Новогодняя сказка - Владимир Дудинцев

Мне показалось, что она обиделась на что-то.

– Ну да, понятно, – вдруг сказала она в раздумье, – Переменил лицо, переменил голос, значит, надо менять и комнату. Чтобы никто не знал, не сказал… И даже друзей…

Мне бы тогда еще задуматься над этими словами! Но я же говорю, я был во власти новой дисциплины, которая все в моей голове повернула по-новому. Я махнул рукой на ее болтовню.

За эту ночь я сделал громадный прыжок в своей работе. Я убедился в правильности своих отдаленных предположений. Если так пойдет дальше, я месяцев через восемь получу первый результат, – тогда можно будет включать в дело весь институт. Все скептики сложат оружие!

Ничего не замечая вокруг, полный самых радостных надежд, я пришел утром в нашу лабораторию. Еще в дверях я услышал веселый шум. Оказывается, мой вечный противник С. уже тиснул ответ на мою статью!

– Какая оперативность! – иронически восклицал наш шеф, и в кругу болельщиков после каждого его слова взмывал и опускался угрожающе – веселый шум.

Все они стояли вокруг моего стола, шеф хохотал, держась за живот, и в знаменитой картине не хватало только писаря с пером за ухом, то есть меня.

– Ну, дорогой боец, дело теперь за вами, – сказал шеф и положил газетную вырезку мне на стол.

И я их удивил. Я даже не стал читать статью этого С., который мне теперь казался только наивным, но ни в какой мере не опасным чудаком. Он уже не зажег мою кровь, в ней горел другой огонь. Я отмахнулся от него, как от комара. И должен сказать, забегая вперед: этот С. долго еще печатал статьи специально для меня. В одной сноске он писал, что я отсиживаюсь в кустах, что я, как страус, спрятал голову. Он кукарекал издалека и хлопал крыльями, как петух, заманивая меня продолжить бой.

Увидев, что я отодвинул в сторону газетную вырезку, мои товарищи переглянулись.

– Да ты ли это? – спросил пораженный любитель шалостей. – Смотрите, он, кажется, небритый! Друзья! Он бросил пальто на стул! Ну-ка, ну-ка… На пальто нет двух пуговиц! Не кажется ли вам, что его подменили? Он чем-то смахивает на этого…, который сидел рядом с ним…

И он выразительно поглядел на пустующий стол бандита.

И правда, мой характер круто переменился. Я стал другим человеком. Мгновенно забыл я все свои манеры большого ученого, перестал говорить нараспев, перестал кружиться и ворковать вокруг пустячных вопросов. Я летел все время в каком-то горячем полусне. Во мне проснулась жадность к жизни.

Чем же я наслаждался? Я все время смотрел на нее. Она капитально устроилась в моей комнате, принесла с собой кроватку – раскладушку и работала у приборов днем и ночью. Я даже не знаю, когда она спала. И я наслаждался, издали глядя на нее, как она сидит за столом, любовался особенным наклоном ее головы и шеи – как будто молодая мать наклонилась к младенцу.

И, глядя на эту слабоволнистую ласковую дугу, по которой – по одной – я узнал бы ее всегда, я мечтал; мне хотелось, чтобы она обернулась. Она всегда улавливала мой молчаливый приказ – оборачивалась, упиралась подбородком в плечо. Но какой-то постоянный вопрос пробуждал ее, и она, пристально взглянув на меня, возвращалась к своему делу.

Вопрос этот мучил ее. Она решила устроить мне еще один экзамен. У нас установилось правило: если в работе появлялось окошко, которое надо было заполнить, мы обязательно шли часа на два куда-нибудь: – на выставку, в оперу или на концерт. И вот однажды вечером, установив автоматы, включив приборы, она взяла меня под руку.

– У нас есть свободное время. Целый час. Можете вы подарить его мне?

Я подумал.

– Ну, хорошо. Подарю.

Мы вышли на улицу. Она потащила меня куда-то, мы пошли по какой-то темной аллее.

Вдруг эта женщина спросила:

– Неужели ты не помнишь эту дорожку?

Мне все это надоело, и я не стал скрывать свою досаду.

– Вот и правильно, переходите со мною на ты. Давно бы так. Но я прошу оставить странную игру, вы ведете ее вот уже два месяца, и я ничего не понимаю. Эта игра отнимает у нас время.

– Куда вы так все время спешите?

В этот момент я увидел в тени за фонарем темную фигуру моей совы, ее блестящие, быстро мигающие глаза. Я остановился. Хотел показать своей спутнице эти два глаза и вспомнил: она ведь все равно их не увидит!

– Куда я спешу? – Я решил сказать ей все напрямик. – Вот куда: мне осталось жить меньше года.

Мои слова сильно подействовали на нее. Я словно сказал нечто последнее, чего ей не хватало для взрыва. Она остановила меня, зашла вперед и, сложив руки лодочкой, взяла меня за подбородок. И я увидел близко-близко ее глаза, полные слез.

