Перейти грань - Роберт Стоун

Браун и Энн ели оладьи одни. Мэгги так и не вышла из своей комнаты.

— Мне следовало бы покатать ее на яхте, — предположил Браун.

— Но ведь лодка у тебя на Статене.

— Что ж, мы могли бы поехать туда.

— Вряд ли тебе хочется заниматься этим сегодня.

Браун не был настроен на морскую прогулку под парусом. Но ему не давало покоя чувство вины перед дочерью за то, что ее отдали в интернат и оставили там без родительской заботы.

— Сейчас у меня действительно нет настроения. Мне надо было взять ее в осенний поход.

— Ты думаешь? — не согласилась Энн. — Мне кажется, что у нее другое на уме.

Делать Брауну в этот день было нечего. Энн отправилась работать к себе в кабинет, который он оборудовал для нее. Она заканчивала статью в морской журнал. Мэгги тайком выбралась из комнаты и скрылась из дома. Сразу после полудня Браун надел плащ и собрался отправиться в офис. Проходя мимо, постучал к Энн.

— Тебе следовало бы сходить этим утром в церковь, — сказал он жене, — и молить Бога не понижать курс акций.

Они вместе посмеялись.

4

В такси по дороге из Ла-Гуардиа Стрикланд не мог избавиться от ощущения, что за ним следят. Еще в баре аэропорта Майами он заметил, что за ним наблюдает мужчина, севший в их самолет в Белизе. После Майами он перебрался в первый класс, но и здесь обнаружил того же самого длинного метиса — тот расположился в кресле через проход. Когда такси въезжало на мост Триборо, Стрикланд приметил «форд-фалкон», который прямо перед ним выехал с Гранд-Паркуэй. За рулем сидел темноволосый мужчина в солнцезащитных очках. Второй рядом с ним был как две капли воды похож на первого. Пока они ехали через мост, Стрикланд не спускал с них глаз, думая при этом, во всем полушарии вряд ли найдется зрелище более зловещее, чем являла собой эта пара крупных латиносов в «форде-фалконе». При виде них хотелось начать причитать. Когда «форд» проходил мимо них, чтобы съехать с федерального проезда на Сто шестнадцатую улицу, он отвернулся.

По дороге в деловую часть города Стрикланд бросил взгляд на шофера, которого звали, если верить означенному в лицензии на перевозку, Кязим Шокру. У него была совершенно лысая голова, островерхая, как снаряд, а в свирепых глазах полыхало пламя фанатизма или наркомании, а может, просто безумия.

— Ну ч… что, Кязим? — поинтересовался Стрикланд. — Нравится тебе Нью-Йорк?

Кязим Шокру уставился на него в зеркало с нескрываемой злостью.

— Нет? — Они свернули с Сорок восьмой улицы и углубились в джунгли центра. Стрикланд уже жалел, что завел этот разговор. — Тогда где же тебе нравится?

Шофер игнорировал его вопрос. Стрикланд обитал в Хеллз-Китчен, западнее Девятой авеню. Он вышел на углу, достал из багажника свой чемодан и расплатился с Кязимом. На дороге к нему подошел оборванец с пластмассовым стаканом в руке. Стрикланд хотел было бочком пройти мимо, но передумал и, вернувшись, наполнил его стакан мелкими монетами, которые надавали ему на сдачу в Центральной Америке.

Миновав входную металлическую дверь, он прислонился к аляповато-зеленой стене первого пролета и вызвал лифт. Неизменный лифтер, колумбиец Архимедео, при виде Стрикланда отступил назад, изобразив на лице крайнюю степень удивления.

— Эй, где это вы пропадали?

— В Атлантик-Сити, — сообщил Стрикланд.

— Да уж. — Архимедео уступил ему дорогу. — Я знаю, где вы были.

Стрикланд занимал в доме половину восьмого этажа, на котором когда-то располагалась фабрика музыкальных инструментов. У него были здесь оборудованы две монтажные комнаты и небольшой офис. Просторное чердачное помещение и было, собственно, жильем.

Из-за дверей его мастерской доносились звуки радио. Когда он постучал, к двери кто-то подошел и стал прислушиваться.

— Да, пожалуйста? — раздался наконец гнусавый голос, в котором явственно звучали нотки наглости.

— Это я, Херси. Открывай.

Загремел замок «медеко» с задвижкой, и перед Стрикландом предстал кланяющийся и потирающий руки Херси. Это был похожий на школьника неуклюжий и хлипкий юнец, которого Стрикланд взял себе в помощники.

— Добро пожаловать, мистер, — кривляясь, произнес Херси. Ему доставляло удовольствие изображать чудаковатого лаборанта из фильма ужасов. Впрочем, он вполне годился на эту роль.

