Черная книга - Алексей Николаевич Котов

и по настоянию Эрмелинды ее назвали Идан, что значит «снова любить». Эрмелинда быстро сбросила вес, набранный во время беременности, и превратилась в невероятно красивую женщину. Ее королевская осанка, высокая шея и движения, полные изящества, могли очаровать кого угодно. Когда Эрмелинда смеялась, показывая жемчужные зубы, ей просто невозможно было не улыбнуться в ответ. Ганс немного ревновал свою жену, но по-настоящему любил ее, и мужская ревность совсем не портила жизнь молодой пары.

Летом 1083 года Эрмелинда родила Герарда, а еще через два года – Астора. Оба малыша были очень похожи на отца, что вызвало восхищение Ганса. Казалось, Эрмелинда стала еще красивее, но… Грустнее! Дела войны все больше отвлекали Ганса от семьи, а ее дороги уводили его все дальше. После смерти своего отца пфальцграфа Фридриха в 1090 году, Ганс занял его место в лагере восставших.

Летом 1091 года Генрих IV обрушился на Саксонию всей своей мощью. Но замок Берингар выстоял благодаря рыцарю Готфриду. Если Ганс Обенау сражался где-то там, севернее Дрездена, то его дом (и не только дом, но и семью) защищал Готфрид.

Вскоре война откатилась на запад, и стало немного тише. Когда Эрмелинда принимала официальных гостей в главном зале, а Ганса Обенау снова не было дома, рядом с его маленьким троном всегда стоял Готфрид в полном рыцарском облачении. Чувствуя эту поддержку, Эрмелинда не терялась в самых тяжелых обстоятельствах. Очередной штурм Берингара королевскими войсками, снова двинувшимися на восток (кстати говоря, уж слишком сильно рассеянными по Саксонии то ли волей короля, то ли глупостью его командиров) был удачно отбит. Кроме того, отряд собранный Готфридом, нанес контрудар по собиравшимся под Мюглицталем королевским отрядам, предупреждая следующий штурм. Бой получился кровавым и, как и любой другой к своему концу превратился в откровенную резню. Стрелы норвежских наемников пробили латы Готфрида в трех местах на груди, а четвертая буквально прошила левую икру левой ноги и убила коня.

В Берингар раненный рыцарь вернулся на телеге укрытый как покойник рогожей с головы до ног. Увидев въезжающую в замок зловещую телегу, Эрмелинда дико вскрикнула и бросилась к ней… Едва взглянув на бледное лицо Готфрида, и поняв, что это не Ганс, она успокоилась и, склонившись над рыцарем, по-женски тихо заплакала. Где-то завыла собака. Эрмелинда резко выпрямилась и приказала убить собаку. В ее глазах блеснул такой гнев, что солдат, поспешивший выполнить это приказание, исполнил его, даже не смотря на то, что у обнаруженной за конюшней собаки были маленькие щенки.

За раненым Готфридом ухаживали не хуже, если бы он был хозяином дома. Эрмелинда трижды в день навещала его. Их беседы были кратки, теплы, но малосодержательны. Готфрид говорил мало, а Эрмелинда не любила рассказывать о домашних проблемах. Но светлая нотка искренней симпатии к человеку, защищающему ее дом, помогала Эрмелинде быть доброй и естественной в этой доброте.

Домашний лекарь Кифер Тойц, уже не раз и не два лечивший Готфрида, как-то сказал о нем:

– Ну, до чего же крепко сшит этот парень! Видно наш добрый Господь отмерил ему тройную дозу здоровья, силы и выносливости.

Единственная рана, которая вызывала опасения у врача, была не от норвежских стрел. Ближе к концу схватки под Мюглицталем Готфрида едва не оглушили сзади ударом по затылку, и теперь он жаловался (в отсутствии Эрмелинды, разумеется, и только врачу) на то, что по утрам у него двоится в глазах, а перед дождем сильно болит голова.

Кифер Тойц чесал свой длинный нос и бормотал что-то по-латыни. Как ни странно, незнакомые слова успокаивали Готфрида, а настойка трав, предложенная ему доктором, если и не полностью снимала головные боли, то существенно облегчала их.

– А что я еще могу сделать? – как-то раз сказал за ужином Тойц своему младшему коллеге Питеру Хофману. – Резаную или колотую рану можно обработать и зашить, можно вскрыть нарыв, но как влезть в мозги?

– Может быть, отлежится?.. – неуверенно спросил Питер.

– Может быть, – легко согласился Тойц. – Кстати, как лекарь, я и не вижу другого выхода.

Однажды ночью Готфриду снова приснилось существо, посетившее его много лет назад и назвавшее себя Джисом Малым. На этот раз оно сидело в кресле, в котором обычно размещался Кифер Тойц, и с любопытством разглядывало лицо Готфрида.

«Кто ты и зачем ты здесь?» – хотел было спросить рыцарь. Но его губы едва шевельнулись, а в горле булькнул и тут же оборвался хрип.

Существо усмехнулось, чуть наклонилось вперед и почесало макушку своей яйцеобразной головы. Готфрид увидел небольшие, изогнутые к затылку рожки.

– Ну, как живешь? – спросил Джис.

Готфрид закрыл глаза и стал читать молитву.

– Не стоит, – заверил его Джис. – Ну, посуди сам, я бы не явился к тебе, если бы знал, что то, что ты сейчас бормочешь, может меня прогнать.

Готфрид продолжил молитву.

Джис пожал плечами. Он протянул руку к столику, на котором стояли баночки с мазями и настойками, и взял последнюю из них, ту, которую оставил Кифер Тойц после жалобы Готфрида на боли в голове.

– Обыкновенная пустышка, – хмыкнул Джис, едва понюхав лекарство.

Взмахнув рукой, он словно поймал в воздухе что-то у себя за спиной и добавил это невидимое нечто в баночку с лекарством. Затем черт встал и кое-как ухватив баночку каминными клещами, принялся разогревать ее над еще не остывшими углями в камине.

В трубе выл ветер, а за окном постукивала плохо закрепленная ставня. Закончив с лекарством, черт снова понюхал баночку, поморщился и поставил ее на стол.

– Ты отгадал мою загадку или нет? – спросил он.

Готфрид сбился со слов молитвы… Он не помнил никакой загадки.

– Ну, еще бы, ведь столько времени прошло, – снова усмехнулся Джис. На его морде появилось что-то хитрое и крысиное. – Хорошо, я спрошу тебя еще раз: что на свете хуже всего и страшнее для тебя и для меня?

Готфрид вдруг улыбнулся и спросил:

– Говорят, что черти очень хитрые и задают не простые вопросы. Ты спрашиваешь и про меня, и про себя. Может быть, ответ на твой вопрос нужно искать именно в этом?

– В чем именно?

– В точке, где наши судьбы пересекаются.

– Ты не глуп!

Черт хихикнул и завозился в кресле.

Головная боль вдруг сжала голову Готфрида железным, пылающим обручем. Он вскрикнул, с трудом поднял руку и прижал ладонь к глазам. Зеленые и желтые круги во тьме наползали друг на друга и светились холодным, мертвенным светом. Не было ничего кроме боли, и эта боль заслонила собой все.

«Как в аду» – успел подумать Готфрид.

– Я ухожу, – сказал Джис. –