Магический круг - Кэтрин Нэвилл

— Кто из вас без греха, — сказал он собравшимся, — первый брось на нее камень.

И вновь тихо опустился на землю и продолжил свои писания. Спустя долгое время он поднял глаза и увидел, что перед ним осталась лишь одна виновница ситуации. Больше никого не было.

— Иди и впредь не греши, — сказал он ей.

Услышав его слова, Никодим, находившийся неподалеку, понял важность того, что сделал Учитель. Он рискнул своей жизнью ради женщины, которую считал виновной, ибо сказал ей: «Впредь не греши». Учитель заставил каждого человека представить себя судьей — включая саму женщину, ибо она тоже осознала важность того, что сделано ради нее.

Когда женщина удалилась и Учитель остался один, Никодим подошел и встал рядом с ним, поскольку тот все еще продолжал рисовать что-то на земле. Никодим заинтересовался, что же Учитель рисует. Присмотревшись, он заметил, что на земле нарисован какой-то замысловатый узор — хитроумный узел, у которого невозможно найти ни начала, ни конца.

Почувствовав присутствие Никодима, Учитель поднялся с земли. Он стер ногой начертанный им рисунок. Когда Никодим упомянул о том, как рисковал Учитель, тайно отправившись в одиночку из Галилеи, Учитель улыбнулся и сказал:

— Дорогой Никодим, неужели я кажусь тебе одиноким? Но это не так: я пришел сюда с моим Отцом. Не забывай, шофар звучит и в Галилее.

Это высказывание, конечно, относилось ко Дню очищения после новогодних празднеств, когда Учитель был еще в Галилее: в этот день, как обычно в конце каждого года, дули в бараний рог, призывая к всеобщему покаянию и размышлению, дабы в грядущем году все верующие смогли лучше исполнить волю Бога. Но такое небрежное упоминание об этой извечной традиции вызвало у Никодима беспокойство, что она могла приобрести новый смысл в возбужденном и деятельном уме Учителя. Что же он имел в виду на самом деле?

Прежде чем Никодим успел прояснить свое недоумение, Учитель быстро направился к внешнему двору храма, у стен которого сидели менялы. Никодим, запыхавшись, догнал его там. Учителя вновь окружили прежние насмешники — вероятно, он ожидал и даже хотел этого — и начали обвинять его в приведении ложного свидетельства. Последовавший за этим разговор положил начало слухам о его возможном безумии.

Когда ему сказали, что сами они происходят от семени Авраамова и им не требуется никакого нового наставника, тем более нагло объявляющего себя мессией и наследником рода Давидова, Учитель имел смелость сказать, что лично знал Авраама. Более того, он сообщил им, что Авраам возрадовался, узнав о миссии Учителя на земле. Тогда иудеи сказали, что Учитель едва ли достаточно стар для того, чтобы знать такого человека, как Авраам, умершего тысячи лет назад. Учитель молча посмотрел на них. Потом сказал, что Господь лично познакомил их! И еще сообщил, что сам он — Учитель — является сыном Господа, плотью от плоти Его! Но и это еще не все. Он сказал им, и многие из присутствовавших были тому свидетелями:

— Я и мой Отец — суть одно. Истинно говорю вам: прежде нежели был Авраам, Я есмь!

За такое богохульное использование священного имени его хотели побить каменьями, но он удалился от них.

Однако то было лишь начало. Три месяца назад, спустя много времени после того праздника, Учителя с его ближайшими учениками попросили прийти в Вифанию в дом юного Лазаря, брата Марии и Марфы из Магдалы. Этот отрок тяжело заболел и мечтал увидеть его перед смертью. Но, по словам учеников, Учитель повел себя плохо: он отказался уйти из Галилеи и навестить больного, несмотря на то что женщины умоляли его попытаться исцелить мальчика и спасти его от верной смерти. Когда же он наконец пришел к ним, мальчик уже три дня как умер. Мария сказала, что труп его начал смердеть, и они с сестрой отказались допустить Учителя ко гробу.

Поэтому Учитель не вошел в пещеру. Он стоял снаружи и звал Лазаря — юного, умершего Лазаря, — пока не поднял его. Он поднял его из гробницы его отцов. И вышел умерший, обвитый по рукам и ногам гниющими погребальными пеленами с личинками, уже принявшимися за труп. Он воскресил его из мертвых.

— Милостивый Боже, — прошептал Иосиф из Аримафеи, когда рассказ был закончен.

Он взирал на членов синедриона туманным взором, не в силах вымолвить хоть слово. Что мог он сказать? Саддукеи проповедовали, что смерть является всего лишь концом жизни; фарисеи учили, что праведник, проживший по закону, может быть вознагражден вечной жизнью на небесах. Но никто не верил в воскресение или в то, что разлагающийся во гробе труп можно вернуть к жизни на земле. Это был невообразимый ужас.