— Что происходит? — спросил Стрикланд. — Пленка пришла вся?

— Думаю, вся. Сто восемьдесят роликов. На тридцать часов.

— Ты проявил ее?

— Ну конечно.

— Хорошо, — одобрил Стрикланд.

Он прошел на свой чердак, принял душ и переоделся, слушая одновременно сообщения, оставленные ему на автоответчике. Сплошная скукотища, у него не было настроения заниматься сейчас телефонными разговорами.

Вернувшись в монтажную, он застал Херси работающим за «стинбеком» под столь обожаемую молодежью современную музыку, от которой его бросало в дрожь.

— Выруби, Херси. Я хочу посмотреть, что я наработал.

— Момент истины, — провозгласил Херси и, подскочив, принял карикатурную позу лакейской услужливости.

— Правильно, истины, — подтвердил Стрикланд. Они уселись и стали смотреть отдельные куски хроники из документального фильма, снятого Стрикландом в Центральной Америке. Это были сцены политических сборищ, проводимых правящей партией, религиозных процессий и отправки добровольцев на уборку урожая. Были моменты, когда камера внимательно приглядывалась к трупам людей. Были виды, заснятые из дверцы летящего вертолета, догоняющего свою тень над саванной, и это чем-то напоминало Вьетнам. Фламинго, тысячами взлетающие над озером в горах, и доколумбовые руины, мрачные, таящие в себе смерть. Были также разного рода интервью.

— Господи Иисусе! — вырвалось у Херси, когда он смотрел на американского дипломата, пытавшегося объяснить происходящее. — Вы раскалываете их, как орехи.

— Я лишь подвожу их к этому, а раскалываются они сами, — усмехнулся Стрикланд. — Вот что я делаю.

На экране перед ними был брат премьер-министра, который говорил более чем странные вещи, пытаясь объяснять то, чего нельзя было объяснить камере.

Херси приглушенно хихикнул.

— Он что, не знает, что его снимают?

— Знает, конечно. Но в то же время как бы и не знает. Примерно через час Стрикланд нажал кнопку выключателя.

— Я смогу взять почти все, — обратился он к Херси. — Тут есть пикантный аромат настоящей вещи. За дело! — хлопнул он в ладоши.

— Я склоняю перед вами голову, мастер, — отозвался Херси.

Стрикланд подумал, как часто он и Херси оказывались настроенными на одну и ту же волну. Несносный до ужаса, Херси, однако, был поразительно одаренным профессионалом. Он мог редактировать, работать с камерой или писать звук и одновременно терпеть присутствие Стрикланда. Хозяин не мог нарадоваться на своего помощника.

— Они и без того одиозные фигуры, — восторгался Херси, — а перед камерой просто из кожи лезут, чтобы продемонстрировать это. Как вам удается такое?

— А ты не понимаешь, да? Ты что, действительно думаешь, что это я заставляю их казаться такими гадкими на экране? Как раз наоборот. Они сами охотно вываливают себя в дерьме, да так, что мне даже приходится отмывать их.

Умерив пыл, Херси снял очки и протер их.

— Тут совсем непросто отличить хороших людей от плохих.

— А вот это буду решать я. Когда научишься монтировать, наступит твоя очередь.

— Правда?

Собираясь уходить, Херси надел пиджак поверх своей черной футболки с восходящим солнцем на груди. Для солидности в переднем кармане он носил три шариковые ручки. Стригся он, как правило, в «Асторе» и предпочитал костюмы из миланской ткани.

— Как насчет этого Хайлана? — спросил он, направляясь к выходу. Хайлан был яхтсменом, о котором они собирались делать следующий фильм. Стрикланд уже назначил встречу с ним.

— Трудно сказать, — ответил Стрикланд. — С одной стороны, он наш патрон, а с другой, у него жестокое и примитивное лицо.

Смех Херси эхом прокатился за дверью.

Оставшись в монтажной, Стрикланд принялся просматривать еще один ролик, пропуская какие-то кадры и внимательно вглядываясь в другие. Сцены с птицами производили особое впечатление. Взлетающие фламинго, ласточки на кактусах, голуби и грифы на пальмах — он потерял счет пленке, изведенной на пернатых. Перед глазами возникали мифические и геральдические видения. Губы сами собой шептали: «Палома». Птицы были своеобразным символом страны.

Самыми непостижимыми были кадры с мертвецами. Трупы в фильме приковывали внимание не только потому, что они являлись наглядными свидетельствами драмы и насилия. Стрикланд задумался над тем, что мертвые всегда кажутся смирившимися со своей судьбой. Где бы ни настигла их смерть и как бы далеко ни зашел процесс разложения, их вид действует чуть ли не утешительно, как бы показывая, что если они смогли принять это со смирением, то тебе это тоже будет по силам.