Дети теней - Мария Грипе

Значит, бабушка могла знать правду о происхождении Каролины. И о том, какое отношение имел к нему папа.

И ведь именно бабушка привела Каролину к нам. Но, с другой стороны, она часто находила для нас горничных, так что это ничего не значило…

Мама села за рояль, чтобы сыграть «Тихую ночь». А Надя вдруг прошептала:

– В прошлое Рождество с нами была Каролина.

– Да, – сказал Роланд, – без нее стало пусто.

– И Свеи тоже нет, – повернувшись на стуле, задумчиво произнесла мама.

Я украдкой посмотрела на бабушку. Она стояла спиной ко мне у праздничного стола, но, почувствовав мой взгляд, обернулась. В этот момент я думала о том, что, возможно, она такая же бабушка Каролины, как и моя. Наши взгляды встретились. Что-то в ее глазах подсказывало мне: она тоже думает о Каролине, и, может быть, наши мысли схожи.

С Рождеством Каролина нас не поздравила. Открытки неожиданно перестали приходить. Я тоже ей не писала, хотя теперь у меня был адрес. Лишь на третий день Рождества из Парижа пришла бандероль от Арильда и Розильды. Они прислали мне подарки – флакончик духов и шелковый носовой платок с вышивкой. К ним была приложена открытка с несколькими строчками, написанными Розильдой. Она сообщала то, что мне уже было известно: они поехали во Францию, чтобы встретиться со своим отцом. Жаль, что я не с ними, писала она.

И в конце передавала привет от «Карлоса» – так она называла Каролину.

Когда бабушка увидела подарки, выяснилось, что она тоже получила много открыток из Парижа.

– Но Каролина не дала своего адреса, – сказала она.

Это я прекрасно понимала. Иначе просто нельзя. Ведь там ее звали Карлом. Не могла же она просить бабушку писать Карлу вместо Каролины. По этой же причине и я не могла дать бабушке ее адрес. Но она меня об этом и не просила. Вздохнув, сказала как бы между прочим:

– Сдается мне, от Каролины скоро придет письмо. Так что можешь не давать мне ее адрес. – И бросила на меня быстрый взгляд. Она что – читала мои мысли? – А тебе так не кажется? – продолжила она.

– Что кажется?

– Что от Каролины скоро будет письмо?

Я опустила глаза, покачала головой.

– Не знаю. Может быть…

ГЛАВА ПЯТАЯ

В школе мы читали о Марии Стюарт. Это было интересно. Ее везде изображали как сильную личность с неотразимым обаянием, под власть которой попадали все, кто оказывался на пути: и друзья, и враги. Ее внешности и характеру пелись бесконечные дифирамбы.

«Душа мужчины в теле женщины», – так отзывался о ней один современник. Сильная, честолюбивая, умная и своенравная как немногие, она всю жизнь пыталась сама управлять собственной судьбой. Но при этом в ней было так много чего-то необузданного, страстного, глубоко трагичного и рокового, что это шаг за шагом привело ее к гибели.

Мария Стюарт, без сомнения, принадлежит к выдающимся историческим личностям, но, если задуматься, что она оставила после себя? Чем, кроме своей красоты, одаренности и трагической смерти, запомнилась она потомкам?

«У звезд – огонь ее очей.

Лишь потому они и светят

И столь прекрасны несказанно»,

– писал влюбленный поэт. Другой восторженно восклицал:

«Глаза мои, вам нечего искать.

С ней никому на свете не сравниться!»

Но, как ни странно, в портретах Марии Стюарт нет ничего подобного. Напротив, они на редкость невыразительны. Черты лица почти до обидного безжизненны и тусклы, им не хватает силы. Ее изображения настолько отличаются от поэтических описаний, что просто удивительно, откуда взялись эти восторги. И спрашивается: смогла бы вообще эта женщина занять такое видное место в истории, если бы королева Елизавета не отрубила ей голову?

Да, я была сильно разочарована, когда увидела портреты Марии Стюарт. Тогда же, роясь в письменном столе, я наткнулась на фотографию Каролины. Я давно просила у нее карточку и в итоге получила эту, сделанную городским фотографом. Помню, когда я ее взяла, она мне сразу не понравилась. Отчасти потому, что Каролина была на ней непохожа на себя. Но было еще что-то, от чего делалось неприятно, хоть я и не могла сказать, что именно.

И вот, увидев портреты Марии Стюарт, я тут же поняла, в чем дело. Я собрала все фотографии Каролины, какие у меня были: снятые Роландом у нас дома и другие, из Замка Роз, где снимали я и Розильда. Каролина везде выглядела одинаково скучной и бесцветной. Абсолютно неинтересной. Глаза без огонька, будто неживые. Очертания губ вялые, безвольные. Лицо Каролины, которое в жизни производило такое яркое, неизгладимое впечатление, превращалось на фотографиях в пустую, бездушную маску. Совсем как у Марии Стюарт.

