Цвет боли. Красный - Эва Хансен

Я посмотрела на адрес. Ничего особенного, это практически Арка Боффиля со стороны вокзала Седра. От дома два шага…

— Пожалуй, схожу. А почему ты предлагаешь мне?

Курт чуть замялся…

— Говори уж!

— Эрика должна пойти со мной, но ее родители вдруг собрались до середины января в Америку, Эрика с ними.

Не могу сказать, что меня задела такая простая замена меня на Эрику и Эрики на меня. У нас с Куртом ничего не было, он просто оказывал мелкие знаки внимания вроде угостить кофе из пластикового стаканчика или занять очередь на ланч в университетском кафе. Но все равно это признание не слишком обрадовало. Почему я ответила, что приду, и сама не знаю. Скорее всего, просто захотелось убедиться, что Курт не так уж сильно переживает из-за предательства Эрики.

Зачем мне он сам? Не нужен абсолютно.

Оговорив место и время встречи, я отправилась в ванную поваляться в пене.

Туда тут же заглянула Бритт:

— О чем размышляем?

Она права, замена обычного душа ванной означала серьезные раздумья.

— О жизни.

— И как? — выдавливая зубную пасту на щетку, деловито осведомилась подруга, словно от этих размышлений зависело если не будущее человечества, то, по крайней мере, наше с ней.

— Придумаю — сообщу, — не менее серьезно обещала я, заныривая в воздушные пузырьки глубже. Из пены должна торчать только голова, иначе какой в ней смысл?

— С кем разговаривала? — у нее получилось «ражговаривала» из-за зубной щетки во рту.

— Курт предлагает подработать на каникулах.

Сомневаюсь, что она помнит, кто такой Курт, но это неважно.

— Тебе нужны деньги? — подруга даже зубы чистить перестала.

— Нет, ради практики, какое-то журналистское расследование.

— А?!.. «Миллениум»?! — для Бритт в Швеции существовал только Стиг Ларссон и его «Миллениум», подозреваю, не для нее одной.

— Успокойся, нет, — я попыталась ногой закрыть кран. Но вместо этого нажала на переключатель душа, и вода хлынула сверху. От неожиданности я нырнула в пену с головой, а Бритт, которую отвернутый в сторону душ окатил с головы до ног, с визгом отскочила к двери.

Визжать было от чего, я сумела закрыть горячую воду, но не справилась с холодной, душ оказался ледяным…

Следующие полчаса нам оказалось не до Курта с его предложением. Это только в ванну вода наливается медленно, на пол она это делает почему-то куда быстрей…

Но Бритт о предложении не забыла, как же, расследование да без нее?

— Так что за «Миллениум»?

— Какое-то «На шаг впереди». Остальное узнаю завтра.

— Уже хорошо! Я с тобой.

Вот этого я и боялась, зеленые глаза подруги блестели слишком заинтересовано, чтобы дело закончилось добром. Может, я ошиблась, и она не собиралась улетать в свою Калифорнию?

— Тебе-то зачем?

— Ты же знаешь мою интуицию, она не подведет.

О, да! Интуиция Бритт неоспорима, она всегда подсказывает верно, ну, кроме тех случаев, когда почему-то ошибается. Однако упоминать об этих прискорбных недоразумениях не рекомендуется.

— Хорошо, если встанешь в девять.

— Надо покопаться в Интернете, — подруга подтянула к себе ноутбук и устроила на ногах, сложенных по-турецки.

А она молодец, заняв мысли Куртом и нашими с ним отношениями, которых, собственно, не было, я совсем забыла про Сеть. Там наверняка есть это самое «На шаг впереди».

Из Бодена приехала сестра Кайсы Стринберг. Они не слишком часто виделись с погибшей, но все же сестра есть сестра, Даг надеялся, что девушка сможет объяснить, почему Кайса полезла в петлю. Но, глядя на фрекен Стринберг, Вангер подумал, что понимает Кайсу, в шестнадцать лет сбежавшую в Стокгольм. Сестра всего лишь на два года старше погибшей, то есть, нет и тридцати, но внешне ей можно бы дать все сорок. Тусклым и безрадостный в ней было все — внешность, взгляд, голос… Человек, который с депрессией родился, с ней живет, от нее и умрет, вернее, давно умер, существует только оболочка.

— Мама все время плачет, с тех пор, как узнала, папа сидит молча. Она… мы всегда знали, что из этого ничего хорошего не выйдет. Разве можно ждать чего-то хорошего от жизни в сумасшедшем городе?

— Каком сумасшедшем?

— В Стокгольме! Тут могут убить. Тут всех убивают!

Вангер с изумлением выслушал эту тираду. Ого! Фрекен Стринберг очнулась?

— Так уж и всех, я, как видите, жив.

— Вы мужчина, — фрекен явно обвиняла Дага в позорной принадлежности к этой половине человечества, — а Кайса была женщиной!

Несмотря на всю серьезность ситуации, он едва сдержался, чтобы не поерничать:

— Да что вы говорите?!

Фрекен Стринберг мгновенной заминки инспектора не заметила, она продолжала обличать и пророчествовать:

— Это все ее дружки, это они виноваты!

— Виноваты в чем?

— В трагедии, в том, что Кайсы больше нет.

Что сестру убили, она все же не сказала, но доведение до самоубийства тоже преступление, которое требуется расследовать.

— Вы считаете, что ее довели до беды? — Дагу страшно не хотелось произносить слово «самоубийство». — Вы знаете кого-то из друзей сестры?

— Нет!

Но по тому, как Стринберг произнесла это слово и быстро отвела глаза, Вангер понял, что она лжет.

— Может, все-таки кого-то вспомните?

Губы поджались, превратившись в узкую полоску.

— Я не дружу с такими…

Фрекен обижена, только чем?

Ясно, самим подозрением, что она может знаться с кем-то в этом сумасшедшем городе, где с утра до вечера убивают всех без разбора. Нет, не всех, только женщин.

— С какими такими? Фру Стринберг, нам очень важно узнать о вашей сестре как можно больше, чтобы понять, виновен ли кто-то в ее гибели, а если виновен, то кто именно. Это поможет наказать виновного.

При слове «наказать» у Стринберг появился огонек в глазах.

— Кайса не очень много рассказывала о своей тяжелой жизни в Стокгольме, но кое-что я все-таки знала.

В следующие полчаса Вангер уяснил, что знала многое, видно, Кайсу контролировали, вероятно, звонили каждый день. Когда сестра погибшей закончила свой подробный и в то же время пространный рассказ, у Дага уже просто трещала голова.

— Да вы же ничего не записывали?! — вдруг ахнула фрекен Стринберг. — Я все это говорила зря?!