Похищенный - Макс Коллинз

– Послушайте, послушайте, – сказал он, помахав рукой в примирительном жесте, – не обращайте внимания на мои слова. Забудьте о них. Я просто хочу вам помочь. Во всей Америке не найдется человека, который бы не хотел вернуть этого ребенка его родителям, чего бы это ему ни стоило.

Он указал на фотографию своего юного сына, висящую в позолоченной рамке над его кроватью.

– Представляю, – сказал он, и серо-зеленые глаза его блеснули на печальной маске круглого лица, – что чувствует сейчас полковник Линдберг. Я плачу от сострадания, когда думаю о нем и его очаровательной жене.

– Ты это серьезно?

Губы Капоне начали кривиться в презрительную ухмылку, но он снова принял серьезное выражение и кротко сказал:

– Они вас послушают, Несс. Скажите им.

– Но сначала ты мне скажи что-нибудь новое. Ты уже разыгрывал этот номер перед капитаном Стейджем и Каллаханом из секретной службы... Но если ты хочешь убедить меня, скажи мне то, чего не говорил другим. Скажи мне откровенно, почему ты так уверен, что сможешь вернуть ребенка домой?

Тишина петлей повисла в воздухе.

Капоне облизал свои жирные губы и стараясь, чтобы его слова звучали как можно убедительнее, произнес:

– Есть вероятность, что этот ужасный поступок совершил парень, который когда-то выполнял для меня кое-какую работу. Сейчас он не работает на меня. Понимаете? Но если он сделал это и я смогу его найти – а я смогу его найти, – то мы сможем вернуть ребенка родителям.

– Кто этот парень, Аль? Назови мне его имя.

– Почему, черт возьми, я должен сказать это вам?

– Потому что ты беспокоишься за этого ребенка. Потому что ты плачешь по ночам из-за этого «ужасного поступка».

Капоне поднял голову и с подозрением посмотрел на Несса.

– Если я скажу вам, вы отнесетесь к этому как к проявлению моей... искренности?

– Возможно.

Сверкающие глаза сузились в щели.

– Конрой, – сказал он.

– Боб Конрой?

Он кивнул своей большой головой.

Элиот подумал немного, потом проговорил так, как будто обращался к самому себе:

– Конрой удрал из Чикаго несколько лет назад. Говорили, что Конрой был одним из стрелков во время бойни в День святого Валентина. Ходили слухи, что он подался на Восток, когда полиция принялась разыскивать участников этого шумного дела. Капоне схватился за прутья решетки.

– Я смогу найти Конроя. Выпустите меня отсюда. Позвольте мне помочь вам.

Несс вежливо улыбнулся Капоне.

– Я не выпущу тебя из этой камеры, даже если ты спасешь сотню детей.

Круглое лицо налилось кровью.

– До свидания, Спорки.

– Только друзья так меня зовут, – зловеще произнес гангстер. – Ты, сукин сын... за кого, черт возьми, ты себя принимаешь...

– Я Элиот Несс, – весело сказал Элиот Несс. – А ты – ты находишься там, где тебе и следует находиться.

Когда охранник открывал для нас большую железную дверь, Капоне, сзади закричал:

– Я сообщу об этом в газетах. Линдберг узнает о моем предложении!

В лифте Элиот заметил:

– Линди, наверно, уже знает об этом. Поэтому к нему едут Айри и Уилсон. Он хочет с ними посоветоваться.

– Ты всерьез относишься к словам Капоне?

– Сегодня утром его предложение обсуждали президент, Гувер и его кабинет.

– Боже.

– Генеральный атторней предложил выяснить, нужно ли будет передавать предложение Капоне на рассмотрение федерального окружного апелляционного суда.

– Ради Бога, Элиот. Капоне просто отчаянно пытается любым путем вырваться из тюрьмы...

– Правильно. Но насколько он отчаялся?

– Что ты имеешь в виду?

– Не настолько ли, что самому организовать это похищение, чтобы потом «раскрыть» его и заслужить себе свободу?

Лифт остановился.

– А ты как думаешь, Элиот?

– Я думаю, от Капоне можно ожидать все что угодно, – ответил он.

Глава 3

Дорога в имение Линдберга носила название Федербед Лейн[4], однако извилистая, грязная и изрытая колеями, она не оправдывала своего названия и едва ли располагала к отдыху. Она пробудила меня от крепкого сна, в котором я пребывал почти с самого отъезда от вокзала «Грэнд Сентрал Стэйшн» в десять часов утра и до тех пор, пока поезд Твентис Сентшери Лимитед изверг меня из своих уютных недр на станцию и оставил на попечение мрачного напыщенного англичанина по имени Оливер Уэйтли.

Высокий, сухопарый, однако не производящий впечатления худого, с прилизанными сзади редеющими темными волосами, Уэйтли был дворецким, а не водителем полковника Линдберга, и, судя по всему, презирал эту обязанность. Я попытался завести с ним разговор, но он холодно игнорировал все мои попытки. Тогда я замолчал, прислонился плечом к дверце коричневого «франклин-седана» и задремал.

