Царь Соломон - Петр Люкимсон

Соломону был только год, когда первенец Давида Амнон, воспылав страстью к своей сестре Фамарь (Тамар), притворился больным, уговорил отца прислать к нему девушку, чтобы та приготовила для него лепешки, и изнасиловал ее. Удовлетворив свою страсть, Амнон мгновенно охладел к Фамари и выгнал ее из своих покоев, даже не дав дождаться темноты.

Соломон, разумеется, не мог помнить этих событий. Но, вероятно, он не раз слышал в гареме о том, как Фамарь, разорвав свою белую рубаху, этот символ девичьей чистоты, шла, рыдая по городу. Как слышал он и пересуды, что Давид, вопреки ожиданиям, оставил это страшное преступление старшего сына безнаказанным. И уж, само собой, трехлетний Соломон на всю жизнь запомнил, каким страшным образом отомстил родной брат Фамари Авессалом за позор своей сестры.

Два долгих года скрывал Авессалом свою жажду мести от отца и брата, усыпляя их бдительность; ни словом, ни жестом не выдавая своих чувств. Наконец, решив, что время для отмщения пришло, Авессалом пригласил на праздник стрижки овец всех царских сыновей за исключением старшего Амнона и, разумеется, маленького Соломона.

Праздник этот всегда сопровождался у евреев обильным употреблением вина и шенкара – заимствованного у египтян крепкого пива. Вслед за братьями Авессалом пригласил к себе в имение и отца – прекрасно зная, что тот откажется поехать. А услышав этот ожидаемый отказ, Авессалом умолил Давида отпустить вместо себя Амнона.

Затем, в разгар праздничного пира, когда казалось, что ни один мужчина в доме Авессалома уже не держался на ногах, сам хозяин, остававшийся совершенно трезвым, подал слугам условный знак. В то же мгновение на пьяного Амнона набросилось не менее десяти человек, нанося ему бесчисленные удары ножами и ножницами для стрижки овец.

Увидев хлынувшую на пол кровь, все принцы мгновенно протрезвели, в ужасе вскочили на своих мулов и бросились прочь из имения Авессалома, решив, что тот уготовил им такую же участь. Вероятно, кто-то из слуг принцев бежал из поместья Авессалома первым и, не зная толком, что там произошло, доложил Давиду, что Авессалом убил всех его сыновей.

Маленькому Соломону, видимо, навсегда врезалось в память тот леденящий сердца ужас, который охватил всех обитателей царского дворца при этих словах. Вряд ли он мог забыть и то, как его венценосный отец, становившийся с годами все менее сдержанным в проявлении чувств, разодрал на себе одежды и, рыдая, повалился на землю.

Менее чем через час, когда все остальные царские сыновья вернулись домой, стало ясно, что жертвой Авессалома стал только Амнон. Не исключено, что именно в ту ночь Соломон впервые осознал всю важность справедливого и своевременного суда над преступником – ведь если бы Давид наказал Амнона по всей строгости закона, Авессалому, возможно, не пришлось бы прибегать к самосуду.

В то самое время, когда Давид напрасно оплакивал своих сыновей, братоубийца Авессалом бежал в Гисур (Гешур) – к своему деду, царю Фалмаю (Талмаю). Разумеется, при желании Давид мог бы потребовать выдачи сына, и старый Фалмай, скрепя сердце, выполнил бы волю своего могущественного зятя. Но в том-то и дело, что Давид такого требования не выдвинул – его явно устраивало то, что Авессалом пребывает в изгнании и не может предстать перед судом за совершенное им преступление.

Бегство Авессалома совпало с началом засухи, продолжавшейся три года и в итоге породившей в стране ужасающий голод. Страшные картины изможденных, умирающих от голода, молящих Бога о дожде людей тоже навсегда врезались в память маленького Соломона. Не случайно, по устному преданию, во время своего пророческого сна Соломон, в числе прочего, обратился к Богу с просьбой, чтобы на протяжении всего времени его царствования страна не знала ни засухи, ни голода.

