Дети Ванюхина - Григорий Ряжский

Нина тем временем закончила девятый класс, к собственному удивлению, гораздо успешней, чем планировала. Снова сказалась обстановка счастья и покоя дома Ванюхиных, случайно обрушившихся на девочку, благодаря убийству дедушки Михея не установленными следствием злоумышленниками, так же как и в силу лишения матери родительских прав в связи с отбыванием срока заключения в колонии строгого режима. Люське за последний год она отправила в исправительное заведение шесть безответных писем, но на письма та не реагировала, и тогда женщины вновь собирали передачу, дожидались разрешенного свидания и ехали в Можайск. И снова Полина Ивановна оставалась за границей колючки, терпеливо и смиренно ожидая, пока Нина покинет территорию зоны после невеселого своего визита. И когда они, возвращаясь домой, тряслись в электричке – в одной поначалу, а потом в другой, их уже, ярославского направления, – опекунша не выпытывала про заключенную Михеичеву первой, ждала, пока дочка отмолчится, отплачется и только после этого скажет чего сама.

И чем Нине со временем становилось жить все лучше, теплей и уютней в приютившей ее семье, тем острей каждый раз и ощутимей чувствовала она, как угасает последняя искра в непутевой Люськиной душе, как овладевают матерью апатия к окружающему миру и равнодушие к собственной судьбе и как медленно и верно выталкиваются остатки человеческой жизни из худосочной Люськиной плоти.

… В этот раз, попрощавшись с дочерью, Люська посмотрела на нее как-то по-новому, будто в первый раз увидала, и сказала, тихо так, почти прошептала:

– Сдохну я, дочка, через год. Если по амнистии не отпустят, сдохну. Кончилась я…

О какой такой амнистии говорила мать и что вообще имелось в виду – ни Нина, ни Полина Ивановна представления не имели равным образом, но через пару дней вызнать про это маме Полине все-таки удалось, у себя в ветлечебнице, в Пушкине. Про амнистию эту пояснил милицейский капитан, когда Полина Ивановна придерживала ему ногу, на трещину в кости накладывая гипс, в смысле, не ему, а кобелю его, ризеншнауцеру.

– Амнистия эта, – сказал милиционер, переживая за кобеля и слегка попутав по этой причине этапы основных свершений отечественной истории, – назначается властью в честь шестидесятилетия победы над Великой Октябрьской революцией, и послабления будут для тех, кто по хулиганке, по непредумышленным и у кого малолетки нелишенные остались. Других статей революция не коснется, так что сами смотрите…

Таким образом, сделали вывод обе женщины, рассчитывать Люське ни на что не приходится, так как проходила она по делу об ограблении и убийстве как раз умышленном, более того, признанным групповым, а для пересмотра дела никаких дополнительных факторов в наличии не имелось.

И Нина, и Полина Ивановна подумали об этом одновременно, как узнали. И догадка их совместная была тайной, даже от самих себя тайной, и обеих кольнуло слабым током страха. По той же понятной причине обсуждать это между собой не стали, не посмели. Нет темы: что невозможно, то невозможно. Но облегчение внутреннее, преодолев чувство стыда, все же испытали: слишком непредсказуемо могла измениться привычная жизнь с возвращением Люськи на волю, слишком велика была опасность, что обоюдно налаженное семейное счастье их станет зыбким и потеряет ясный фокус. И та и другая это чувствовали и знали…

В октябре на ванюхинский адрес прислали повестку из военкомата – осенний призыв. Шурка прибыл в Мамонтовку за рулем новенького «жигуленка», чтобы разбираться с комиссариатом, имея уже в кармане нужную статью. Мать ахнула – и по поводу внезапно выяснившегося Шуркиного нездоровья, и, главное, из-за машины этой, принадлежавшей младшему Ванюхину на полном законном основании. Последний раз перед этим сын появился в материнском доме в самом конце прошедшего лета и к радости женщин прожил неделю подряд, почти не выходя из дому. Тогда сомнений у матери относительно здоровья сына не возникало даже малейших, да и сам он не упоминал ни разу, что с головой случилось худо.

Ванюхе же тогда, по совету Димы, надо было отсидеться вне города, и не меньше недели, пока не улягутся очередные деловые страсти. Что он и сделал. А страсти, разнообразные по содержанию, но схожие по околопреступной фабуле, набирали к тому времени немалые обороты в так нежданно-негаданно стартовавшей биографии юноши Александра Ванюхина, обладателя диплома техника-приборостроителя, уроженца подмосковного поселка с ископаемым названием.

