Первые шаги в жизни - Оноре Бальзак

Таково было положение управляющего к тому времени, когда граф ради собственного спокойствия задумал купить ферму Мулино. Эта ферма состояла из девяносто шести земельных участков, которые граничили с имением графа, непосредственно примыкали к прэльским владениям, вклинивались в них, а часто даже чередовались с ними, как поля на шахматной доске; а уж о пограничных изгородях или межевых канавах и говорить не приходится; на этой почве возникали досадные пререкания по поводу каждого срубленного дерева, право на которое оспаривалось владельцем фермы. Не будь граф де Серизи министром, он бы не вылезал из тяжб в связи с фермой Мулино. Дядюшка Леже собирался купить ферму только для того, чтобы перепродать ее графу. Желая обеспечить себе вожделенную сумму в тридцать — сорок тысяч франков, фермер уже давно пытался сговориться с Моро. Так как дело не терпело отлагательств, дядюшка Леже за три дня до решительной субботы, встретив управляющего в поле, убедил его постараться уговорить графа де Серизи, чтобы тот поместил деньги из двух с половиной процентов в подходящие земли. Таким образом, Моро, как обычно соблюдая с виду интересы хозяина, положит себе в карман сорок тысяч франков, которые он, Леже, ему и предлагает.

— Ей-богу, — сказал жене управляющий, ложась спать, — если я заработаю на Мулино пятьдесят тысяч франков, — десять-то тысяч граф мне наверняка даст, — мы переедем в Лиль-Адан, в особняк Ножанов.

Этот очаровательный особняк был в свое время построен для некоей дамы принцем де Конти, не пожалевшим на него средств.

— От такого дома я бы не отказалась, — ответила жена. — Голландец, который там поселился, его прекрасно отделал, а нам он его уступит за тридцать тысяч, раз ему все равно опять надо ехать в Индию.

— Мы будем в двух шагах от Шампани, — продолжал Моро. — Я надеюсь за сто тысяч франков приобрести мурскую ферму и мельницу. Тогда у нас будет десять тысяч ливров дохода с земель, один из самых очаровательных домов в долине Уазы, в двух шагах от наших имений, да еще мы будем получать около шести тысяч ливров дохода от государственной ренты.

— А почему бы тебе не похлопотать о месте мирового судьи в Лиль-Адане? Мы бы тогда и уважением пользовались и еще на полторы тысячи франков больше получали бы.

— Я уж об этом думал.

При таких обстоятельствах, узнав, что его хозяин собирается в Прэль и распорядился пригласить в субботу к обеду Маргерона, Моро поспешил послать в Париж нарочного, вручившего старшему камердинеру графа письмо, которое из-за позднего часа не было подано его сиятельству; Огюстен, по заведенному уже порядку, положил его на письменный стол. В этом письме Моро просил графа не утруждать себя понапрасну и во всем положиться на его усердие. По его словам, Маргерон не хочет продавать всю ферму целиком, а собирается разбить владение на девяносто шесть участков; надо добиться, писал управляющий, чтобы он отказался от этого намерения и, может быть, прибегнуть к подставному лицу.

У каждого есть враги. Управляющий и его жена обидели в Прэле одного отставного военного, некоего г-на де Ребера и его жену. Началось с враждебных слов, перешло к враждебным выпадам, а затем и к враждебным действиям. Г-н де Ребер пылал жаждой мести, он хотел добиться, чтобы граф прогнал Моро, а его самого взял в управляющие. Эти два желания были тесно связаны между собой. И потому для Реберов, уже два года внимательно следивших за Моро, ничто не осталось в тайне. Одновременно с нарочным, отправленным Моро к графу де Серизи, Ребер послал в Париж жену. Г-жа де Ребер весьма настойчиво добивалась свидания с графом и, хотя и не была принята в девять часов вечера, когда он уже ложился спать, все же была допущена к нему на другой день в семь часов утра.

— Ваше сиятельство, — сказала она министру, — мы с мужем не умеем строчить анонимные письма. Моя фамилия де Ребер, я урожденная де Корруа. Мы живем в Прэле на шестьсот франков мужниной пенсии, мы люди порядочные, а ваш управляющий всячески нас донимает. Господин де Ребер не интриган, какое там! В 1816 году он вышел в отставку в чине капитана, прослужив двадцать лег в артиллерии, но все двадцать лет вдали от императора. А вы сами знаете, ваше сиятельство, как туго продвигались военные, если они не были на виду у императора; да, кроме того, честность и прямота господина де Ребера кололи глаза начальству. Мой муж уже три года неусыпно следит за вашим управляющим, так как задался целью добиться его увольнения. Как видите, мы совершенно откровенны. Моро вооружил нас против себя, мы стали наблюдать за ним. Я и приехала сообщить вам, что с фермой Мулино дело не чисто. Нотариус, Леже и Моро хотят обставить вас на сто тысяч франков, а затем разделить их между собой. Вы распорядились пригласить Маргерона, вы собираетесь завтра в Прэль, но Маргерон скажется больным, а Леже так твердо рассчитывает приобрести ферму, что приехал в Париж для реализации ценных бумаг. Ежели мои слова подтвердятся, ежели вы хотите, чтобы у вас был честный управляющий, возьмите моего мужа; хоть он и дворянин, он будет служить вам так же, как служил государству У вашего управляющего капитал в двести пятьдесят тысяч франков, он с голоду не умрет.

