Вдоль каштановой аллеи (сборник) - Анастасия Куницкая

Однажды их класс вместо уроков повели в мастерскую к петербургской скульпторше. Как ее звали? Была ли она знаменитой или никому не известной? Где находилась ее мастерская, и что там были за скульптуры – Асина память не сохранила. Но его руку, внезапно поймавшую ее ладонь в толпе сгрудившихся у входа ребят, и его прозрачно-голубой взгляд она не забудет никогда. Этот взгляд и теперь еще, спустя три десятка лет, странно часто снится ей по ночам.

Поверить в то, что это происходит наяву, было просто нелепо. Может, она чудесным образом перенеслась в параллельное пространство, где они тоже живут, но иной жизнью, и где делают то, чего им хочется здесь и сейчас, не оглядываясь и не раздумывая? Там, где сбываются все мечты?

Вернувшись домой, она снова и снова отматывала невидимую пленку памяти и сверялась со своим внутренним голосом, который оголтело, безудержно ликовал: это было, было! И тогда она снова доставала классную фотографию, всматривалась в его лицо, и ей казалось, будто теперь он смотрит именно на нее, а черно-белый снимок отливает голубым.

В школе привычной вереницей шли дни и недели, но теперь каждый день был драгоценным островком узнавания. Вот он задержал на ее лице взгляд, вот спросил что-то невпопад, вот замешкался в пустом классе будто бы случайно. Ничего не было произнесено вслух, но что-то незримо-неуловимое поселилось меж ними и парило в невесомом, смешанном двумя дыханиями воздухе.

А потом настала та вольная шальная суббота.

День с самого утра выдался ослепительный. Май вступил в свои права, и солнце, словно вырвавшись на свободу, сияло во всю свою юную буйную силу, проникая в каждый уголок пространства! Ася ехала в автобусе в противоположную школе сторону, и сердце ее томилось в неизъяснимой радости. Ей казалось, что она тоже, как это майское солнце, вырвалась на волю и может безудержно сиять, проникая во все уголки.

Подойдя к двери, она нажала круглую кнопку звонка. Дверь открыл хозяин квартиры: высокий одноклассник со смешливым лицом. Заговорщически подмигнул, впустил внутрь. Она сняла босоножки и босиком прошлепала в комнату.

Спиной к ней, у окна, стоял он. Ася оторопела. Откуда ему тут взяться? Разве он тоже, заодно со всеми? Или кто-то уже о них догадывается и подстроил встречу? Ася ни за что на свете не решилась бы об этом спросить. Даже лучшая подруга ничего не знала о днях и неделях парящего воздуха. Это было что-то очень личное, слишком хрупкое, чтобы кому-то довериться. Воздухом только на двоих.

Он обернулся и смущенно скользнул взглядом по ее плечам:

– Привет!

– Привет!

– Прогуливаем?

– Прогуливаем, – согласилась Ася, сдерживая улыбку.

Они глупо стояли друг против друга и понятия не имели, что теперь делать.

– Аська, ты бутерброды готовить умеешь? – раздался спасительный голос откуда-то с кухни.

Она сорвалась с места и метнулась прочь.

– Сгребай все, что нужно, а то я в кулинарии – полный ноль! – хозяин распахнул холодильник, подмигнул и оставил ее одну.

Ася с облегчением вздохнула. Что делать с булкой и сыром, она знала, а о чем говорить с ним? Она вдруг ощутила, что они оба оказались в ином, отличном от привычно-школьного или отстраненно-телефонного, пространстве, на пугающе новой нулевой отметке, где все только начинается.

Асю заколотило. Руки не слушались: ломти получались толстыми и кособокими, сыр расслаивался и сползал.

– Давай помогу, – услышала она голос за спиной – он сгреб ее правую кисть в свою и принялся нарезать рыхлый, пористый батон.

Ася почти перестала дышать. Она послушно склонилась, позволив своей руке следовать за его движениями. Ее спина срослась с его грудной клеткой, так, что биение его сердца пронизывало ее насквозь, прорываясь у левой груди.

Внезапно он отпустил ее, смущенно отступил на шаг. Его рука бесцельно замаячила в воздухе, не зная, чем себя занять, спасительно потянулась к холодильнику. Бесцельно пошарив в его глубоком нутре, источавшем сложный аромат, рука, наконец, вытянула на свет прозрачно-алую стеклянную банку с крупными, скучившимися наверху ягодами клубники.

– Пить хочешь?

Ася кивнула. Говорить она не могла.

Отвернув крышку, он принялся наливать компот в высокий стакан. Ягоды запрыгали как чумовые, обдавая их пальцы сладкими пурпурными каплями.

