Цветы на асфальте - Валерий Меньшиков

И вот он, Леха, трясется в грязном вагоне, у которого и цвет обшивки определить трудно, по такому же старенькому пути. Медленно, со скрипом тащился поезд, желто-зелеными пятнами плыла за окном тайга.

На разъездах поезд ненадолго притормаживал, зубной болью отдавался скрежет тормозных колодок. Новые ватаги работного люда, грибников с корзинами и туесами заполняли вагон.

На соседних лавках шумно располагались ребята и девчонки в выцветших штормовках. Беззаботный смех, улыбки — видать, студенты.

— Костик, пощипай струны, — весело заканючило курносое конопатое существо.

А тот уж и сам ладил к груди гитару, расправлял стиснутые с двух сторон плечи, улыбался, обнажая ровные, как лепестки ромашки, зубы.

— Чего тебе, подсолнух?

— Давай нашу, — шумнула компания, и первый звук, рожденный гитарой, заставил всех смолкнуть. Побежали по струнам проворные пальцы, родилась мелодия, а потом приятным до удивления голосом запел этот самый Костик:

На дальней станции сойду —Трава по пояс.И хорошо с былым наединеБродить в полях, ничем, ничем не беспокоясь,По васильковой, синей тишине.

И такая грусть слышалась в бархатном баритоне парнишки, что в вагоне все смолкли, оставалась одна песня, так созвучная негромкому перестуку колес.

На дальней станции сойду —Запахнет медом.Живой воды напьюсь у журавля.Тут все мое, и мы, и мы отсюда родом:И васильки, и я, и тополя.

«Переладить бы слова по-нашему да спеть под завыванье вьюги, барак бы рыдал», — подумалось Лехе. И его захватила вдруг нехитрая песня. Где его станция? Где его родничок с живой водой? Он и до сих пор не знает, чья кровь пульсирует в его венах. Одна память из детства — бесконечные пьянки матери, шумливые компании в их доме. И он, Леха, — чье-то ненароком оброненное семя — рос диковатым, запущенным и не обогретым материнской лаской. А потому и крал все, что плохо лежало. Сначала от зависти к своим обеспеченным сверстникам, потом по привычке. И мать, уловив такое в сыне, била его, а потом как-то разом смирилась. Одной дорогой, но разными колеями катилась у них жизнь, родственной близости не ощущалось.

Спустя девять лет у Лехи появился брат Пашка, такой же безотцовщина, как и он. Правда, Пашку мать приголубливала, но этой привязанности хватило ненадолго. Опекуном младшего брата стал старший. Он и преподал ему первые уроки воровской жизни.

Подрастал Леха, но заботы взрослых его не волновали. К тому времени он окончательно выбрал себе дорогу — стал вором.

Менялись в этой угарной жизни только следователи и судьи, все остальное повторялось. И еще с каждой отсидкой менялся Леха. Последние отголоски доброты и других человеческих чувств покидали его, оставалась и крепла злоба на все и на всех, и прежде всего на свою изломанную жизнь. Но изменить ее направление уже не было ни сил, ни воли, ни желания...

Прервали думы песня, нешумный гомон вагона.

На дальней станции сойду —Трава по пояс.Зайду в траву, как в море, босиком.И без меня обратный скорый, скорый поездРастает где-то в шуме городском.

Хрипловатый голос по микрофону объявил: «Поезд прибывает на станцию Тайга».

Хлынул к дверям говорливый людской поток, унося с собой Леху. Впереди его ждало, пожалуй, самое серьезное испытание: сесть в скорый поезд и без документов добраться до дома. Пока он шел в обнимку с удачей, и это переполняло его энергией.

В колонии он думал, если удастся добраться до железной дороги, уехать в сторону Дальнего Востока, по одному из памятных от дружков адресов. Но в самом начале таежных скитаний пришло и вызрело авантюрное решение — только домой. Конечно, там его знают, возможно, и дом под наблюдением, как без этого. Но ведь и ему известен каждый переулок и проходной двор. Там Пашка, надежные друзья найдутся, которые укроют так, что и с собакой не сыщешь.

Лишь бы добраться, отлежаться в тиши чуток, достать надежные документы, провернуть посолиднее дело. На память о себе местной уголовке. А потом исчезнет навсегда Леха Крест. Какая ему разница, кем дальше пойдет он по жизни: Копытиным, Смирнягиным или еще кем. Настоящую-то фамилию, можно сказать, и так позабыл, давно живет под кличкой.

В ПОЕЗДЕ

За стеклянной витриной с овальным оконцем сидела пожилая женщина в сером железнодорожном кителе. Очередь Креста была пятой. Он незаметно огляделся. В полупустом зале на тяжелых деревянных скамьях с высокими спинками и резными буквами МПС — редкие пассажиры. Некоторые дремотно прикрыли веки.

