Первокурсник - Филип Фармер

Они вернулись на первый этаж. В зале людей стало уже значительно меньше. Лайамон, только что поднявшийся со стула, поманил их к себе. Десмонд медленно направился к нему. У него было необъяснимое предчувствие, что ему вряд ли понравится то, что ему скажет ему этот старец. Точнее, ему казалось, что это почему-то будет для него опасным, невзирая на то, понравится ему это или нет.

--Трепан показал вам самые драгоценные книги братства,-спокойно начал председатель.-- В частности, книгу Конанта.

--Но откуда вы...-- удивился Трепан, но тут же ухмыльнулся: -А-а, ну да, вы же...

--Конечно,-- прозвучало в ответ, словно железом по стеклу.-Ну так как, Десмонд, может, подошло время ответить на тот звонок?

Трепан ошарашенно выпучился на обоих. Десмонд почувствовал слабость, и кожа снова покрылась мурашками.

Лайамон каким-то образом успел подобраться поближе и теперь стоял почти нос к носу с Десмондом. Морщины на его серой пористой коже были похожи на иероглифы.

--Вы уже приняли решение, но не отважились пока себе в нем признаться,-- продолжал тот.-- Слушайте. Не таков ли был совет Конанта? Слушайте. Уже в тот момент, когда вы в Бостоне садились на самолет, вы были готовы свершить это. Да-да, это самое. Вы же могли отказаться лететь, но вы этого не сделали, даже -- могу себе это хорошо представить -- невзирая на то, что ваша матушка устроила вам сцену прямо в аэропорту. Вы не вернулись. Значит, нет никакого резона откладывать.-- Он хихикнул.-- Поэтому я, в знак глубокого к вам уважения, позволю себе дать вам совет. Мне думается, вы далеко пойдете и довольно быстро к тому же. Но только в том случае, если сумеете расстаться с некоторыми чертами вашего характера. Для того чтобы здесь получить хотя бы бакалавра, требуются огромная сила, строжайшая самодисциплина и обширнейшие познания.

Очень многие, поступая сюда, думают, что возьмут все с налета. Им кажется, что задействовать мощные силы и общаться запанибрата с явлениями, о которых вслух не должно даже упоминать, не труднее, мягко выражаясь, чем катить бревно. Однако они очень быстро обнаруживают, что наша область науки требует знаний намного больших, чем, скажем, инженерный факультет. Не говоря о том, что гораздо более опасных.

Вот тут и начинаются сомнения: признание в том, что ты переоценил себя влечет за собой отчисление. Но у многих ли хватит воли уйти самим? Сколько из них понимает, что пошли не по той дороге? И они уходят, не зная, что уже поздно, что лишь малая часть их способна перейти на другую сторону. Они пытаются уйти, объявляют об этом... и исчезают. Навсегда.

Он сделал паузу, чтобы закурить длинную тонкую коричневую сигару. Дым клубами окутал Десмонда, однако, вопреки его ожиданиям, его запах ни в малейшей степени не напоминал запах дохлой летучей мыши, которую он как-то использовал для опытов.

--Каждый человек сам определяет свою судьбу. Но на вашем месте я бы не медлил с принятием решения. Я стану присматривать за вами, и ваше продвижение здесь будет зависеть только от моей оценки ваших качеств и вашего потенциала. Всего доброго, Десмонд.-- И старец быстро вышел из залы.

--О чем это он? -- обалдело спросил Трепан.

Десмонд не ответил. Он постоял с минуту рядом с не находившем себе места от любопытства толстяком, потом попрощался с ним и медленно пошел прочь. Какое-то время он просто бесцельно бродил по кампусу -- домой не хотелось. Впереди мелькнула красная мигалка, и он решил подойти и посмотреть, что случилось. Перед входом в двухэтажный дом стояли две машины с отличительными знаками полиции кампуса и скорой помощи колледжа. Судя по облезлым надписям на грязных зеркальных стеклах, на первом этаже некогда была бакалейная лавка. На стенах, давно потерявших первозданный цвет, там и сям торчала из-под обвалившейся штукатурки дранка. На деревянном полу лежали три тела. Одно из них принадлежало тому юнцу, что утром стоял перед ним в очереди. Он лежал на спине с широко открытым ртом, отчего его жидкие усишки казались еще более жалкими.

Десмонд спросил у одного из толпившихся у раскрытого окна, что случилось. Седобородый старик, очевидно, профессор, ответил:

--Да у нас такое каждый год случается в это время. Кое-кого из молодняка заносит, и они лезут в такие дела, о которых, прежде чем получат магистра, даже думать не должны. Это строго запрещено, но что может остановить этих молодых идиотов!

Вокруг головы усатого сопляка виднелось большое черное, похоже, обгорелое, пятно. Десмонд хотел разглядеть его поближе, но медбратья уже накрыли тела простынями и унесли.

--Теперь ими займутся наши врачи и полиция колледжа,-продолжал седобородый и коротко хохотнул.-- Городская полиция сюда даже носа не осмеливается сунуть. А родственникам сообщат, что ребята переусердствовали с героином.

--А с этим не будет неприятностей?

--Иногда бывает. Появляются частные детективы, но надолго они здесь не задерживаются.

Десмонд развернулся и почти побежал прочь. Его решение окончательно сформулировалось. Вид трупов его потряс. Он вернется домой, помирится с мамочкой, продаст все книги, на которые потратил столько лет и денег, и больше никогда в жизни не напишет ни одного оккультного романа! Он только что заглянул смерти в лицо, и теперь, если он реализует свои пустые идиотские фантазии, которым давал волю только в порядке психотерапии, он увидит ее лицо. Мертвое. На это он не способен.

Когда он вернулся в свою комнату, телефон все еще звонил. Он подошел к нему, протянул руку к трубке, подержал какое-то время и снова убрал. Подходя к кровати, он заметил, что бутылка из-под кока-колы снова валяется на полу рядом с дыркой в плинтусе, которую затыкала. Он присел и прочно втиснул ее обратно. Бутылка тихонько задрожала в его руке, словно кто-то там, внутри, сопротивлялся.

Он уселся на продавленную койку и, достав из кармана пиджака блокнот, принялся по памяти зарисовывать пиктограммы из книги. Это заняло у него около получаса, так как память о них была еще свежа. А телефон все звонил.

Кто-то забарабанил в дверь кулаками и завопил:

--Я видел, как ты зашел! Подними эту проклятую трубку! Ответь или дай отбой! Или я тебе такое устрою!..

Он не ответил и даже не встал с кровати.

Одно из изображений, составлявших предложение, он пропустил. И сейчас нацеливался карандашом на тот пустой промежуток, где должен был изобразить очень толстую старуху. Да, сейчас она была уродливой глыбой жира, но когда-то именно она подарила ему жизнь и многие годы еще после этого была молодой и прекрасной. Когда умер отец, ей пришлось устроиться на работу, чтобы содержать дом и сына в том порядке, каковой она считала единственно правильным. Ей пришлось очень много работать, чтобы оплатить его учебу в колледже. И работу она оставила только после того, как он удачно продал два романа. После этого она стала болеть, но, как только он приводил в дом очередную кандидатку в жены, тут же выздоравливала.