Гоголь 08.04.2009 - журнал Русская жизнь

«Проездиться по России»

Один день в дороге

Евгения Долгинова

…Скажу вам не шутя, что я болею незнанием многих вещей в России, которые мне необходимо нужно знать. Я болею незнанием, что такое нынешний русский человек на разных степенях своих мест, должностей и образований. Все сведения, которые я приобрел доселе с неимоверным трудом, мне недостаточны для того, чтобы «Мертвые души» мои были тем, чем им следует быть.

…Мне показалось только то непреложной истиной, что я не знаю вовсе России, что много изменилось с тех пор, как я в ней не был, что мне нужно почти сызнова узнавать все, что ни есть в ней теперь. А вывод из всего этого вывел я для себя тот, что мне не следует выдавать в свет ничего, не только никаких живых образов, но даже и двух строк какого бы то ни было писания до тех пор, покуда, приехавши в Россию, не увижу многого своими собственными глазами и не пощупаю собственными руками. Вижу, что, укорившие меня в незнании многих вещей и несоображении многих сторон, обнаружили передо мной собственное незнание многого и собственное несоображение многих сторон…

Н. Гоголь. «Выбранные места из переписки с друзьями».

I.

Что на хорошем шоссе, то все «пустяки и блекота» – и билборд «СоблюТайте скоростной режим», и престарелая холодная свинина в харчевнях, обзываемая шашлыком, и бесконечные призывы купить «дом у большой воды», засветившейся по правому борту большим болотом. Верная русская дорога начинается после асфальта: непременно надо свернуть на поселковую, в бежевый снежный наждак, на две колеи с глубокой рыжей водой, ехать медленно, с придыханием, в аптечном трепете – и намертво застрять в нескольких метрах у цели. Рессорная бричка – внедорожник коллеги – замерла близ дома Буяновой-Наумовичей, и уже через пятнадцать минут за ней, загородившей проезд, столпились еще три внедорожника – УАЗ, «Нива» и «Шевроле»; из домов потянулись мужики в камуфляже. Всего собралось человек пятнадцать, как мы думали – на подмогу. Курили, перетирали, ухмылялись специальной ухмылочкой.

Мы уже успели умилиться артельной теплоте и общинному локтю; вялые обсценности хорошо одетых автовладельцев – и ленивые их наставления («Лопаты нет? От ты бля, кто ж так живет? Нормальные люди без лопаты ни шагу!») перемежались низовым воодушевлением камуфляжа: «Не ссы, брат! Шофер шофера не бросит!» На просьбу о лопате «Нива» и «Шевроле» зачем-то пожимали плечами – и отворачивали рыла в великолепном презрении к московским лохам. Типа сам, как хочешь, – они готовы были скорее терпеть пробку, чем снизойти. Только водитель УАЗ не пожалел веревки и элегантно, неспешно, уже со второго рывка вытащил машину. Попрощались, разъехались.

Ребром встал вопрос о парковке. Жора Наумович, сам безмашинный, рычал и клокотал: «К снохе ставим, брррат!» – «Нельзя, брат, – сопротивлялся коллега, – на горке наверняка снова завязнет», – но куда там, его уже не слушали, – не успели снять машину с тормозов, как два десятка неотвратимых, тяжелых братских рук подняли, понесли и поставили перед снохой.

Довольные, благостные, они курили и вспоминали, как вытаскивали Сашкину «Ниву», а вот автобус уже не смогли, звали трактор. «Скорая» сюда не доезжает, отказывается. Но мы завсегда. Потому что шофер шофера, брат! – пойдем, накатим по двести. Было три часа дня – разгар вечера по деревенскому времени.

II.

В поселке Ленина около ста дворов, – на зимовку остается около шестидесяти семейств. Александровский район Владимирской области – фактически Подмосковье, и большинство деревень живет от дачников до дачников. Рядом, в Арсаках, бурно отстраиваются краснокаменные дворцы, ветшают хижины, двор пристанционного магазинчика забит кирпичом и брусом, как большой строительный рынок. Дачник – где пришлый москвич или владимирец, а где и свой, наследник поместья, – дает работу, покупает молоко-мясо-овощ, – можно жить. Но в глухую весеннюю пору, в мартовское демисезонье деревня перестает быть частью дачной инфраструктуры и живет своей личной жизнью.

