#Ихтамнет - Илья Мазаев

маревом мрачную картину, а на душе легко – кончилось. Покидал азарт, освобождая место усталости и опустошению. Второй слой18 мокрый насквозь, хоть выжимай. Прокрался колкий неуютный холод.

– Медведь!

Он нашел на ощупь оброненный магазин, сунул его под нагрудник «честрига».

– Медведь – Капитану.

Радио, вспомнил он. Надо же. И вдруг осознал, что стрельба прекратилась кругом. Даже более того, на вершине бесстыдно ржали.

– Медведь – Капитану.

Медведь вздохнул, пальцы нашарили рацию, и после небольшой борьбы с клапаном подсумка он отозвался:

– На связи Медведь для Капитана.

Только отпустив тангенту, с улыбкой подмигнул напарнику. Дачник сдвинул белую кепку-восьмиклинку на затылок, вытер потный лоб, серые глаза тепло осматривали заваленный трупами склон.

– Хорошо поработали.

Рация опять заговорила:

– Капитан на связи. Ты, бля, где?

– Работал. Много. Возвращаемся.

– Пойдем? – Дачник поднялся с колена.

– А то! – согласился Медведь.

Вдруг на боевом канале заголосили чужие голоса:

– Царек – Отарию, салфетки возьмите.

– Принял, Царек.

– Чикен брать?

– Не вопрос.

– Два.

– Принял тебя. Вечером на «поле».

Медведь с Дачником переглянулись и в один голос отразили свое отношение:

– Блядь!

                                          * * *

Наверху не ржали. Работали. Освобождали щели. Обживались. Трупы стащили в восточный угол, где складывали рядком. Над ними – мрачные тени, слоняются среди хлама. Кругом простреленные одеяла, хрустят под подошвами гильзы. А глаза нет-нет, а взглянут в даль. Она не радовала. Предгорье разрезала пыльная полоса, совпадающая с ниткой дороги, которая виляла по следам тысячелетней эрозии и кончалась в подножии.

– Да, – сказал Медведь, – нас мало, и тельняшек на нас нет.

– Жопа, – согласился Дачник. Он был благодушен, его больше беспокоила перспектива потерять рюкзак с теплыми вещами и тушенкой, чем тухлое будущее предстоящего контрудара. – Надо сожрать что-нибудь.

Капитан кипел. Кажется, тангента расплавится и потечет сквозь пальцы. Связист осмотрительно держится поодаль, обнимая радийный рюкзак, пустой взгляд тычется из-под панамы. Феликс возвышается особняком – мощный торс упакован в британскую «пустынку», – качается на богатых «ловиках» с пятки на носок. Он отрешен, на Капитана демонстративно не глядит, больше доверяя своим острым эльфийским ушам.

– «Вы все придумываете», – прошипел Капитан, явно передразнивая кого-то, – «там нет никого». – Он набрал полную грудь воздуха и громогласно рыкнул: – Конечно, нет. Потому что мы всех убили. Блядь!

Феликс, слышавший оригинал диалога, остался нем. Человек-скала лишь поиграл желваками, разглядывая пыльный шлейф на дороге. Капитан долго изучал пустоту, невидящие стеклянные глаза прожгли Феликса, Медведя, Дачника. Медведь проглотил комок, ожидая нагоняя. Но обошлось. Капитан неожиданно воспрянул. Увидев что-то известное одному ему, ротный вдруг родил:

– Феликс, нах!

– Я. – Громила перестал качаться.

– Феликс. Дорогой. Рубите. Головы. – Капитан отпустил тангенту и потер ладони. В его глазах загорелся бешеный огонь. – Мне нужна башка. Самая красивая.

Феликс бровью не повел.

– Нафига?

Капитан страшно засмеялся.

– Мне нужен его мозг.

Связист грустно вздохнул и пожал плечами: «Похоже, ку-ку».

                                          * * *

Овал крутился бесом.

– Сюда его, сюда.

Выбор был невелик: в основном попадались азиаты с крашенными в рыжее шевелюрами. Куцые восточные бородки обрамляли суровые лица. Получалось, самые пронырливые – арабы – стартовали через бруствер и теперь украшали склон. Но соваться туда желающих не было. Наконец нашелся колоритный персонаж. Это был часовой, который проспал рывок отряда, – первый трофей Медведя. Вот он, завернутый в одеяло. Тело изогнуто, костлявая угловатая задница задрана, колени под себя. Лицо вытянуто на длинной шее и покоится на богатой бороде, будто на аппарели. Кровь, слюни и прочая дрянь на спутанных курчавых волосах. Первая жертва, но виновник успеха. Под бравые крики собралась толпа «головорезов». Овал бренчал яйцами и громкими заявлениями. В руках брутальный тесак. Градус решительности нарастал.

