Записки юного боцмана - Анатолий Николаевич Овчинников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Беседка-люлька через блоки была принайтовлена шкотами к планширю первой палубы, или к леерам второй. Чумазый с головы до пят матросик, мало того, что был в спасжилете, вдобавок был обвязан страховочным шкентелем (обязательно с мусингами). И вот, стоя враскоряку на качающемся настиле, он должен был макать кисть-валик в обрез с краской, и виртуозно возюкать им по металлу.
Краска, зараза, оказалась жидкая, как кефир 0,5 %. Грунт-сурик тоже жидковат — как кефир 1,5 %. Загустителей не предусмотрено, наоборот, в 200-литровых бочках завезли растворитель — да не тот — со сложным название этилен- и что-то там еще, это, чтобы и без того жидкую субстанцию еще разжижать. Мучения длились несколько дней и белых ночей, пока…
Пока не раздался крик вахтенного у трапа (сходней): «Водовоз швартуется!».
Пробросав всё, маляры стали выкарабкиваться на палубу. Ведь водовоз — это, как сказал Хэмингуэй — праздник, который всегда с тобой. Для справки: тогда воду не фильтровали, что привезли, то и закачивали в свои цистерны, а уже оттуда черпали кружками. От этой воды за год у меня рассыпался один коренной зуб и два попали на пломбы, хотя до этого я предыдущие 20 лет мог зубами колючую проволоку перегрызать. Но вернёмся к водовозу.
Это был небольшой танкер с гражданской командой, но фишка в том, что порт приписки его был Мурманск, а это — по понятиям нашей полярной глухомани — сказочное место не хуже Парижа. Они везли нам водку, портвейн, «белогвардейские сигареты», могли на заказ притаранить джинсы, диски и прочую «фирму» (это для дембелей, остальным вся эта роскошь была пока без надобности), и тогда начинался великий «ченч» (натуральный обмен), сродни обмену бус на золото при встрече белых европейцев с дикарями.
Матросы с кличем: «Всё пропьём, но флот не опозорим» тащили к оборотистым водовозным бизнесменам тельняшки, кожаные матросские ремни, бушлаты, черные клеша, свои поделки (имеются в виду предметы народного творчества типа залакированных крабов на крашенном оргстекле) — кто что скопил или стащил у баталера… Можно было и деньгами, но их было мало, денежного довольствия (так получка называется в армии) на срочной службе тогда хватало только на папиросы «Беломорканал», я, например, получал всего рублей 6–7 в месяц, а самый крутой старшина на подлодке, дай бог, рублей 20–25 и всё… Не то, что сейчас. Ну, и что кому из дома пришлют.
Обмен производился по загадочному курсу, потому как деньги и вещи имели иное мерило и ценность, чем на «гражданке», но стороны всегда приходили к согласию.
Насчет водки… Да, была в ходу, вернее, имела хождение наравне с денежными знаками, как и «шило» (спирт), но повального пьянства я не замечал и сильно пьяных не видел (кроме своего главного боцмана, но он с рождения был в одной поре) — так посидеть с бутылочкой на троих под хорошую закусочку (а она на Севера была) — отчего бы и нет?! Многие из нас по три года не были в отпусках, очень скупилось начальство и всё Министерство обороны на этот счет. Три года, как в песне «мать без сына…» — ну, куда это годится?! Да что там отпуска — в увольнение сходить некуда — да их и не было. Соседний военный городок? — да кто нас там ждал? Да, там был ДОФ (Дом офицеров флота), типа дома культуры с танцами по выходным, но опять же не для нас — это кто там в городке служил, а нам с кораблей доступ туда был заказан. Изредка командируют тебя в этот городок по какой-нибудь служебной надобности — вот и лазаешь там по магазинам (а их всего-то с пяток) и глазеешь на редких девчонок — офицерских дочерей. Край света (и тьмы). Тут не то что сопьёшься — с ума сойдешь от тоски или в сопки убежишь. Как у нас убежал с корабля один тронутый умом матрос родом из горных районов Дагестана.
Ну, ладно, водовоз пережили, вернёмся к покраске.
Особенно прикольно было заниматься окрашиванием того борта, которым мы были пришвартованы к стационарному пирсу-стенке (подлодки стояли у плавпирсов, и их игра прилива-отлива не затрагивала). Верхнюю и нижнюю точки ежедневного «дыхания океана» разделяло метра три-четыре, в пирс были вделаны вертикальные брусья-пиллерсы из дерева (чтоб пришвартованные корабли не терлись металлом по металлу или бетону). С борта корабля свисали пара-тройка кранцев — огромных прорезиненных цилиндров (на катерах и буксирах их заменяют старые автопокрышки) диаметром в метр и длиной метра три — как демпфирующая защита от горизонтальных ударов бортов о пристань. То есть, постоянно борт корабля то медленно опускался несколько часов относительно стенки, то также медленно поднимался. А ты в это время висишь — Микеланджело хренов — в беседке в узком темном пространстве между кораблем и пирсом. Кранцы трутся о дерево, издавая соответствующие не очень приятные звуки.
Немного отвлечёмся. Как эти кранцы не обвязывай «уткой» за береговые кнехты, какие толстенные бы ни были швартовые концы — при частых штормовых ветрах с соответствующим раскачиванием корпуса плавказармы — эти канаты неизбежно обрывались и кранцы отправлялись в свободное плаванье по акватории залива (губы Нерпичья). Оставшийся беззащитным металлический борт на адском ветру и постоянном вертикальном перемещении от приливов начинал тереться о береговую стенку, издавая нереальный душераздирающий скрежет, который особо впечатляющ был ночью — спать невозможно!
Наутро после подобного происшествия боцманская команда плавказармы отправлялась под моим руководством на поиски кранца-беглеца. Пробираясь к цели через нагромождения обломков черных скал, матросики успевали подбирать застрявшие во время отлива в камнях морские звезды, крабики, ракушки — все это, впоследствии мумифицированное и залакированное, шло на поделки — народное матросское творчество и едва ли не единственная отдушина-забава. Чтобы достать конец (трос) от кранца порой приходилось лезть в ледяную воду и затем, дружно взявшись за него, волочить кранец подобно бурлакам на Волге на его законное место.
Да, о покраске…