Многие из собравшихся, понимая ужасное оцепенение Иосифа, отводили взгляды. Но первосвященник Каиафа, до сей поры хранивший молчание, решил теперь внести свою лепту в эту историю.

— По всей видимости, милый Иосиф, твой питомец, наш драгоценный Иешуа, сын Иосифа из Назарета, скромного плотника, преуспел в мастерстве факиров, — сказал он противным вкрадчивым голосом. — Вместо того чтобы стать нашим духовным лидером — учителем, равви, помазанным царем или кем угодно, — на что мы все здесь надеялись, он, очевидно, превратился в безумца, возомнившего, что ведет свой род от самого Господа и может самовольно решать, кому жить, а кому умирать. Странно, откуда такая идея могла возникнуть в его смятенном мозгу?

Он взглянул на Иосифа с ехидной усмешкой.

Иосиф отлично понимал, что многие члены совета, несмотря на молчание, разделяют мнение первосвященника. Ибо Господь есть святой, несказанный и неосязаемый: Он не мог воплотиться в земное существо. Иосиф мучительно размышлял, как же такое могло произойти. Всего за один год его мир перевернулся.

Иосифу необходимо было срочно увидеться с самим Учителем. Он знал его лучше других и всегда верил, что ему одному понятна чистота души Иешуа. Он должен увидеться с ним наедине, до того как станет слишком поздно.

Красивое, но заросшее сорняками имение Иосифа у подножия Масличной горы, где он редко бывал из-за своих дальних путешествий, называлось Гефсиманией. Он понимал, что сейчас Учитель вряд ли приведет туда своих учеников, да и сам не придет без приглашения Иосифа. Оставалось лишь одно место в холмистых окрестностях города, где Иисусу всегда были рады, — в селении Вифания, в доме Лазаря из Магдалы и его сестер, Марии и Марфы.

При одной мысли о сестрах из Магдалы Иосифа, как обычно, охватили сложные чувства. Мариам из Магдалы, или Мария, как называли ее римляне, напоминала ему о всей его жизненной несостоятельности как мужчины и как праведного иудея. Он любил ее — это было совершенно бесспорно, — любил всем сердцем, как только способен мужчина любить женщину. И хотя в свои сорок лет он уже годился ей в отцы, но, будь на то его воля, давным-давно с удовольствием выполнил бы свой священный долг перед Господом и помог появиться на этой земле плодам его семени, как сказал бы Никодим.

Однако Мариам любила другого. И хотя многие определенно догадывались, но только Иосиф Аримафейский знал наверняка, что свою любовь она отдала Учителю. Иосиф не винил ее за это, поскольку и сам любил его. Именно поэтому он так и не признался ей открыто в своей любви. И не признается, пока жив Учитель. Однако он отправил посыльного в Вифанию, чтобы напроситься к ним в гости.

Как сообщила ему по секрету Марфа, в четверг Учитель придет из Галилеи, а на пятницу назначен официальный обед и легкий ужин, где Учитель собирался сделать важное заявление. Памятуя о том, что во время последнего посещения этого дома Учитель поднял из гроба его юного главу, Иосиф в мрачном расположении духа размышлял о том, чем же будет чревато его нынешнее явление.

В пятницу утром Иосиф отправился в Вифанию, расположенную в нескольких милях от Гефсиманского сада. Подъехав к дому сестер, он увидел это явление — вернее, призрачное видение в белом хитоне, — спускавшееся по склону холма с раскинутыми руками. Это был Учитель, но он выглядел как-то странно. Его окружало множество людей, как обычно, в основном женщины, облаченные в белые одежды, все несли охапки цветов и пели незнакомую, но западающую в память песню.

Потеряв дар речи, Иосиф сидел в колеснице. Учитель подошел к нему в своих струящихся свободными складками одеждах, заглянул в глаза Иосифа и улыбнулся. Лишь на мгновение Иосиф увидел в нем того ребенка, которым он был когда-то.

— Возлюбленный Иосиф, — сказал Учитель, беря его за руки и помогая выйти из колесницы. — Я так жаждал встречи с тобой.

Потом, вместо привычных объятий, Учитель пробежал пальцами по его рукам, плечам и лицу, словно ощупывал неведомое животное или, подобно скульптору, запечатлял в памяти его черты для создания языческого изваяния. Иосиф не знал, что и думать. Однако он почувствовал какое-то необычное тепло, проникающее глубоко под кожу, пронизывающее его плоть до костей, словно в его организме происходило какое-то физическое изменение. Он отстранился, испытывая смутную тревогу. Его раздражали окружившие их поющие люди, и ему очень захотелось уйти с Учителем в какой-нибудь уединенный уголок. Словно угадав его мысли, Учитель спросил: