Эхо небес - Кэндзабуро Оэ

Когда Асао, которому придало храбрости то, что он был за рулем и поэтому мог не смотреть мне в лицо, принялся наконец объяснять, почему они попросили о встрече, я понял, что их обескуражила вульгарность того, что случилось, и они очень надеются, что я знаю, как с этим справиться.

Начиная примерно с того времени, когда проходила голодовка протеста, они, все трое, играли роль свиты Мариэ и, когда у нее появлялась возможность, что-нибудь затевали вместе: иногда брали с собой Мусана, иногда нет. Несколько раз она приглашала их в летний дом в горах Идзу, прежде принадлежавший ее отцу, ушедшему на пенсию служащему какой-то корпорации, и этой зимой они даже раза четыре катались на лыжах, причем Мариэ, отлично владевшая разными видами спорта, всегда руководила этими вылазками.

Местом встреч Мариэ с тремя юношами стал кофе-бар в Харадзюку — такого рода заведения уже начали появляться в Токио, хотя и не были еще настолько модными, как сделались позднее. Однажды, когда вся троица сидела там с Мариэ, ей довелось познакомиться с неким специалистом по звукозаписи, работающим на телевидении. Позже они догадались, что она стала видеться с ним еще и наедине. Поскольку они были свитой «незапятнанной карнальным влечением», а она была взрослой, побывавшей замужем женщиной, они не сочли нужным касаться этой стороны ее жизни. Но вскоре у них создалось ощущение, что она избегает мужчины со студии, и они поняли, что неизбежное уже произошло.

Здесь-то и начинается история. Мариэ как будто притихла, сделалась непохожей на себя, и ее молодые друзья часто слышали: «О господи, это становится невыносимым!» Решив, что все это как-то связано с тем звукоинженером с телевидения, они стали ее расспрашивать — и как выяснилось, в тот самый момент, когда она и сама собралась все рассказать. Какое-то время она спала с ним, сказала Мариэ, а когда перестала отвечать на его звонки, он принялся угрожать. Использовав профессиональные навыки, он вмонтировал потайной микрофон (свидания всегда проходили в его квартире, но один раз она разрешила ему прийти к ней домой, что — она признавала — было ошибкой) и сумел записать голоса, когда они вместе были в постели. Если Мариэ станет упорствовать в желании расстаться, он пошлет пленку ректору ее колледжа, а многочисленные копии — родителям студенток. Кассета с записью в это время уже лежала в почтовом ящике Мариэ.

Если я знаю кого-то на телестудии, предложили они, не попрошу ли я побеседовать с этим страдающим от любви звукооператором и убедить его прекратить свои домогательства. При условии, разумеется, если люди, работающие на телевидении, не утратили корпоративной этики, обязывающей прислушиваться к совету старшего по возрасту и должности…

Не имея возможности что-то загадывать, я сказал им, что для начала поговорю с самой Мариэ. Могу, например, встретиться с ней в спортклубе, куда пойду завтра примерно в это же время; подождать ее возле пропускного контроля и потом побеседовать в вестибюле.

Когда на этом и порешили, их лица мгновенно просветлели, и Асао с приятелями, уже веселые и жизнерадостные, подкатив к клубу, высадили меня у дверей и умчались прочь. Глядя на быстро удаляющийся бордово-красный джип, я снова поймал себя на чувстве восхищения их обликом; все трое одевались строго и в то же время стильно. В мои студенческие годы мы почти не задумывались об одежде, можно сказать, покупали что под руку подвернется. Сегодняшние молодые люди, обычно нигде и ни в чем не связывая себя заботой о нормах и правилах, тщательно подбирали и покупали только те вещи, что полностью соответствовали выбранному ими стилю. То, что меня вдруг так поразило это открытие, явно свидетельствовало о том, насколько я далек от окружающей жизни. Задумавшись об этом, я понял, что давно уже не общался с молодым поколением теснее, чем при такой, как сегодня, короткой встрече.

На другой день я — вызывая иронические замечания жены — так торопился скорее выйти из дома, что оказался у входа в спортклуб раньше, чем предполагал, и, оглядевшись, не увидел никого, похожего на Мариэ, среди сидящих в холле молодых мам, ожидающих ребятишек после уроков плавания или танцев. Показав служащему членскую карту, я спросил у него, не искала ли меня женщина по имени Мариэ. Он не полный день работал на вахте, был чудом физической подготовки, и накачанность мускулов придавала ему вид Тарзана; что до накачанности ума, то тут все было иначе, и отвечал он всякий раз с одинаковой механической вежливостью. Услышав «она ждет вас в холле для членов клуба, сэнсэй», я понял, что Мариэ, в нарушение правил, просто прошла мимо контроля.

