Вандемьер - Андрей Иванов

Коммунизм не нужно строить. Нужно просто жить по уму и совести и терпеливо двигаться по столбовой дороге культуры.

Как приговор коммуне звучат слова великого германца:

«…„общее благо“ — откуда ему вообще взяться! Само слово противоречит себе: общим бывает лишь малоценное. В конце концов все будет так, как есть, как было всегда: великое для великих, пропасти для глубоких, нежное и потрясающее — для чутких и — в основном и малом — все редкостное для редких» (Ф. Ницше. По ту сторону добра и зла).

Так «Прелюдия к философии будущего» становится послесловием к философии концлагеря.

Бюрократия сумела построить «коммунизм» только для себя. Имеющий власть имеет и богатство — в этом ли гармония Вселенной, идеал справедливого общества?

Нами правят рабовладельцы — и это самое точное выражение сути вопроса. Раньше они опасались вышестоящего партийного хама — теперь его не было. Они получили полную власть над нашими телами (не хочется добавлять «и душами») и, по выражению известного писателя, всегда владеют правом «первой брачной ночи». Было бы неправильным сказать, что рабовладельцы ничего не бояться. Если бы они ничего не боялись, то они держали бы деньги в наших, а не западных банках. 

Какие они, эти рабовладельцы? Нет, это не римские патриции, не английские аристократы, не тевтонские рыцари, не венецианские купцы, не французские дворяне, не польские шляхтичи или испанские идальго и не русские помещики. Любой из перечисленных типов имел свое неповторимое качество. Наши отличаются только тем, что они никакие. Они лишены качеств. Все, о чем они мечтают — это быть похожими на европейских или американских буржуа, но они никогда не будут на них похожи. Они навечно приговорены быть безликой нечистью, не дающей проявиться ничему живому, жадно хватающей все, что находится в радиусе действия их когтей. 

Сбываются мрачные предсказания гениального мыслителя Константина Леонтьева, жившего в 19-м веке. Он не делал различий между свободой и равенством и понимал буржуазность социализма, отсутствие существенных отличий между буржуазным идеалом «государства всеобщего блага» и социалистическим обществом «сытых, хорошо одетых рабочих». И то и другое приводит к губительному упрощению, сведению всей социальной структуры общества в основном к типу самодовольных буржуа, живущих в однотипных домах и пользующихся одинаковыми благами цивилизации. 

«Не ужасно и не обидно ли было думать, что Моисей всходил на Синай, что эллины строили свои изящные акрополи, римляне вели Пунические войны, что гениальный красавец Александр в пернатом каком-нибудь шлеме переходил Граник и бился под Арбелами, что апостолы проповедовали, мученики страдали, поэты пели, живописцы писали и рыцари блистали на турнирах для того только, чтобы французский, немецкий или русский буржуа в безобразной комической своей одежде благодушествовал бы „индивидуально“ или „коллективно“ на развалинах всего этого прошлого величия?… Стыдно было бы за человечество, если бы этот подлый идеал всеобщей пользы, мелочного труда и позорной прозы восторжествовал бы навеки!»

Ему было стыдно тогда, нам же ни капельки не стыдно теперь, когда все это стало страшной реальностью! И мир равенства, и мир свободы одинаково уничтожают неповторимые культурно-исторические типы и сводят все к этому самому «подлому идеалу». Мы же умудрились дважды попасть в историческую ловушку. Эксперимент по созданию общества равенства привел к уничтожению многих и многих людей, гибели православной культуры. Недавно начавшийся эксперимент по части свободы пока что начисто разрушил государство (называть то, прошлое государство можно, как угодно) и Бог знает к чему еще приведет.

Однако, можно ли говорить о принципиальной возможности существования общества, в котором человек сможет избежать неизбежностей превращения в товар, в грязного политикана, в ущербное бездуховное существо, отчужденное от окружающего мира людей и от себя самого, становящееся рабом вещей и обстоятельств, им же самим созданных (капитализм) или подчинения чудовищному бюрократическому государству — Левиафану с полным единообразием условий жизни и всевластием партии насильников, военных и тайной полиции (коммунизм)?

