, жду. Слышу скрип саней, а через минуту голос отца. Ну, думаю, пропал.

Входит отец.

– Здорово, пропащий. Ты что это вздумал фортики выкидывать?

– И буду выкидывать, пока не отстанете с Дашкой.

На этот раз обошлось без боя.

Как-то вечером собралось у нас много родных. Дед настаивал, чтобы женили меня на дочери Ивана Никитича Левшина.

– У них и мед свой есть, и девка хорошая.

Дедушке давно хотелось породниться с богатыми Левшиными.

– Ну, ты согласен взять ее? – спрашивают меня.

А мне уж все равно, только бы не Дашку.

Пошел дед к Левшиным, назначили на завтра поглядушки. Собралось нас человек двенадцать родных глядеть. С хуторов был дядя Гриша – мамин брат.

Приходим – ждут уже. Лавки вымыты, на столе скатерть белая, на стене полотенца чистые; и свежей соломой застлан пол. Садимся каждый на свое место по старшинству: во главе стола сел дедушка, за ним отец, мать, а потом – кто роднее и старше. Я сажусь позади, со мной рядом товарищ. Церемония происходит так. Невеста нарядилась в лучший наряд. Суют ей в руку тарелку, на тарелку ставят рюмку, наливают самогону. За переборкой у печки стоят ее родные, они-то и наполняют рюмку.

Невеста должна подойти вначале к дедушке, поклониться ему, – он возьмет рюмку, выпьет, поставит обратно, а она опять идет за переборку наполнять рюмку, и так подряд, по очереди, ко всем. А когда она подходит – в это время смотри, какова она: не хромает ли, не кособокая ли. Ко мне невеста подходит к последнему, но я не должен брать рюмку и пить, а должен встать, и мы одновременно кланяемся друг другу. Потом женихова сторона должна выйти во двор посоветоваться, а невестина остается в избе и тоже советуется. Потом снова собираются в избе. Жениха уж тут не пускают. Если понравилась, начинают сговариваться, а если нет, то отказывают.

– Ну, сколько же укладка? – спросил отец.

– Пятьдесят рублей.

– Э, да это ты дорого, Иван Никитич, вот хотите – двадцать пять рублей.

Сошлись на тридцати рублях, в приданое два полушубка, один новый, другой старый, но перешитый, полусапожки с галошами, валенок две пары и много другого добра.

Идем домой с дядей Гришей; покуривая, он говорит:

– Зря ты ее берешь, уж очень она паршивая бабенка: маленькая и худая. Разве у нас в роду Плешаковых были такие?

На другой день пошли отказываться от невесты, а там говорят – мы еще один полушубок добавим, если мало. Все-таки отказались.

Отец настаивал на своем, мама каждый день слезы проливала и приговаривала: «Сукин ты сын, и в кого же ты уродился?»

Дед тоже не стал меня больше защищать. Его обидело, что я отказался от рекомендованной им невесты.

Не раз поглядывал я на железную дорогу. Уехать, что ли, куда-нибудь да устроиться рабочим? Но не было документов.

– Возьми мне паспорт, – просил я отца, – я устроюсь на заводе.

– Нет, – говорит, – у нас и дома, что твой завод, только работай, а завод и без тебя обойдется. Вот женить тебя надо на Даше, а то ее уже сватают.

– Ну и пусть сватают!

Опять скандал, побои.

Тогда я решил применить последний способ – пойти и сказать Даше, что, мол, если ты пойдешь за меня замуж, буду каждый день тебя колотить, – может быть, она и откажется.

И вот прохожу я мимо дома Мешковых, смотрю, в дверях стоит Даша. Подхожу к ней. В руках у меня была палка. Подошел и не знаю, что говорить.

– Даша, – выдавливаю из себя наконец, – ты так и решила пойти за меня?

– Мама отдает, а я не против.

– Не ходи, Даша, за меня, какая у нас с тобой жизнь будет? Ты ведь знаешь – я злой, колотить буду каждый день.

– Ну что ж, колоти; поколотишь-поколотишь – надоест.

– Ах, так! – замахнулся палкой, а сам медлю ударить, выжидаю, пока она скроется за дверью, чтоб эффекту было больше.

Даша скрылась. Я сильно ударил в дверь и сказал:

– Спасибо – убежала, а то бы убил.

Слышу из-за двери ее голос:

– Нос не дорос – бить, губастый черт!

За обедом мать с отцом опять за свое.

– Вот что, – говорю я, – а если потом с ней жить не буду, тогда что?

– Ты только согласись, а там как хочешь.

– Ну, – говорю, – смотрите. Я согласен.

Сразу у всех настроение изменилось.

– Давно бы так! – говорит отец.

Мать и обедать не стала, побежала к Мешковым.

Через неделю сыграли свадьбу. Прожили мы с Дашей недолго и развелись. Старые обычаи исковеркали и мою юность и Дашину. Проклятое прошлое! Как счастлива молодежь, не знающая всех этих унижений и трагедий, этого страшного быта старой деревни…

Люди на крыльях

Занимаясь нашим маленьким хозяйством, я, как никогда, чувствовал, что где-то рядом идет большая, кипучая жизнь, делается что-то важное. А я знаю все то же поле, огород, сарай – и больше ничего. Шел 1918 год.