Осторожно подняв до краев наполненный стакан, он поднес его к Асиным губам. Она сделала маленький глоток и… растаяла. Все поплыло в тягучем клубничном мареве, которое смешалось с ослепительным солнечным светом из открытого настежь окна и ароматом абсолютного счастья. Голова закружилась, земля ушла из-под ног. Неземная, ничем не измеримая радость прожгла каждую клеточку и растеклась пряно-пьяным глинтвейном, заполнив всю ее целиком.

Ася по сей день помнит этот дурманный пьянящий аромат и восхитительно-приторный вкус клубники и счастья.

Больше ничего между ними не было. Они не целовались ни тогда, ни позже. Не было встреч и вздохов при луне, охапок сирени и букетов роз, как не было и горечи расставания. Их любовь растаяла в воздухе, словно ранний снег, растворилась, исчезла в юношеской суете быстрых дней. Но солнечный вкус компота из клубники навсегда оставил терпко-сладкий привкус счастья на Асиных губах.

Вкуснее того компота она так ничего и не пробовала.

3. Иногда

Иногда люди встречаются бог знает зачем. Встречаются, соединяются на короткий миг и расстаются, унося с собой что-то глубинное, трепетное, ускользающее. Иногда они помнят об этой встрече всю свою жизнь.

А вы, вы – помните?

Ирина пришла в гости к своим друзьям-художникам. Она была свободна как птица и одинока как Вселенная.

Крымский вечер, наполненный мерным стрекотом цикад, сиреневый закат, осторожно набегающие на берег волны.

На террасе расположилась вся курортная компания: пожилая чета художников, высокий молодой человек с красивым печальным лицом, несколько грузных мужчин в соломенных шляпах, стайка бронзовотелых курортных девиц и маленькая собачонка, кучерявая и бойкая.

Компания заседала уже, наверное, часа три, откушала плова, осушила не первую емкость с вином и оттого вся пребывала в самом приятном расположении духа. Девицы стрекотали в такт цикадам, грузные мужчины сально улыбались и косили глазом, собачонка носилась взад-вперед, хозяева подливали гостям напитки и потчевали пустой беседой.

Ирина никого, кроме художников, толком не знала, да, впрочем, и не стремилась узнать. Она вся разомлела, растворилась в этом иссиня-черном, сверкающем мириадами звезд южном вечере, потягивала мадеру и ни о чем не думала. Она просто была.

– Можно, я вас напишу? – донеслось до нее с противоположной стороны стола.

Ирина повернула голову. На нее смотрели большие печальные глаза. Они лихорадочно сверкали и светились весельем и еще каким-то единственным светом, но оставались неизменно грустны.

«И почему я не видела этих глаз раньше? – промелькнуло у нее в голове. – Ведь они были всегда».

– Вы тоже художник? Я не знала.

– И я раньше не знал, – засмеялись печальные глаза.

– А как вы меня будете писать? – Ирина неожиданно смутилась. Она была уверена, что ей непременно предложат позировать нагой.

– А как бы вы хотели? – печальные глаза приблизились к ее лицу.

– В красной шляпе, – неожиданно сказала Ирина и закрыла лицо руками.

– У меня есть красная шляпа, пойдемте! – длинная цепкая рука метнулась к ее запястью и выдернула из-за стола.

В кромешной тьме они пробирались сквозь колкие густые кусты, небо мелькало над головой звездной россыпью, дурманяще пахло магнолией, влажной листвой и еще чем-то новым, неузнанным, заветным.

Наконец, они нащупали деревянную калитку с железным кольцом. Высокий молодой человек пригнулся, толкнул калитку плечом и нырнул во двор, увлекая за собой нечаянную спутницу.

– У меня здесь совершенно негде присесть: ни стула, ни табурета. Так что просто ложитесь.

Ирине стало страшно. Ей захотелось бежать, и захотелось повиноваться, и… что-то еще, внеплотское, вонзилось в нее и застряло, мешая дышать.

Цепкие руки уложили ее на мягкую теплую циновку. Цепкие руки раздели ее всю донага и возложили на голову длиннополую красную шляпу. Лицо ее стало пунцовым от смущения. Или это был лишь отсвет шляпы?

– Вам не холодно? Принести вам вина?

Ирина кивнула.

Рука протянула к ее щеке бокал, доверху заполненный темным янтарем мадеры.

Молодой человек на минуту отвернулся, готовя краски и кисти к работе.

– О чем вы сейчас думаете? – спросил он, не оборачиваясь.

– О том… о том, что я никогда не пила мадеру голая на полу и в красной шляпе.

– А вам этого всегда хотелось?

– Не знаю… да, пожалуй… пожалуй, что так. Думаю, мне всегда этого хотелось.

– Это немного странная фантазия. Почему она пришла вам в голову? – он обернулся, пристально глядя ей в лицо.