А Медведь просто копал, рубил скалу, корчевал камни. Оказалось, все плохо. Генерал уже поверил, что бой был, но, по обычаю, прикрытием добровольцев не озаботился. В общем, армейская артиллерия не дотягивалась. А радужная перспектива приближающегося пиздореза19 вселяла отличный рабочий энтузиазм. Рядом пыхтит Дачник. Ткач разложил пулемет на брезенте и натирает поршень, высунув язык. Ткач мрачен. Он имел неосторожность заглянуть в отличную трубу от старины Цейса. Теперь божится, что насчитал восемь десятков машин. Пикапы уходили под правый фланг и пропадали под масштабным каменным выступом, похожим на челюсти дракона. Сейчас Ткач хоронил свой оптимизм.

– Эх, арту бы, – затянул Дачник.

– Нахер! – проворчал Ткач. – Вертушек карусель на полчаса – и зрада!

Медведь молча продолжал совершенствовать окоп. Он выложил его дно простреленным турецким спальником, в каменных нишах расположилось с десяток «эфок»20. Наконец, оглядев удовлетворенно дело своих рук, он облокотился на осыпающуюся стенку.

– Не будет вертушек, – сказал он равнодушно, сняв шапку, вытер ей пот и отжал. Они втроем посмотрели на падающие капли. Медведь откашлялся и добавил, переведя дыхание: – Духов здесь нет. И нас здесь нет. Так, – он повертел в воздухе саперной лопаткой, – мясо с низким сроком годности.

– А вот мясники уже задолбали, – проворчал Ткач, кивнув в сторону инициативной группы.

                                          * * *

Он раздвинул их плечами и застал Овала над мертвецом – голова на месте. Овал уставился на Медведя растерянно, продолжая удерживать бабая за воротник куртки. В глазах Овала царила такая борьба, что раздражение Медведя невольно схлопнулось. Медведь взвесил в левой руке саперную лопатку.

– Давай я, – предложил он.

Из бездны Овала всплыло облегчение.

– Ну… – Боец отступил.

– Ножом неудобно, – брякнул зачем-то Медведь, перекидывая лопатку в правую руку. Он уверенно навис над бородачом и в три удара отсек голову.

– Уф-ф, – сказали все.

– Эх, молодежь, – усмехнулся он.

                                          * * *

Кирилл шел легко, пружинисто печатая шаг. Глаза веселые, с бесом. Того и гляди расплещется слово на неокрепшие мозги: тут им и конец – смешная кома и гладкие извилины. В руках ротного коробка из-под сухпая – вся в подозрительно бурых пятнах. Над Кириллом мухи да любопытные взгляды. Автомат предусмотрительно оставлен в чреве «Патриота», в компании перемотанного бурыми бинтами Феликса, он неспокоен – гадость задумывалась при нем.

Генеральская охрана встретила равнодушно, несмотря на страшно витиеватое приветствие. Тощий прапорщик, похожий на обрусевшего бедуина, лишь чиркнул глазами по пустой кобуре и заглянул сквозь очи до самого черепного дна, затем приглашающе поднял полог, закрывающий дверной проем, знаково – без лести, из вежливости. Уже здесь, в простреленном большим стрелковым калибром здании, через провалившиеся блоки сочился нестройный хор тактических споров и сотканная из магического «ептвоюмать» аура штабного гения. Кирилл харкнул через плечо и, засветив зубы, вошел. Темно. Душно. Тугой, терпкий от генеральского парфюма воздух слоился копотью и чифирем. Кирилл некоторое время тупил, привыкая к сумраку. Наконец рассмотрел присутствующих. Вот он, генерал: чистый, успешный, вылизанный. В пальцах – карандаш. Комбат присел на краешек стола. В дальнем паучьем закутке армейский радист – совсем щегол – благоухает умом и питерской пропиской.

– Гутен морген, комараден! – рявкнул Капитан.

– Докладывай, Кирилл, – ровно ответил Комбат. На лице его легкое замешательство отыграло в сторону любопытства – заметил коробку, там явно ждало неладное, а неладное Комбат любил. Кожа на кощейском лысом черепе натянулась, комбат скалился и всем видом изучал реакцию навязанного руководства. Генерал выпрямился:

– В чем дело?

Вопрос был явно обращен Комбату. Тот оскалился.

– Он к вам, – парировал Комбат и переместился на пластиковый стул. – Излагай, Кирилл.

Стул под Комбатом жалобно затрещал. Сухие длинные пальцы скрестились на животе, как паучья свадьба. Капитан поставил коробку прямо на карту и, приоткрыв, засунул в нее руку.

– Генерал, ТЫ ведь офицер, – сказал он, не отрывая взгляда от коробки.

Генерал опешил:

– Ах, ты, блядь, щенок!

Он вскочил, холеное лицо покрылось пятнами. Комбат отвернулся, лишая его повода искать поддержки.

– Григоряк! – надорвался генерал. Капитан