Мне хотелось спать. Почти всю ночь я провел на ногах, переходя из вагона для курящих в вагон-ресторан и обратно, и выпил немножко больше, чем требуется для хорошего сна. Чикагское полицейское управление соблаговолило приобрести для меня билет на самое дешевое место в поезде – впрочем, я был счастлив уже тем, что еду не в багажном вагоне, – и я лишь урывками спал на верхней полке пульмановского плацкартного вагона.

Хотя причина плохого сна состояла не в месте, на котором я спал, а во мне самом. Я волновался. Я никогда прежде не выезжал на Восток и не встречался с такими знаменитостями, как полковник Чарльз Август Линдберг, если не считать Аля Капоне, с которым, по большому счету, я тоже никогда не встречался. К тому же Линдберг был одним из немногих людей на этой бесславной планете, которыми искренне восхищался и которых уважал даже такой неисправимый чикагский циник, как ваш покорный слуга.

Лишь на несколько лет старше меня, Линдберг был несомненно одним из самых знаменитых и уважаемых людей в мире. Каких-то пять лет назад он на маленьком одномоторном самолете под названием «Дух Святого Луи» пересек Атлантический океан; эта увеселительная прогулка длиной в 3610 миль – первый одиночный беспосадочный перелет из Нью-Йорка в Париж – мгновенно превратила скромного долговязого юношу (тогда ему было двадцать пять лет от роду) в международную знаменитость. Сам того не ожидая, он заслужил сотни наград и медалей, в том числе крест «За выдающиеся заслуги в области авиации» и почетную медаль Конгресса США. Судя по статьям в газетах и кадрам кинохроники, он был спокойным, даже робким парнем со Среднего Запада, который сумел стать американским героем во времена безнравственности и коррупции.

Я не верил в героев, но даже для меня Линдберг был героем. Я испытывал странное волнение и тревогу оттого, что мне предстояло встретиться с ним в такой трудный и нерадостный момент его жизни.

– Поганая земля, – вдруг сказал Уэйтли басом, от которого окна «седана» задребезжали, а я окончательно проснулся.

– Что?

Уэйтли повторил, и оказалось, что это одно слово, а не два:

– Саурленд. Иногда ее называют «забытой землей».

Дворецкий, весь в траурно-черном, с величественным видом отстранился от руля и большой головой кивнул в сторону окна на густые заросли, через которые была проложена эта частная дорога, покрытая сейчас грязью.

– Говорят, – сказал он, – что гессенские наемники сделались жертвой этих дебрей, перестали воевать и осели здесь. – Он посмотрел на меня зловещим взглядом. – Они смешали свою кровь с индейской кровью.

Он проговорил это так, как будто речь шла о ритуальном заклании, а не о добровольном совокуплении с краснокожими женщинами.

– А в Саурлендских горах прятались беглые рабы, – мрачно добавил он.

– Держу пари, что и они смешали свою кровь с индейской, – сказал я и прищелкнул языком.

Уэйтли кивнул, лицо его по-прежнему было угрюмым.

– Потомки гессенцев и те, кого они здесь наплодили, ютятся теперь в жалких лачугах, а то и просто в пещерах на этих холмах и горах.

– Отличное место для публичного дома, – заметил я.

– Полковник выбрал свой участок, находясь в самолете, – сказал Уэйтли, переключив скорость «седана», а заодно и себя на другую тему. Ему вдруг расхотелось говорить о диких шайках полукровных горцев, однако тон его по-прежнему оставался холодным. Он оторвал большую руку от руля и указал ею в воздух. – Полковник и миссис Линдберг выбрали вершину холма, где не бывает тумана.

– Значит, у него есть посадочная полоса?

Уэйтли кивнул.

– Даже эта грязная дорога отбивает охоту ездить сюда у путешественников и туристов. Полковнику нравится жить в уединении. Отдаленное от света имение – необходимость для Линдбергов.

– И обязанность.

Он медленно повернул ко мне свой длинный нос.

– Извините?

– Живя в этой глуши, они являются легкой мишенью, скажем, для кровожадных полукровных горцев или для похитителей людей.

Уэйтли фыркнул и до самого имения больше не отрывал взгляда от дороги.

Впереди у побеленной каменной стены имения с коваными железными воротами стояло много автомобилей и машин скорой помощи. На некоторых автомобилях были знаки, указывающие на их принадлежность к определенной службе новостей; ну а машины скорой помощи были старым трюком: они были переоборудованы в передвижные фотолаборатории; разумеется, сирены при этом сохранялись, и они могли передвигаться с большой скоростью, когда в этом была необходимость. Рядом на холодном мартовском воздухе, смешивая дым сигарет и сигар с клубами пара изо ртов, стояли сотни репортеров, фотографов и операторов кинохроники, слетевшихся со всей страны, словно мухи на труп животного. Довольно далеко от ворот, но в пределах видимости стоял ветхий заброшенный дом, ставший приютом для десятков газетчиков.