Своих средств на первую машину ему не хватило, но сен-сей помог. К этому времени они уже давно были на «ты», учитель стал просто Дима: без поклонов, приседаний и мутных взглядов в переносицу. А Шурка окончательно стал Ванюхой – так прежде называл его только канувший где-то в прошлой жизни Лысый. Теперь же он стал Ванюхой по статусу. Кличку дал Дима, он же передал ее дальше по деловому кругу, туда, где крутился сам и куда привел крутиться лучшего своего ученика, парня надежного, крепкого по боевым делам и к тому же не раз проверенного на вшивость и устойчивость конструкции.

Нехватающие до полного выкупа тачки полторы штуки Ванюха отработал поездками в Ярославль. Там он принимал доски у ярославских, паковал, перекладывал в багажник и гнал в Москву без оглядки и ненужных остановок. Прекрасно понимал уже задолго до первой ездки, столкнувшись по другим историям со спецификой Диминых поручений, – доски украдены из ярославских церквей, так же как и складни, части иконостасов и прочая церковная утварь. И ему везло: на ментовском учете он не стоял, выглядел по-молодому наивно, за рулем не выпивал – с этим у Димы было строго. В общем, челночная часть жизни быстро подтвердила твердость намерений и целеустремленность молодого бойца экономического фронта на ниве спекуляции иконами и прочей столичной фарцовки. Кроме того, удалось хорошо подняться на контрабанде: с каждой псевдосеребряной цепочки делалось двенадцать рублей легко, а если постараться – четырнадцать. Цепи он брал у Димы на реализацию: на булавку крепилось по сто пятьдесят штук, булавок брал сразу пять, половину отправлял оптом с наваром в семерик, второй половиной занимался сам, практически без потерь. На круг выходил чирик, ну, девять с полтиной в худшем варианте. Это уже потом, на следующем этапе продвижения вдоль экономической науки до него дошло, что, как правило, именно он и оказывался крайним звеном в этой налаженной цепочке, разве что не серебряной, крайним и наиболее слабым. Впрочем, до этого «потом» время летело со скоростью, значительно опережающей установленную для мальчиков из провинции. Но криминальный подростковый опыт, хотя и не опыт, а, скорее, багаж, тайный для всех, кроме Димы, плюс свежая в этих делах, молодая кровь фамилии Ванюхиных дала плоды такого особого сорта, что созревание пошло быстрее обычного срока, и урожай получался двойным против одного положенного.

Диме по завершении он отстегивал процент – так было положено, и тот, неискренне удивляясь скорым успехам ученика, к финалу расчетов обычно подтягивал в Чертаново кайф и девчонок, пару или больше – ить, ни, сан, си… и так далее…

В общем, так или иначе, машину матери пришлось предъявить: с одной стороны – не электричкой же до Мамонтовки добираться, а с другой – гордость тоже наружу просилась: вот, мол, мы, Ванюхины, смотрите, вы, уроды местные, смотрите и завидуйте. Пришлось соврать, правда, про работу на закрытом приборостроительном предприятии для военно-космической отрасли, про заработки, премии и доплаты за секретность.

Полина Ивановна слушала, ахала и верила. А Нинка, та не ахала, просто смотрела влюбленно через нелепые свои очки, Михеево еще приобретение, и слушала, впитывая Ванюхины рассказы маленькими деликатесными кусочками, которые долго потом еще растворяла и переваривала в девичьем своем организме.

– Так, может, в институт тебе надо, а, сынок? – спросила в тот день Полина Ивановна сына, сама не веря в смелость собственного замаха. – Тоже по приборам каким-нибудь, коль так все получается. У нас один дачный с чау-чау курс витаминный проходит, говорят, он в Москве служит, замом по высшему образованию работает. Может, поспрошать его?

– Может, и поспрошаешь, – согласился Ванюха, – дай срок, мать…

К вечеру он засобирался. На прощанье хлопнул Нинку по плечу и распорядился:

– Ты мне рецепт на очки приготовь к следующему разу. Я тебе новые подберу, человеческие. С фирменной оправой, ясно?

Нина растерянно посмотрела на маму Полину. Та улыбнулась и согласно моргнула девочке. Тогда Нина благодарно подняла глаза на Ванюху и решилась на согласие:

– Спасибо вам, Шура. Я обязательно приготовлю…

И это был последний раз, когда она обратилась к нему на «вы»…

Письмо из колонии свалилось как снег на голову, как раз накануне Нининых выпускных экзаменов. Письмо это оказалось заказным и адресовано было Михеичевой Нине Викторовне. Писем таких ни Нина, ни Полина Ивановна отродясь ни от кого не получали. Что до Нины, то она вообще ничего ни от кого не получала: ни простых, ни заказных – никаких.