– Коли ты уверен, что меньше года, тогда зачем же мы обманываем друг друга! – шепнула она.

Я открыл было рот, но она положила пальцы мне на губы.

– Ведь это же ты, ты!

И я догадался.

– Вы думаете, что я – этот… ваш?

– Хватит меня мучить… Вспомни, как ты прятался от меня в первый раз. За что ты меня наказываешь?

– Но ведь я совсем другой! – закричал я. – Смотрите – у меня другие волосы, другое лицо! Я ничего у себя не менял! У меня нет никаких швов. Это все мое!

– У тебя и в первый раз не было швов. А я угадала. Я сразу угадала. Скажи, ты почему, когда я к тебе пришла с твоей запиской и с часами, – ты почему вдруг изменился в лице и спросил: «Была ли любовь?» Тебе очень хотелось это узнать. Я тогда же разгадала эту твою наивную хитрость, – Она засмеялась, – Знаешь, как ты меня обрадовал этими словами!

– Я скоро расстанусь с вами по-настоящему,– сказал я.

– Никогда мы не расстанемся. Я найду тебя, даже если ты опять убежишь от меня, сделаешь себе не только другое лицо, а даже переменишь рост.

– Мне осталось жить меньше года. Это определенно.

– Не верю. Ты уже столько лет это говоришь!

– Но ведь тот говорил, и его убили.

– Не убили! Ты умница, ты все продумал! И велел передать все своему двойнику – тебе же. Ты хитрый! Они тебя никогда не настигнут…

– А, черт! Глупости какие-то…

Должно быть, и тот так обрывал ее – она засмеялась.

– Я не буду об этом говорить. Ты и тогда этого не любил.

– Не буду! Сегодня ты еще лучше, чем тогда был. У тебя мягче стал характер, ты так улыбаешься! Ты так хорошо говоришь о человеке, который придет… Я потеряла столько времени! Зачем я позволяла себе играть тобой, как будто мне семнадцать лет! Хочешь, я крикну тебе то слово, о котором ты так просил? Да! Да! Ты слышишь? Крикни мне, что слышишь!

– Слышу, – шепнул я. Я не мог больше противостоять течению. Щепка понеслась к водопаду. – Какого меня ты больше любишь, – только и успел я спросить, – того, который убит, или того, который здесь, рядом с тобой?

– Который здесь!…

Меня любили. Я видел глаза. Стоило мне слегка повернуть голову вправо, и я встречал две блестящие от слез звезды.

И я занял место ушедшего от нас бандита. Моя юность стала зрелой молодостью.

Доктор правильно все предсказал: пять или шесть месяцев прожил я после встречи с ним, и стало мне плохо. Среди яркого лета я должен был слечь.

Я виновато сказал своей тихой, растерянной, зримой любви:

– Знаешь, дружок, мне трудно ходить. Придется тебе покомандовать одной, а я сегодня останусь в постели. Включи радио.

Она включила – и сразу стал слышен то вызывающий, громкий, то пропадающий в грохоте магнитных бурь голос нашего темного материка. Они там работали, добывали уголь, выращивали под искусственным светом капусту.

– Надо энергичнее действовать. Надо поспешить!

И еще быстрее побежали кипящие струи в стеклянных трубках, и ярче разгорелись огни.

В дождливом сентябре мы закончили работу на одной из установок. Я лежал в постели и был настолько слаб, что не мог поднять головы.

– Открой первый свинцовый колпачок, – сказал я. Она открыла.

– Ошибка, – услышал я ее тихий голос. – Здесь лежит только маленький красноватый уголек.

– Нет, это не ошибка, – ответил я спокойно. – Это только вариант. Все учтено на других установках. А уголек этот уже можно показать… Позови ребят. Позови шефа…

Они вошли, ступая на носках, как входят к больному. Раньше я не пускал их к себе, и теперь, войдя в мою комнату, которая превратилась в лабораторию, они остановились у двери, стали озираться. Они не знали, что подумать обо мне, их удивило все: и стены, исписанные формулами, и исцарапанная гвоздем мебель – я и на ней писал, – и блеск приборов, от которых доходили до них легкие струи тепла.

Потом они увидели меня. Должно быть, мой вид поразил их – они еще больше притихли. Только любитель шалостей, не сводивший глаз с моей подруги, что-то шепнул шефу.

– Доложи им, – сказал я.

И она как настоящий ученый, за десять минут сделала им доклад о нашей работе и показала уголек, который никак не хотел остывать.

Этот уголек удивил всех, особенно шефа. 0н первым торжественно подошел пожать мою руку. И все мои товарищи зашумели и наперебой бросились ко мне, схватили мои ослабевшие руки и стали их трясти, – и я почувствовал, что сердце мое вот-вот сдвинется с места.