Таис Афинская - Иван Антонович Ефремов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К удивлению Таис, не Птолемей, а Неарх был сражен лаконской красавицей.
Необыкновенно простую еду подала рабыня. Чаши для вина и воды, изукрашенные черными и белыми полосами, напоминали ценившуюся дороже золота древнюю посуду Крита.
— Разве афиняне едят как тессалийцы? — спросил Неарх, слегка плеснув из своей чаши богами поднеся ее Эгесихоре.
— Я афинянка только наполовину, — ответила Таис, — моя мать была этеокритянкой древнего рода, бежавшей от пиратов на остров Теру под покровительство Спарты. Там в Эмборионе она встретилась с отцом и родилась я, но…
— Эпигамии не было между родителями, и брак был недействительным, — докончил Неарх, — вот почему у тебя столь древнее имя.
— И я не стала «быков приносящей» невестой, а попала в школу гетер храма Афродиты Коринфской.
— И сделалась славой Афин! — вскричал Птолемей, поднимая свою чашу.
— А Эгесихора? — спросил Неарх.
— Я старше Таис. История моей жизни прошла следом змеи, не для каждого любопытного, — презрительно сказала спартанка.
— Теперь я знаю, почему ты какая-то особенная, — сказал Птолемей, — по образу настоящая дочь Крита!
Неарх коротко и недобро засмеялся.
— Что ты знаешь о Крите, македонец. Крит — гнездовье пиратов, пришельцев со всех концов Эллады, Ионии, Сицилии и Финикии. Сброд разрушил и вытоптал страну, уничтожил древнюю славу детей Миноса.
— Говоря о Крите, я имел в сердце именно великолепный народ — морских владык, давно ушедший в царство теней.
— И ты прав, Неарх, сказав, что перед нами тессалийская еда, — вмешался Александр, — если верно то, что критяне родичи тессалийцев, а те — пеласгов, как писал Геродот.
— Но критяне — повелители моря, а тессалийцы — конный народ, — возразил Неарх.
— Но не кочевой, они кормящие коней земледельцы, — вдруг сказала Таис, — поэты издавна воспевали «холмную Фтию Эллады, славную жен красотою»…
— И гремящими от конского бега равнинами, — добавил Александр.
— Потомки повелителей моря, по-моему, — спартанцы, — Неарх бросил взгляд на Эгесихору.
— Только по законам, Неарх! Взгляни на золотые волосы Эгесихоры, — где тут Крит?
— Что касается моря, то я видел критянку, купавшуюся в бурю, когда ни одна другая женщина не посмела бы, — сказал Птолемей.
— А кто видел Таис верхом на лошади, тот видел амазонку, — сказала Эгесихора.
— Поэт Алкман, спартанец, сравнивал лакейских девушек с энетийскими лошадьми, — рассмеялся Гефестион, уже вливший в себя немало вкусного черно-синего вина.
— Тот, кто воспевает их красоту, когда они идут с танцами и пением приносить жертву богине, нагие, с распущенными волосами, подобными густым гривам золотисто-рыжих пафлагонских кобыл, — ответила Эгесихора.
— Вы обе много знаете! — воскликнул Александр.
— Их профессия — они продают не только Эрос, но и знания, воспитанность, искусство и красоту чувств, — сказал с видом знатока Гефестион. — Знаете ли вы, — поддразнил Гефестион, — что такое гетера высшего круга в самом высоком городе искусств и поэзии во всей Ойкумене? Образованнейшая из образованных, искуснейшая танцовщица, чтица, вдохновительница художников и поэтов, с неотразимым обаянием женственной прелести… вот что такое Эгесихора!
— А Таис? — прервал Птолемей.
