Пограничник (СИ) - Кусков Сергей Анатольевич

И снова все задумались. Вот и хорошо, пусть думают. А я тем временем закрыл заседание:

— В общем, сеньоры, вы всё услышали. Работаем. Сеньоры бароны, дядюшка, останьтесь, обсудим военное положение на текущий момент.

— Здравствуйте-здравствуйте, уважаемые!

Крестьян орлы согнали со всей деревни на «лобное место» — центр укреплённого поселения. Небольшая площадь перед домом старосты.

Когда-то (до осады) это была благополучная и даже богатая деревня. Как и пять других в округе. Но у нас война с Феррейросом, а эти деревни принадлежат городу. Город богатый, основной доход получает от добычи железа, и выкачивать последнее из крестьян хозяевам города не было необходимости. Но теперь тут обосновалось четыре сотни вооружённых людей у которых чуть меньше тысячи лошадей. Вопрос, что будут делать эти люди и эти лошади с крестьянами, при условии, что они ведут с хозяевами крестьян войну?

Разумеется, их первым делом ограбили. Забрали всё, что можно съесть и чем накормить скотину. Зерно, овёс, сено — всё. А на поля, где уже засеяна пшеница, выгнали пастись свои огромные табуны — урожая в этом году не будет. Бароны следили, чтобы у крестьян не забрали последнее, чтобы с голоду не подохли тут все, то есть всякие овощи и огороды не тронули. Но вот скотину забрали всю. На мясо, да. Ибо это скотина города Феррейроса. Как и двуногая скотина. А ещё следствие — всех баб, какие есть, любого возраста, баронские солдаты давно перещупали, во всех шести деревнях, и оттрахали по самое не балуй. И сейчас воины знают куда ехать, если хочется. Ибо это женщины — собственность Феррейоса, с которым идёт война. И сделать ничего нельзя — законы войны.

Бежать? Куда? Да и сбежав, будешь беглым, а это дорога до ближайшего дерева.

Жители этих деревень остались без права выбора, ограбленные, избитые, изнасилованные. Мне было их жаль, очень жаль! Но я для них не мог сделать НИ-ЧЕ-ГО. Как бы ни морализаторствовал, какими бы помыслами ни был охвачен, у этого мира свои законы, и он по ним живёт, плевав на мои моральные терзания. Просто иначе не может быть, потому что не может быть.

Почти сотня крестьян обоего пола (сказал сгонять всех взрослых, кроме детей и беременных) смотрели исподлобья, изучая землю. Крепостной не может смотреть в глаза благородному — это вызов. За такое можно убить. Но как же велика была их ко мне ненависть! Как будто я — источник всех их проблем.

Нет, я на самом деле их источник. Ибо не прикажи я осадить Феррейрос, этого ада бы не было. Для них ничто иное не важно. То, что виновата рабовладельческая крепостная система — в головы людей такая мысль даже не закрадётся. И это трагедия — ибо когда придёт время, и такие же забитые «крестьянские отродья» не выдержат уровня гнёта, они просто будут всех угнетателей убивать. Мужчин, женщин, детей, верных им слуг — всех подряд. Не ради светлого свободного будущего, а просто из мести. Проходили, знаем. Их, конечно, после этого станут воспринимать иначе, менталитет изменится, и крестьян даже начнут усердно освобождать… Но крови прольётся — море. И если верна моя оценка — этот мир и это королевство вплотную подошло к такой войне. Не хватает только глобального катаклизма с ослаблением власти феодалов вроде надвигающейся гражданской войны. У нас в Европе катализатором стала война Столетняя, а в России перед восстаниями Разина или Пугачёва и войны были, но и без войн прелестей жизни хватало. Ситуация на пределе, ждём только спички, а значит, если я хочу стать господином этого мира, должен перепрыгнуть через этап вырезания всех всеми и улучшить жизнь и статус крестьян до того, как они возьмут в руги оружие. Ибо самый конечный результат крестьянской войны предрешён, и другого нет и не может быть — спустя все перипетии они станут свободными наёмными рабочими, базой капитализма.

— Что носы повесили? — стараясь держать весёлый тон, «острил» я. — Или вам живётся плохо? Или вас обижают здесь?

В тишине вдруг прозвучал голос местного старосты:

— Граф, ты издеваться пришёл? Ну убей! Убей нас всех! Кровопийца! Только издеваться на надо! И не пугай — пуганные, куда ж более.