Граф холодно поблагодарил г-жу де Ребер и собирался уже отпустить ее ни с чем, так как презирал доносчиков, но в душе он был встревожен, ибо вспомнил подозрения, высказанные Дервилем; тут он как раз заметил письмо управляющего, прочитал его, и из того, как управляющий рассыпался в уверениях в преданности, как он почтительно укорял графа в недоверии, которое явствовало из желания его сиятельства лично заняться покупкой фермы, граф угадал правду. «Обычное явление — где богатство, там и взятки!» — подумал он Тогда граф предложил г-же де Ребер несколько вопросов, не столько из желания узнать какие-либо подробности, сколько для того, чтобы за это время лучше присмотреться к ней самой; затем он послал записку своему нотариусу с просьбой не отправлять старшего клерка в Прэль, а приехать туда лично к обеду.

— Если вы, ваше сиятельство, составили себе плохое мнение обо мне из-за того шага, который я позволила себе предпринять без ведома мужа, — сказала в заключение г-жа де Ребер, — то теперь вы должны были убедиться, что сведения о вашем управляющем мы собрали без всяких подвохов; самый щепетильный человек и тот не нашел бы в чем нас упрекнуть.

Госпожа де Ребер, урожденная де Корруа, держалась прямо, как палка. При беглом, но внимательном осмотре граф отметил, что у нее изрытое оспой лицо, плоская и сухая фигура, горящие светлые глаза, прилизанные белокурые кудерьки, озабоченное выражение; что на ней шляпка из выцветшей зеленой тафты, подбитая розовым шелком и завязанная под подбородком, белое в лиловый горошек платье, кожаные ботинки. Граф признал в ней бедную капитанскую жену, немного пуританку, подписчицу «Французского вестника»,[7] женщину, преисполненную всяческих добродетелей, но вместе с тем не равнодушную к доходному месту и зарящуюся на него.

— Вы сказали, шестьсот франков пенсии? — молвил граф, отвечая себе самому вместо ответа на то, что ему рассказала г-жа де Ребер.

— Да, ваше сиятельство.

— Вы урожденная де Корруа?

— Да, сударь, я дворянка, родом из Мессена, и муж оттуда же.

— В каком полку служил господин де Ребер?

— В седьмом артиллерийском.

— Хорошо! — сказал граф, записав номер полка.

Он подумал что, пожалуй, можно доверить управление поместьем отставному офицеру, предварительно справившись о нем в военном министерстве.

— Сударыня, — сказал он, позвонив лакею, — возвращайтесь в Прэль с моим нотариусом, который постарается быть там к обеду и которому я пишу о вас; вот его адрес. Я сам тайно прибуду в Прэль и пошлю за де Ребером…

Как мы видим, Пьеротен не напрасно встревожился, узнав, что г-н де Серизи поедет с ним в почтово-пассажирской карете и что он не велел называть себя. Кучер предчувствовал грозу, готовую разразиться над одним из его лучших клиентов.

Выйдя из трактира «Шахматная доска», Пьеротен увидел у ворот «Серебряного Льва» женщину и молодого человека, в которых опытным взглядом признал пассажиров, ибо дама, вытянув шею, с озабоченным видом явно искала его Дама эта, в перекрашенном черном шелковом платье, светло-коричневой шляпе, в поношенной кашемировой французской шали, дешевых шелковых чулках и козловых полусапожках, держала в руках корзиночку и синий зонтик На вид ей было лет сорок, она не утратила еще следов былой красоты; но ее померкшие голубые глаза и печальный взор свидетельствовали о том, что она уже давно отказалась от радостей жизни И одежда ее и манера держаться — все указывало, что она всецело отдалась своим обязанностям жены и матери. Завязки на ее шляпе выцвели, а шляпки такого фасона были в моде три года тому назад Шаль была заколота сломанной иголкой, превращенной в булавку при помощи сургучной головки. Незнакомка с нетерпением ждала Пьеротена, чтобы препоручить ему сына, который, по всей видимости, впервые пускался в путь один и которого она провожала до кареты по свойственной ей заботливости и из чувства материнской любви. Сын и мать в известном смысле дополняли друг Друга. Не видя матери, нельзя было составить себе полного понятия о сыне Мать была вынуждена носить штопанные перчатки, а сын был одет в оливковый сюртучок, рукава которого были ему коротковаты — верный признак того, что он еще растет, как и все юноши восемнадцати — девятнадцати лет. Сзади, на синих панталонах, зачиненных матерью, сияла заплата, бросавшаяся в глаза каждый раз, как предательски расходились фалды его сюртучка.