Едва подойдя к лестнице, я сразу ее увидел: раскинув на ширину кресла юбку из набивной ткани с рисунком в виде подсолнухов, она спокойно сидела, положив ногу на ногу, высоко подняв голову и глядя прямо перед собой. К груди прижата соломенная шляпа с узкими полями, похожая на тропический шлем, которой она помахала мне так, будто мы были на морском курорте. Однако весь этот жизнерадостный облик никак не вязался с заметным налетом смущения, приправленным наигрышем «а! к черту все это!», по-видимому помогавшим ей храбриться. Годы спустя, когда мой младший сын пришел домой с сообщением, что провалился на вступительном экзамене в университет, выражение его лица напомнило мне Мариэ в тот давний день…

— О, так вы прихватили купальные принадлежности? Сейчас куплю вам гостевой билет, — сказал я, глядя на пластиковую сумку с купальником, стоящую возле ее колена.

— Думала, это нужно, чтобы пройти сюда, — сказала она небрежно. — Увидев, что я разуваюсь, паренек на контроле даже не нашелся что сказать.

Вручив на входе ее гостевой билет, я вернулся к Мариэ и увидел, что она уже выглядит совершенно спокойной и курит, глядя из-под ресниц куда-то в даль. Я объяснил ей, где женская раздевалка, рассказал, что есть сауна, в которой можно разогреться, если не хочется делать это с помощью гимнастики. Едва я договорил, как она вскочила, чтобы немедленно пойти переодеться.

— Асао рассказал мне об этом неприятном деле, — проговорил я, решившись напомнить о главной цели ее прихода.

— Вы имеете в виду пленку? Вот она. — Кассета, завернутая в бумагу — странная упаковка как для чистых пленок, так и для продающихся в магазинах фирменных записей, — чуть брякнула в футляре, который она достала из сумочки.

— И это единственное, как бы его назвать… вещественное доказательство, имеющееся в распоряжении противника? Или есть что-то еще? Фотографии, письма…

— Стала бы я писать этому злобному недоноску! А фотографии… вы же не думаете, что я способна позировать перед объективом?

— Но вы прослушали это?

— Что? Зачем еще! Я и так знаю, что там записано. Несколько стонов и сальных словечек, которые у меня вырвались, пока он безостановочно меня трахал. Больше там ничего нет!

Переодевшись в плавки и заперев пленку в шкафчик вместе с остальными вещами, я ожидал появления Мариэ. Следуя правилам клуба, она смыла с лица косметику, даже густой слой помады на губах, и теперь появилась передо мной с лицом милого мальчугана, в цельном, голубом с белыми полосками купальнике. Тонкое стройное тело было, однако, хорошо развито, и пока мы шли вниз по лестнице, а потом парились, сидя бок о бок в сауне, я не без удивления заметил у нее четко очерченные мускулы на плечах и предплечьях.

— В американской школе меня заставляли участвовать в кроссах и заниматься гимнастикой на снарядах, с тех пор у меня и остались такие бицепсы. — Перейдя к упражнению на растяжку, она сложилась пополам, но голос звучал легко и свободно, хотя говорила она, просунув голову между ног, стройных и упругих.

Но несмотря на весь облик хорошо натренированной спортсменки, с телом, покрытым бисеринками пота, и густыми волосами, спрятанными под резиновой шапочкой, из-под которой виднелись лишь мочки ушей и затылок, — что создавало ощущение свежести, напоминающее скорее не Бетти Буп, а лицо на рекламе оливкового масла, — по ведущей к бассейну винтовой лестнице она шла неуверенно. Потому что вынула контактные линзы, пояснила она, и я подумал, что в ней впервые проглядывает что-то от лектора университета, специалиста по творчеству представительницы американской литературы.

Мариэ плавала изумительно. Когда я сказал ей, что моя норма — тысяча метров кролем, она откликнулась: «Ну если так, я пойду первой, иначе уж очень отстану. Если окажется, что мешаю, дерните без стеснения за ступню». Но хоть я и выкладывался по максимуму, пройдя бассейн трижды, отстал настолько, что уже развернувшаяся Мариэ промелькнула навстречу где-то на середине дорожки. В этот момент я уже так отяжелел, что мне казалось, смотрю на нее снизу вверх и в этом положении слежу за идеально вытянутым телом и мощно работающими на воде ногами. Заметив, что попытка угнаться за ней на первых пятистах метрах полностью вымотала меня, она стремительно развернулась, прошла на спринтерской скорости еще двести метров и вылезла из бассейна, кажется даже не запыхавшись.