Смелый. Уважуха таким.

— Нет, не издеваться, — перешёл я на серьёзный тон. — Вы не поверите, но я приехал сделать вам заманчивое предложение. Именно с той целью, чтобы вам было легче, и чтобы мои солдаты вас не обижали. Обижают вас солдаты?

Ещё более злые лица. Мог бы не спрашивать.

— В общем, сеньоры, чтобы вы понимали. Вы — собственность моего врага, я НЕ МОГУ ничего для вас сделать. Вы для меня — трофей, объект грабежа. Знаю, люди подневольные, но и меня поймите — чего это ради я буду вас в попу целовать, когда завтра придёт мой враг и поведёт вас на подвиги ради войны со мной?..

…А после я сделал им предложение, от которого очень сложно отказаться.

— Думайте, уважаемые, — закончил я речь. — И советую хорошо подумать. Ибо после вас я поеду на рудники и сделаю точно такое же предложение томящимся там кандальникам. Как думаете, что выберут запертые там в шахтах и штольнях до конца недолгой жизни сеньоры шахтёры? В легион, строить дорогу на открытом воздухе, а не в тесноте и пыли шахт, или вольное поселение пусть и под степняками, но ВОЛЬНОЕ, вашу мать?

Тишина вокруг зазвенела. А вот это удар ниже пояса. Зачем бежать, ведь можно перетерпеть, потом мы уйдём, а благословенные хозяева Феррейроса вернут всё, как было. Без урожая? У них деньги есть — накормят, не дадут этот год пропасть. Они скот, но ИХ же скот! А тут, с шахтёрами, ситуация выходит совсем на другой уровень.

— А после я сниму осаду с города, — продолжал я. — И как думаете, кого туда горожане, на рудники, погонят?

Тут долго думать не надо. Придут, похватают двуногий скот мужского пола и насильно отвезут на рудники вместо выбывшего оттуда мяса. И с этим тоже ничего не сделаешь — их скот, как хотят, так и используют. А что горняк на шахте больше трёх лет не живёт, и его вообще из шахты до конца дней не выпускают, только меняют урок на еду и питьё…

В общем, думы у крестьян были невесёлые.

— Тем, кто готов переселиться в Лимессию, послезавтра с рассветом подойти к главному лагерю, перед Западными воротами города. Прийти всем вместе — со скарбом, телегами, посудой и вещами. Всё, что возьмёте с собой — то и ваше, ничего запрещать и проверять не буду. Как не буду ничего забирать — мои воины предупреждены, что тем, кто обидит вас до послезавтрашнего утра — смерть. А кто обидит МОИХ переселенцев — тем более.

А теперь ропот и перешёптывания среди моих орлов, окруживших площадь. Сильно. И для них обидно. Но графское слово твердо — надеюсь, выдержат.

— Кто хочет в легион — также подойти с рассветом с семьями, с телегами и скарбом. Но встать отдельно.

Кто же желает заключить ряд с Управлением — уже сейчас, вплоть до послезавтрашнего утра, можете подойти к управляющему — он в лагере каменотёсов. И вас оформят.

— Допускаю! — прокричал я, обрывая возникшие шепотки. — Допускаю, что вы можете выбрать ряд, но через время можете или пойти в легионеры, или уйти в Лимессию. Но если пробуете бежать просто так — после снятия осады бы будете считаться собственностью Феррейроса, и вас городу выдадут, как только поймают.

У меня всё, уважаемые.

— Ты крут, — вздохнула Ингрид. — Как всех развёл.

— Ну, Феерейросу эти люди точно не нужны, — заметил я. Мы выезжали за пределы сельского тына, впереди и сзади ехали воины, тоже о чём-то негромко переговаривающиеся. Обсуждали мои новинки и то, сработают они или нет. — Перебьётся Феррейрос, — заключил я, глядя на каменные громады крепостных стен вдали, почти на горизонте.

— Но ты насильно делаешь их беглыми. Добровольно. Не забираешь по праву победителя, а… — Ну да, у неё в голове не укладывалось. Если у нас война — то эти люди добыча. Всё ж законно на уровне общепризнанных понятий.

— Угу, — довольно кивнул я. — А чтоб потом когда примчится легат предъявлять претензии и выкрутит руки что, прикажешь возвращать? Прятать? Не сертёзно, Ингрид. А так они сбежали — я не при чём.