Ничего подозрительного Крест не заметил. Да и не станут к нему принюхиваться, узнают — задержат публично. Милицию не интересует маршрут Лехи, куда да зачем берет билет, важно возвратить его в зону для ровного счета, наказать в назидание другим.

Продвинулась очередь, кассир, несмотря на жару, работала проворно. Одна-две минуты осталось Кресту для размышления. Еще можно изменить задуманное, взять билет на Восток, раствориться в огромной Сибири.

— Вам куда?

Крест вздрогнул и увидел в оконце темные усталые глаза. Не давать ей приглядеться, не дай бог, запомнит. Такие вот с печальным внимательным взглядом всегда памятливы. И не исключено, что его фотография приплюснута стеклом у оперативников в линейном отделе милиции, а, возможно, ее показывали и здесь дежурному персоналу.

— В Гусь-Хрустальный. Только плацкартный вагон.

Почему Леха назвал этот город с таким певучим названием, он и сам не сразу понял. А потом даже улыбнулся. Если эта тетя со временем опознает его физиономию на листке Всесоюзного розыска, она обязательно сообщит о пассажире в милицию и наведет ее на ложный след. Уж что-что, а название Гусь-Хрустальный она не забудет. Не каждый день с этой таежной станции просят билеты до этого города.

Внутри аппарата запощелкивало, и он выкинул из узкой прорези зеленоватый кусок картона. Кассир приняла деньги, пальцы ее ловко пересчитали загнутые уголки радужных десятирублевок. — Следующий.

Уже на перроне Крест вспомнил, почему вдруг назвал этот не виданный им далекий город. С Гусь-Хрустального в их бараке жили два брата, которых по количеству лет отсидки звали Пятаком и Трешней...

Итак, билет в кармане. Пройдет чуть больше суток, и он будет в родном городе, но на радость местной милиции не сойдет на знакомый перрон. Он проедет дальше на тридцать-сорок километров до ближайшего райцентра. Там всегда можно найти свободное такси. А уж на машине окраинными улицами он спокойно попадет в город. Лишний червонец всегда прикроет рот водителю, он забудет, кого вез, куда и откуда...

Раскачавшись на входных стрелках и погасив скорость, пассажирский поезд плавно притормозил у широкой станционной платформы. Из всех вагонов к вокзалу, лоткам и киоскам кинулись пассажиры.

— Ввиду опоздания, стоянка поезда номер девяносто три сокращается до пяти минут, — громко прохрипел в динамике голос невидимого дежурного.

Загомонила пристанционная площадь. Пассажиры, не торгуясь, скупали у местных бабок все съедобное и спешили обратно.

Крест немного выждал и не спеша направился к своему вагону. За время ожидания поезда он побывал в парикмахерской, подровнял отросшие в скитаниях волосы, побрился и теперь благоухал одеколоном «Красная Москва».

В ближайшем магазине Леха приобрел темно-зеленые очки и красной кожи неходовой портфель — транзитный пассажир без вещей мог вызвать подозрение.

Сбив на решетчатой подножке несуществующую на туфлях пыль, Крест поднялся в тамбур и протянул проводнице билет.

— Полочка командированному найдется?

Та взглянула на него не видя, ответила ни грубо, ни ласково, в рамках вынужденной служебной этики.

— Ищите, вагон не купейный.

За короткое время Крест усмотрел довольно пожилое, но, видно, когда-то миловидное лицо, которое покрывал густой налет пудры. Вишневым настоем горели губы.

«Штукатурится старь, видать, еще нравиться хочет», — презрительно подумал Крест и боком хотел проскользнуть мимо, но неожиданно, как часто с ним случалось, в его голове родился небольшой планчик, суливший определенные выгоды. Он решил приволочиться за этой «крашеной мымрой», как мысленно обозвал ее.

Чтобы не раздражать человека, облеченного хлопотливой службой, Крест решил на время исчезнуть. А потому, не спрашивая, направился по ходу поезда — где-то впереди был вагон-ресторан.

Спустя три часа он возвратился в свой тамбур, поставил у ног портфель. Чуть позднее, к остановке, вышла проводница. На этот раз ее взгляд задержался на смуглом, немного нездоровом лице Креста.

— Что, места не нашлось?

— Да, знаете, дети, пожилой народ, а вагон переполнен...

Понемногу разговорились. Через несколько остановок Леха уже знал, что ее зовут Тасей, живет она в Чите с матерью и пятнадцатилетней дочкой. И жизнь у нее не сложилась из-за «того паразита, по которому не лечебно-трудовой профилакторий, а тюрьма плачет».