Можно ли, не впадая в иллюзии, серьезно размышлять о синтезе социальной справедливости и эффективности, о том, чтобы одновременно избежать ужасов бездуховности и потребительства буржуазной цивилизации, мифологичности и бедности коммунизма?

К. Маркс завещал нам небыстрый путь из царства естественной необходимости (предыстория) в царство осознанной необходимости (коммунизм) и далее — в царство свободы (гуманизм), не оставив, впрочем, конкретных рецептов. Три гегелевских закона, которые, как известно, могут описать любой процесс изменения, с легкостью описывают и этот. И хотя в последнее время мыслители все чаще рассуждают о возможностях не только прогресса, но и регресса (С. Стоянович) и о том, что «бесконечность» прогресса «есть бредовая мифология» (А. Солженицын), все же отрицание прогресса и необходимости формулировать цели общественного развития превращает человека в бесхребетного конформиста.

Всякая крайность приводит к трагедии, а самое сложное — суметь соблюсти «серединную линию развития» (А. Солженицын).

Общая и частная собственность, власть одного и власть народа, свобода и насилие, движение и постоянство, планомерность и хаотичность, количество и качество, культура и цивилизация, государство и анархия, равенство и неравенство, нравственность и право — как соблюсти эту линию?

Плоха монополия частной собственности, не более хороша и монополия общественной.

Плох тоталитаризм, но не лучше и царство политиканской мафии.

Насилие омерзительно, но чем приятнее хаос?

Нестабильность нервирует, но и окостенелость не менее того.

Государству лучше бы отмереть, но перспективы анархии безрадостны.

Неравенство — естественное свойство природы, ради уничтожения которого совершались революции, но чем же лучше равенство в нищете?

Неплохо бы заменить право естественными нравственными законами, но когда мы это делаем, то «опускаемся еще ниже».

Количественный рост может быть губителен для экологии, но как остановить его, когда на Земле столько голодающих?

Движение в сторону более справедливого общества означает:

1. Разумный баланс общественной и частной собственности.

2. Создание экономических условий, при которых человек может прекратить борьбу за существование и начать жить.

3. Установление такого порядка государственного устройства, который сводил бы к минимуму значение борьбы за власть.

Общественный строй, при котором это становится возможным, мы называем монархическим либеральным социализмом.

Не бездуховный капитализм, не мифологический коммунизм, не абсурдная деспотия, а монархический либеральный социализм.

Общество, в котором имеющие власть не смогут автоматически обрести богатство, а имеющим богатство не будет большого смысла покупать министерские портфели.

Всем гражданам этого общества останется по большому счету только одно — созидать.

Когда пан Дзекановский дошел до этого места, то есть не дочитал и до середины, в дверь ворвался высокий остроносый молодой человек, поздоровался за руку с профессором и его гостем и быстро заговорил по-польски. Профессор, озабоченно выслушав юношу, быстро отнесся к досадовавшему из-за прерванного диалога Композитору:

— Пшепрашам, извините, мне надо уходить. Мне нравится, что здесь написано, но я не один принимаю решения, у нас коллегия, мы обсудим и сообщим вам. Он протянул визитную карточку.

— Когда мне обратиться?

— Недели через две.

— Спасибо, пан Дзекановский!

Ну что же, еще одна зацепка. Если, о чем страшно подумать, опубликуют, то, может быть, будет какой-то гонорар? Ох как кстати был бы он сейчас!

Он не забыл нанести еще один немаловажный визит. Во время своих хождений по аллее Ерузалимски — центральной улице, выходящей к вокзалу, он приметил вывеску «Канадиан Эйрлайнз», авиакомпании, услугами которой, как предполагал наш путник, он должен будет непременно воспользоваться. Войдя в помещение «Канадиан Эйрлайнз», Композитор попросил справку о стоимости билета до Канады.