«Неистовый Виссарион» без ретуши - Юрий Домбровский

Горы Виссариону уже изрядно поднадоели, ванны опротивели. На Кавказе хорошо пожить с месяц здоровому, а лечиться – и в раю скучно. Постоянно жить в Пятигорске – приятного мало. Людей нет, словом особенно не с кем обмолвиться – не с черкесами же о литературе говорить.

Его опять потянуло в Москву. Намерение перебраться в Питер было скорее плодом минут отчаяния и ожесточения. Теперь, успокоившись на водах, он уже не почитал свой переезд в Петербург неизбежным. Письма в Москву Аксакову, Бакунину, Иванову – были чрезвычайно обстоятельными и едва вмещались в толстую тетрадь. В письмах своих он даже больше упражнялся в литературном слоге, нежели в описании своего житья-бытья. Просил своих друзей об одолжении прислать необходимые ему книги и словари, огорчался, когда присылали не совсем то, что было нужно. Начал писать новый труд под названием «Полный курс словесности для начинающих». Ещё будучи в гимназии, он мечтал о сочинении этой книги: теперь же настало время, потому как мысли на свежем кавказском воздухе об этих предметах созрели основательно.

Виссарион стал всё больше обращаться к Богу. Дружба между людьми уже не казалась ему сопряжённой с радостью и блаженством. Между людьми было просто братство, о котором проповедовал Христос, родство, основанное на любви и стремлении к Богу, ибо только Он был и есть любовь и истина. Бог не есть нечто отдельное от мира, Бог – в мире, потому что Он везде. Его никто не видел, но Он во всяком благородном порыве человека, во всякой светлой его мысли, во всяком святом движении его сердца. Мир и Вселенная – есть храм, а душа и сердце человека – есть его алтарь. И искать Бога нужно не в храмах, созданных людьми, а в сердце своём, в своей любви. Он готов был утонуть, исчезнуть в науке и искусстве, возлюбить их, как цель и потребность всей жизни, раствориться в блаженстве света и теплоты, исходящей от любви к Богу. Бог – есть истина, следовательно, кто сделался сосудом истины, тот и есть сосуд Божий. Ибо кто знает об этом, тот уже и любит, потому что, не любя, невозможно познать мир, а не познавая его, невозможно любить.

Философия становилась для Виссариона одной из форм общения с самим собою. Всё, что оставалось за пределами мысли, было всего лишь призраком. Лишь мысль – существенна и реальна. Мысль, одетая телом: тело сгниёт, но мысль останется. Философия становилась для него предметом всей его дальнейшей деятельности, наукой идеи чистой и отрешённой, началом и источником всякого знания. Философия чувств растекалась по его бренному телу, несла мир и гармонию уставшей душе, и, казалось, что уже не он живёт в этом мире, а весь мир поселился в нём самом. В самом себе, в сокровенном святилище своего духа, он находил истинный храм счастья и становился свободнее.

Дни, бесконечной вереницей протекающие в нём, были похожими один на другой, как близнецы-братья. Опротивевшие ванны, прогулки в одиночестве, долгие сиденья за столом с пером и бумагой, копания в себе самом – приводили его в вялотекущую апатию и бесконечную тоску. Кавказ ужасно надоел и опротивел. Душа рвалась в Москву, а между тем дух замирал от одной только мысли о Москве. Он знал, что «Грамматика» его разойдётся и что единственная причина его возможного неуспеха лишь в том, что она существует incognito, но ждать он уже не мог и не хотел.

Мысли его так были заняты приближающимся отъездом, что он даже забыл сделать много нужного для успеха своей «Грамматики», как например, отправить экземпляр Краевскому, который бы к его приезду написал о ней похвальную статью. Надо было ещё как-то свести концы с концами, по гривнам и копейкам разложить месяцы и дни, уравнять приходы с расходами. А он всё полагался на благоприятную перемену обстоятельств – то через журнальную работу, то через отдельные свои труды. Поистине – жертва собственной веры в свою судьбу, своей доверчивости к обстоятельствам, своего ложного положения в обществе.