— В семнадцать лет она знаменитость. В Афинах это выше многих великих полководцев, владык и философов окрестных стран. И нельзя стать ею, если не одарят боги вещим сердцем, кому с детства открыты чувства и сущность людей, тонкие ощущения и знание истинной красоты, гораздо более глубокое, чем у большинства людей…
— Ты говоришь о ней как о богине, — сказал Неарх, недовольный тем, что Гефестион расценил спартанку ниже Таис, — смотри, она сама себя не чувствует такой…
— Это и есть верный признак душевной высоты, — вдруг сказал Александр и задумался, — …длинные гривы… — Слова спартанки пробудили его тоску о черном белолобом Букефале. — Здесь афиняне режут гриву своим лошадям, чтобы она торчала щеткой, как на шлеме.
— Для того чтобы лошади не соперничали с афинянками, среди которых мало густоволосых, — пошутила Эгесихора.
— Тебе хорошо говорить, — вдруг вмешалась молчавшая до сих пор Наннион, — когда волосы спартанок вошли в поговорку, так же как их свобода.
— Если сорок поколений твоих предков ходили бы голобедрыми, в полотняных пеплосах и хитонах круглый год, тогда и у тебя были бы волосы не хуже.
— Почему вас зовут «файномерис» — показывающими бедра? — удивился Птолемей.
— Покажи им, как должна быть одета спартанка по законам своей страны, — сказала Таис Эгесихоре, — твой старый пеплос висит у меня в опистоцелле с той поры, когда мы разыгрывали сцену из Кадмийских преданий.
Эгесихора молча удалилась внутрь дома.
Неарх следил за ней, пока она не скрылась за занавесью.
— «Много странных даров посылает судьба», — пропел насмешник Гефестион, подмигивая Птолемею.
Он обнял застенчивую Наннион, шепча ей что-то. Гетера зарделась, послушно подставив губы для поцелуя. Птолемей сделал попытку обнять Таис, подсев к ней, едва Александр отошел от нее к столу.
— Подожди, увидишь свою богиню, — отстранила она его рукой.
Птолемей повиновался, удивляясь, как эта юная девушка умеет одновременно очаровывать и повелевать.
Эгесихора не заставила себя ждать, явившись в белом длинном пеплосе, полностью раскрытом на боках и удерживавшемся только узкой плетеной завязкой на талии. Сильные мышцы играли под гладкой кожей. Распущенные волосы лакедемонянки струились золотом по всей спине, закручиваясь в пышные кольца ниже колен, и заставляли еще выше и горделивее поднимать голову, открывая крепкие челюсти и мощную шею. Она танцевала «Танец волос» — «Кометике» — под аккомпанемент собственного пения, высоко поднимаясь на кончиках пальцев, и напомнила великолепные изваяния Каллимаха — спартанских танцовщиц, колеблющихся, как пламя, словно вот-вот они взлетят в экстатическом порыве.
Вздох общего восхищения приветствовал Эгесихору, медленно кружившуюся в сознании своей красоты.
— Поэт был прав! — Гефестион оторвался от Наннион. — Как много общего с красотой породистой лошади и ее силой!
— Андраподисты — похитители свободных — хотели однажды захватить Эгесихору. Их было двое — зрелые мужчины… Но спартанок учат сражаться, а они думали, что имеют дело с нежной дочерью Аттики, предназначенной жить на женской половине дома, — рассказывала Таис.
Эгесихора, даже не раскрасневшись от танца, подсела к ней, обняв подругу и нисколько не стесняясь жадно глядящего на ее ноги Неарха.
Александр нехотя поднялся.
— Хайре, критянка! Я хотел бы любить тебя, говорить с тобой, ты необычно умна, но я должен идти в Киносарг — святилище Геракла. Мой отец приказал прибыть в Коринф, где будет великое собрание. Его должны выбирать главным военачальником Эллады, нового союза полисов, конечно, без упрямой Спарты.
— Опять они отделяются! — воскликнула Таис.
— Что ты разумеешь под словом «опять»? Это было много раз…
— Я думала о Херонее. Если бы спартанцы объединились с Афинами, то твой отец…
— Проиграл бы сражение и ушел