…Последнее увлечение 85-летней Евдокии Алексеевны Буяновой, бывшего монтера на железной дороге и тещи Жоры Наумовича, – переписка с Кремлем. Недавно умер – болел почками – ее 25-летний внук; остались его вдова – Зульмикор и маленький правнук. Зуле, уроженке Ташкента, долго не давали гражданства (вдова – езжай обратно), и бабушка написала Путину про мальчика Тимура, который должен расти в России, и это имело результат, – не гражданство, конечно, но трехлетний вид на жительство у Зули теперь есть. Она живет с бабушкой, свекровью Надей и свекром Жорой, работает на подворье и знает, что Тимур – три года, красоты нездешней, итальянистой, носится с котенком – должен быть русским мальчиком. В поселке Ленина – большой клан ее таджикско-татарской родни; так случилось, что один из дядей в начале девяностых женился на местной девушке, завел хозяйство, стал строиться, – подтянулись остальные. У них, кажется, лучшие дома в поселке, – красивые коттеджи; дети учатся в вузах, в домах компьютеры. Зулин дядя Ильяс, владелец одного из таких домов, спокойно рассказывает о своем бизнесе, в его рассказе, несколько уклончивом, все просто и ясно: надо много работать и хорошо продавать. Зуля смотрит на успешную родню и верит, что у нее тоже все будет хорошо, «видите, можно хорошо жить и на коровности», говорит она, если много и умно работать, будет счастье, достаток, будет все.

Еще Евдокия Алексеевна писала Путину вот по какому вопросу: о получении звания «Ветеран труда». Она нашла у себя удостоверение к знаку «Победитель соцсоревнования 1975 года», и это как-то сыграло, удостоверение торжественно вручили, поздравили, сказали: «Вы уже тридцать три года ветеран труда!», вот как оказалось. Но сейчас она вступает в новый эпистолярий: вместе с удостоверением Евдокии Алексеевне полагается единовременная выплата в пять тысяч рублей, и вот ее задерживают уже седьмой месяц. Она почти не ходит, – рядом стоят костыли, говорит про женские болезни, которые и пересказать неловко, «мы ведь такие тяжести поднимали, платформы, шпалы, не передать», показывает язвы на ногах, – а на столе очки, гербовые бумаги, переписка с областным и федеральным правительством, медицинские справки – большое бумажное хозяйство. Да, предлагают операцию во Владимире, но кто же будет за мной ходить, ведь двор оставить нельзя.

Голова белая, голос поставленный, звонкий, формулировки ясные. «Вы общественной деятельностью точно не занимались?» – «Я монтер железнодорожных путей».

III.

Жора, уроженец Белоруссии, полюбил красотку Надю во время службы в соседней военной части (сейчас на эту часть, пусть и расформированную, но еще обитаемую, молятся – там остался единственный в округе врач). По первому взгляду на брутального, с оттенком Высоцкого, и порядочно проспиртованного Жору естественно предположить, что семья небогата, – однако дом Наумовичей скорее зажиточен – с просторной гостиной, коврами, телевизорами и сервизами в глазурованном золоте, ребенок ухожен, и для нас, нежданных гостей, быстро собирают стол. Здесь ощутим неширокий, но прочный достаток: семья, при всей склонности к традиционному веселию, работает тяжело и много, – пять коров, семь поросят, огород. Три пары рабочих рук в семье – и всё сами: растят скот, доят, режут, сажают, копают, продают. Работы невпроворот; раньше Надя ездила на рынок в Пушкино и в Лосинку, теперь стоит на станции. Молоко-творог, сметана, мясо – машины нет, зимой легче, возят на саночках, а посуху – так что ж, и на руках. Клиентура – дачники, проезжие люди. Вся семья встает в пять утра. Они не фермеры – не тот масштаб, это называется «частное подворье», и оно способно обеспечивать семью. Машины, правда, нет; зато есть мини-трактор.

Надя смотрит в окно, кричит:

– Твою мать! Жорка свиней выпустил!

– Бурых? – с надеждой спрашиваю я.

Идем на свиней. Два молодых бурых хряка мчатся по улице резвыми зигзагами, – Жора выпустил их на съемку, попозировать. «Бегите, милые, бегите!» – рычит освободитель. Он необыкновенно горд своей живностью и требует, чтобы я зашла к телятам, оценила, потрогала. Супруга Надя нежна с ним, кротка: «Поспал бы ты, Жора», – «Чего сказала?» – но слушается, идет спать. На Зулином лице восточная невозмутимость, но она расцветает, когда целует мальчика. Все-таки очень заметно, что она горожанка.

– Скажите, пожалуйста, нельзя мне, как ветерану труда с удостоверением, получить у государства одну из тех машин, которые идут в металлолом? – спрашивает, перекладывая бумаги, Евдокия Алексеевна. – Такие, которые пускают под пресс, я видела это по телевизору. Машинку «Оку», мне больше не надо. А то, что получается: я еду в больницу – это тысяча рублей машина – а врач не принимает. Я еду снова, семьсот рублей, а врач меня не принимает. Подскажите, у кого можно попросить – у Путина или Медведева?