Аксаков в одном из писем предлагал ему попробовать писать книжки для детей. Белинский с ходу отверг, казалось бы, заманчивое предложение. Для детской книжки мало нужных условий. Целью её должно быть – возбудить в детях истину не в поучениях, не сознательную, но истину в представлениях и ощущениях. А для этого нужно то спокойствие, та гармония духа, которая даётся человеку только любовью. А в нём теперь мало было любви. Весь он теперь в своих внешних обстоятельствах, весь вне себя и чужд всякой сосредоточенности. Сверх того, писать книгу для детей, имеющую благую цель, для денег, для поправки своего положения негоже. И дело даже не в том, что выручка денег за такую книгу не есть дурное дело, а в том, что книга для детей не должна быть результатом добычи денег.

«Горе от ума» – формула Грибоедова. Чем чаще в себе копаешься, тем ближе к сошествию с ума. Горькая будущность тем более горькая, что сам же он и готовил её своею беспорядочной жизнью…

Мысли перебивали одна другую, скакали от одной к другой, останавливались ненадолго и пускались в галоп дальше… Вспомнил вдруг Надеждина. На него он уже давно не сердился, даже вспоминал об их прежних добрых отношениях. Человек он, по сути, добрый, но решительно пустой и ничтожный. Жаль только, что своею пустотой и ничтожностью своего характера, сделал немало зла людям, находящимся с ним в тесных отношениях. Это он недавно испытал и здесь, на Кавказе.

Встретил тогда Белинский генерала Скобелева, лечившегося на Кавказе в одно с ним время, которого обругал как-то в «Молве» Селивановский, в безымянной статье, как он это делал обычно по свойственному ему благоразумию. Столкнувшийся тогда на водах с Виссарионом генерал спросил:

– Вы господин Белинский?

– Я, – ответил тот, слегка смутившись.

– Очень рад, давно желал познакомиться с вами. Вы здесь давно?

– С июля.

– У вас острое перо, молодой человек, – улыбнулся генерал. – Хотел поинтересоваться только – за что вы меня так разругали в своей статье?

– Я никогда не отказываюсь от своих литературных опусов, хороши они или дурны, – довольно резко ответил Белинский. – Высказывая свои мнения о том и о сём, никогда не чувствую страха отказываться от них. Но статью о вас писал не я, а Селивановский.

– Как не вы? Да Надеждин сам был у меня, просил извинения и сказал мне, что это вы написали. И хорошо, что он извинился тогда передо мною, а то и ему, и вам тогда могло быть худо – я уж собирался жаловаться императору.

– Позвольте, я же вам объяснил, – начал было Белинский, – это не я…

– Нехорошо, братец, быть таким заносчивым, – генерал положил ему на плечо руку. – Греч именно о тебе сказал, что ты голова редкая, ум светлый, перо отличное, но что больно дерзок и ругаешься на чём свет стоит. А талант распылять негоже.

В таком духе они проговорили ещё некоторое время. Генерал продолжал осыпать комплиментами талант молодого литератора, похлопывать его по плечу, а заодно ругать Надеждина, но таким тоном, что Виссариону казалось – это не Надеждина ругает генерал, а его самого.

– Простите ещё раз за недоразумение, ваше превосходительство, – склонил голову Белинский. – Я сожалею, что так приключилось.

– Полноте, – дружески пожал руку генерал, – я уж давно простил. Будет время, заходи в гости…

Да уж, хорош был Надеждин. Если б он и написал эту статейку, в таком случае, так как обошлось без беды, ему следовало бы прикрыть его, а не выдавать. Впрочем, бог с ним – он и так наказан.

Встречал он в Пятигорске и брата Пушкина – Льва Сергеевича. Но тот показался Белинскому пустейшим человеком. Указывали ему и на Лермонтова в окружении офицеров – автора нашумевшего стихотворения «На смерть поэта». Они даже перекинулись приветствиями, но дальше знакомство не пошло…

Всё это промелькнуло коротким мигом, и мысль снова направилась к скорому отъезду. Уже в самом начале сентября он собирался выехать из Пятигорска в Москву, к которой всеми фибрами своими рвалась душа. При одной только этой мысли у него замирало сердце и кружилась голова. Разумом было страшно возвращаться туда, куда стремилось сердце. Это возвращение представлялось ему какой-то ужасной катастрофою – без денег, без работы. Одна надежда тешила, да и та слабая, – тронется ли его «Грамматика» по его приезде. А как она могла тронуться, коль о ней он до сих пор не написал Краевскому.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Белинский В. Г. Собрание сочинений. В 9-ти т. Т. 9. Письма 1829–1848 годов. – М: Худож. лит., 1982. – С. 14.