Пока я видела Каролину каждый день, я не замечала, что на снимках она такая невзрачная. Но теперь, в долгой разлуке, это бросалось в глаза.

Почему это происходило?

Неужели она нарочно старалась выглядеть такой неинтересной? Не хотела показывать свое настоящее лицо? Очень может быть! У нее ведь была теория о том, что удачность снимка зависит от фотографа больше, чем от того, кто снимается. Другими словами, фотограф руководит тобой, а ты, осознанно или нет, играешь для него роль. И Каролина, которая считала себя прирожденной актрисой, возможно, просто не хотела подчиняться фотографу. Во всяком случае, не любому. Поэтому намеренно «уродовала» свое лицо перед камерой. Вот, наверное, в чем причина. Она сама хотела быть собственным режиссером…

Как я уже говорила, вестей от нее опять не было довольно долго. За исключением новогодней открытки с поздравлениями всей нашей семье. И вот наконец пришло письмо. Хотя не мне, а Роланду. Но он, конечно, дал прочитать всем.

Она начала с того, что описала свой парижский дом. Это было узкое четырехэтажное здание. На первом этаже жил привратник, на четвертом, мансардном, разместилась прислуга. Остальные два занимала семья Стеншерна, и Каролина жила вместе с ними, в комнате на третьем этаже. С ней обращались как с членом семьи – интересно, что думала об этом София Стеншерна? Ведь она так блюла сословные приличия! Но, вероятно, помалкивала, когда рядом был Максимилиам. Каролина писала, что с ним очень легко. Он всегда в хорошем настроении, весел, и говорить с ним можно о чем угодно. В его обществе все чувствовали себя прекрасно. Единственной причиной для беспокойства было то, что в любой момент его могли призвать на фронт. В Европе стало тревожно. Но пока были только мир и счастье. И Каролина наслаждалась жизнью.

Еще она упомянула в письме одну юную француженку – «la petite Leonic» [9], девушку из семьи дальних родственников Софии Стеншерна. Леони, которая была чуть младше близнецов, занималась с ними французским. Каролина присоединилась к ним, и Леони уделяла ей особое внимание. С самого начала Каролина не знала ни слова по-французски, но схватывала все так быстро, что уже через несколько недель могла вполне прилично говорить. София, считавшая Каролину слугой, была, разумеется, не в состоянии смотреть на это спокойно, но ее чувства никого не волновали. Уж во всяком случае не Максимилиама.

Каролина не знала, когда они вернутся в Швецию, но предполагала, что не так скоро. Арильд и Розильда хотели пробыть со своим отцом как можно дольше…

По всему было видно, что Каролина не собирается прекращать отношения с нами. Но почему она написала Роланду, а не мне? Ведь она так хотела, чтобы мы были сестрами!

Или она уже отказалась от этой идеи? Уяснила себе, что это могло быть всего лишь фантазией? А может, до нее наконец дошло, каково приходилось мне?

Я могла понять и простить ее. Я думала, достаточно мне узнать правду – и мы поставим крест на этой истории, будем по-настоящему дружить. Если выяснится, что Каролина действительно моя сестра, – это будет просто замечательно. Только бы покончить с тайной, которая отравляла мне жизнь и делала болезненно подозрительной – к папе, Каролине, бабушке… Это было невыносимо.

Вот Ингеборг никогда не заставляла меня страдать! Даже когда исчезла. Я доверяла ей. И мне хотелось, чтобы с Каролиной было так же.

Но как бы я ни старалась думать о Каролине просто, без надрыва, стоило чему-нибудь напомнить о ней – и со мной творилось что-то невероятное.

Однажды вечером, например, я услышала, как папа спросил маму:

– Ты знаешь, кто вчера стал президентом Франции?

– Нет, а уже известно?

– Да. Пуанкаре.

В этом не было ничего удивительного. Но я вдруг испуганно вздрогнула и выпалила:

– А как же Арман Фальер?

Они озадаченно посмотрели на меня.

– Он больше не президент, – спокойно сказал папа.

– Но что с ним теперь будет?!

– Доченька, во Франции выбрали другого президента, вот и все. Правление Фальера закончилось. Но с ним ничего не случится, если ты об этом. Это же не Великая французская революция. Так что успокойся, пожалуйста.

Я почувствовала, что сморозила глупость. Папа внимательно посмотрел на меня и начал говорить о политике.