На грани веков - Андрей Упит

Когда и в Кливах, и в Ариешах его встретили примерно так же, Марч вскипел: да что он в конце концов — власть или нет? В Дардзанах прихватил с собой своего дружка Юкума и, вернувшись в Луксты, велел ему и Гачу вооружиться чем попало и обшарить все дворы подряд. Баб гнать к дьяволу, а ежели заартачится кто из мужиков, огреть по спине, черт бы их подрал! Марч сам ответ держать будет. Не мытьем, так катаньем, а до вечера подать воз сена и воз соломы! Въехав в лее, остановил коня: похоже, что гвалт доносится из Грикисов, вроде бы голоса Грикиене и ее дочки. Так оно и оказалось. Сыщики обнаружили в риге под мякиной изрядный ворох доброго сена.

Марч отправился в прицерковный конец. «Совсем распустился народ, — думал он в гневе. — Забыли уже, как под Холгреном жилось, когда никто и пикнуть не смел. Разбаловал их Холодкевич. Не худо бы всыпать лозой кое-кому, хотя бы тем же Грикисам!..» Марчу даже и в голову не приходило, что непочтительное отношение к нему вызвано тем, что он такой же мужик и носит высокий чин не по годам.

В прицерковном краю друзей у него было куда больше, чем среди даугавцев, но, памятуя о злополучных стычках, он и тут старался действовать через других. Позвал Сусурова батрака Клава и Падегова Криша — старых соратников по давнишней борьбе за Майю, приказал им обойти дворы, собрать подать и завтра чуть свет отправить возы в имение. Сам он должен поскорее воротиться: коня надо хорошенько накормить и дать ему отдохнуть перед завтрашней поездкой. А кроме всего прочего, надо ведь, чтобы и в имении до вечера набрали два воза.

Люди прицерковного конца были вообще спокойнее и сговорчивее даугавцев. Повоевать Клаву и Кришу пришлось только в Лауках, где на сеновале еще хранилось порядочно сена. А чему тут дивиться, если Холгрен выделил любовнице лучшую часть покоса рядом с господскими лугами. Нагрузили полвоза, примерно столько же оставили и хозяевам. У Тениса, считавшегося вдовцом после смерти Майи, от гнева дергались обвислые щеки. Сын Холгрена, горбун Тедис, ходил вокруг да около, скрипя большими белыми зубами и сжимая в руках бельевой валек. Сама Лаукова, точно ошалев, костила Клава и Криша разбойниками с большой дороги и подкупленными кузнецом Мартынем душегубами, которые живого человека среди бела дня зарезать готовы. Сборщики подати были глухи ко всему, деловито указывали, как складывать, увязывать и выезжать. Когда воз уже сворачивал на дорогу к церкви, вслед за ним с пригорка вылетел бельевой валек, но задеть он уже никого не мог.

Воз сена в два часа набрали, а вот с соломой не ладилось. Сборщики податей с лошадью и шесть молодых парней по второму разу объехали весь конец, хотя им уже был знаком каждый двор и они хорошо знали, что больше нигде соломы не достанут. На обратном пути остановились у Вилкадобов. По дороге к имению остались, правда, еще Веверы, но туда заворачивать второй раз не стоит. Работники, болтая и зубоскаля, растянулись у обочины: этим и горя мало, не им ответ держать Сборщики податей стояли в сторонке, судя и рядя, часто поглядывали на Вилкадобы. Наконец, Клав махнул рукой:

— Заворачивай!

Сами сборщики направились вперед, вызывающе вскинув голову, давая понять, что пусть лучше никто и не думает вставать им поперек пути. Но таких и не оказалось.

Сам Вилкадобниек послан в извоз куда-то в глубь Видземе. Чахоточная Вилкадобиене, тощая, как жердь, ко всему уже равнодушная, сидела на солнышке на опрокинутой кадушке. Отхаркиваясь, она кинула безучастный взгляд на незваных гостей. Оба ее парнишки стояли разинув рты. Явившиеся за соломой устыдились своей решимости бороться с подобной беззащитностью и переговаривались вполголоса.

Самым дальним из строений Вилкадобов была какая-то полуразрушенная хибара, годная разве только для ссыпки в нее мякины. Правда, и остальные постройки, кривые и покосившиеся, еле держатся, но эта уж и вовсе предоставлена своей судьбе. О ней-то, видно, и говорил Клав с Кришем на дороге. Парни по одним их взглядам поняли, куда дело клонится, и пришли в восторг — про этакое в волости еще не слыхивали. Стоило только Клаву с Кришем заикнуться об этом, как они были уже на крыше. Где-то раздобыли хлебную лопату, ободрали зеленый моховой покров вместе с обгнившими застрехами. Перерезали перевясла из лозы, небрежно скинули наземь прижимины. Разворачивать крышу принялись с конька. Когда ветер отнес в сторону тучу пыли, стало видно, как быстро ширится зияющая пустота, в которой торчали одни стропила с изъеденными древоточцем жердями настила. Старшие, покачивая головой, принялись изучать сброшенную солому. Те концы, что торчали наружу, совсем почернели, а те, что находились внутри, сохраняли еще первоначальную белизну. Когда все перемешали, получилось нечто серое, но все-таки ближе к черному, нежели к белому. Что поделаешь, другого выхода нет.

Воз набрался преизрядный. Да еще и самому Вилкадобниеку осталось немало. Парни, не переставая смеяться, свернули воз на большак. Один из них спросил:

— И что только Вилкадобниек скажет, когда увидит, что была у него на клуне крыша, да сплыла?

Другой зубоскал отозвался:

— Вилкадобниеку-то и сказать нечего, а вот Вилкадобиене ему так и брякнет: крыша-то наша в Ригу поехала.

Как было сговорено, на другое утро с рассветом возы сосновцев и лиственцев съехались в Сосновое. Понятно, что от даугавцев ехал Грантсгал, — его доброго коня и впрягли в воз с сеном. Солома навалена на телегу из Ариешей, и лошади оттуда же, но так как подходящего мужика у них не было, то возницей приставлен Дардзанов Юкум. В прицерковной стороне лучшие лошади, ясное дело, у Смилтниека и у Лауков — вот и пришлось им ехать. Смилтниек злобно ходил вокруг воза с сеном и без надобности то и дело постегивал коня, будто тот был в чем-то виноват. Тенис; сегодня исчез из дому, пришлось приставить к возу с соломой шестнадцатилетнего паренька Иоциса, Граудова батрака. Лиственские возы вызвался сопровождать разбитной Сталлажев Симанис, который хотел справить в Риге какие-то свои дела. В числе остальных — и Андженов Петерис, который как раз накануне вечером разделался со своими обязанностями в кузнице. Он еще ни разу не бывал в Риге и очень хотел ее повидать. Вокруг возов теснилась большая толпа дворовых и жителей волости. Родные отъезжающих все тут. Жены и матери стояли пригорюнившись, иная порой и глаза вытирала — времена-то ведь нынче какие, а дорога дальняя, все может приключиться и в пути, и в самой Риге. Только над Иоцисом из Граудов и Юкумом некому было повздыхать. Вот они и стояли на отшибе и болтали беззаботно, даже весело, то и дело посмеивались над Лаукихой, которая суетилась, гладила своего коня и бранилась на все лады:

— С одного конца сразу двух родичей наряжают — да где же тогда правда на свете! Вот насели на нас, что твоя хвороба, заживо в могилу гонят. Нет, ты мне скажи — ты кто: ключник господский либо Мартыня Атауги служка?

С той поры, как Мартынь пытался расстроить свадьбу Бриедисовой Майи с ее Тенисом, она считала его злейшим врагом. Отчасти в этом был резон, ведь только по ее и Тенисовой вине и погибла Майя. Но, сознавая свою вину, а может быть, втайне и страшась, она в каждом своем несчастье видела месть Мартыня и каждого друга Мартыня причисляла к своим недругам. Побагровевший Марч шарахался от нее и, наконец, спрятался за своих людей, которые нарочно поддразнивали и без того разъяренную хозяйку. Она припала к лошаденке и принялась ласкать ее, словно прощаясь навеки. И тут предчувствие не обмануло Лаукиху.

Угрюмый и злой приехал на прихрамывающей коняге Холодкевич, чтобы поглядеть на эти десять возов для казны. Напрасно сосновские девки оправляли платки и передники, он на них и глазом не повел. Сено и солома, что от имения, были еще куда ни шло, но, взглянув на воз с соломой, собранной в прицерковном конце, он побагровел.

— Это, по-вашему, солома! Да ты что, казенную подать в Ригу везешь или навоз на толоке вывозишь?

Граудов Иоцис жался к возу. Кнут в руке барина начал угрожающе подниматься. А он при чем, коли на клуне Вилкадобниека лучшей не было? У воза, что выделен даугавцам, рука с кнутом бессильно поникла. Возчиком здесь был Грантсгал, самый почтенный хозяин в волости, на него не след кричать, как на остальную голь. Холодкевич даже голову опустил и почти простонал:

— Люди, люди, что вы со мной делаете! Ведь шведы с меня шкуру спустят!

Грантсгал хорошо сознавал — сено и впрямь никуда не годилось. От всей души было ему жаль барина, да ведь как тут быть.

— Мы и сами видим, барин. Какое же это сено — труха одна да охвостье. Да что поделаешь, вот все, что смогли наскрести.

Марч подтвердил, что у даугавцев больше взять нечего. Холодкевич прикрикнул было на него, чтобы он придержал язык, да и сам замолчал. Конь Иоциса из Граудов потянулся мордой к сену на возу лиственцев; но тотчас же отпрянул, потряс мордой и отфыркнулся. Барин вздохнул и махнул рукой.