Кто знает, может быть, именно в те голодные дни Соломон утвердился в мысли, что подлинным показателем величия любой страны является не мощь армии, не масштаб завоевательных походов, а ее экономическое процветание – отсутствие в ней людей, умирающих от голода и готовых продаться в рабство за корку хлеба. Именно такое государство он и решил построить в будущем, не забыв при этом о строительстве складов для стратегических запасов на случай той же засухи или других стихийных бедствий.

Спустя три года после побега Авессалома Давид не без помощи своего министра обороны Иоава нашел юридическую уловку, позволяющую ему не предавать этого сына смертной казни, и Авессалому было милостиво разрешено вернуться в Иерусалим. Однако Давиду понадобилось еще два года, чтобы окончательно простить сына и встретиться с ним[19].

Таким образом, в течение пяти лет Авессалом не показывался во дворце, и внимание и любовь Давида в эти годы изливались на Соломона. Все свободное от уроков время маленький принц находился рядом с отцом – сопровождал его на военные учения; сидел (что было, конечно, не очень педагогично) рядом с ним на пирах и – самое главное – стоял возле его трона, когда Давид решал различные государственные дела и вершил суд. Таким образом, еще не достигнув восьми лет от роду, Соломон успел получить первые уроки того, как следует управлять государством.

Ряд еврейских авторов относят предание о первом суде Соломона именно к этому периоду. Впрочем, другие считают, что история эта произошла вскоре после мятежа Авессалома, то есть относят ее к тому времени, когда Соломону было девять-десять лет. Третьи – к последним дням правления Давида, а четвертые видят в этой истории народную легенду, которая родилась несколько столетий спустя после смерти царя Соломона.

Жил в городе Иерусалиме, гласит эта легенда, богатый купец, и был у него единственный сын, в котором он души не чаял. Когда юноше исполнилось 15 лет, он стал просить отца разрешить ему попробовать себя в деле и отпустить с караваном, идущим в дальние страны. Купец долго противился, но все же не смог устоять перед просьбами любимого сына и разрешил ему отправиться в путь. Прошло полгода, год, другой, но сын домой так и не вернулся. Не вернулся он и через три года, и через пять.

Почувствовав, что ему пришло время умирать, купец объявил своему любимому рабу, что хочет оставить его управляющим всем своим имуществом до тех пор, пока не вернется его сын. Раб согласился, но попросил купца узаконить его назначение: позвать к себе жену, дочерей и всех остальных домочадцев и объявить им свою волю. Купец так и сделал: призвал всю родню и сообщил, что оставляет свое имущество и заботу о них на попечение верного раба – до той поры, пока не вернется его пропавший без вести сын.

Первый год после смерти купца новый управляющий исполнял завещание своего покойного хозяина и, распоряжаясь его имуществом, не забывал о нуждах дочерей и вдовы купца. Однако постепенно он вошел во вкус, и решил, что пришло время стать полноправным хозяином всего вверенного ему богатства. Выгнал он из дома всех близких покойного и стал жить припеваючи.

Прошло еще десять, а то и больше лет, и вдруг в ворота дома постучался какой-то человек. На вопрос, кто он такой, незнакомец ответил, что он – сын хозяина этого дома. Много лет назад он ушел из Иерусалима с торговым караваном, попал в плен к разбойникам, был продан в рабство, но, в конце концов, сумел бежать. И вот он здесь, чтобы вступить в права законного наследника…

«Да кто ты такой? Откуда ты взялся?! И по какому праву ты лжешь! У хозяина этого дома был только один сын, и этот сын – я!», – ответил управляющий и велел слугам избить незваного гостя и выбросить его за дверь.

Тогда пришелец решил обратиться в суд, чтобы изобличить самозванца. С этой целью он сначала направился к старым друзьям купца с тем, чтобы они удостоверили на суде его личность. Но за прошедшие годы одни из этих друзей умерли; другие не могли узнать его, ибо он покинул город безбородым юнцом, а вернулся в него взрослым, немало повидавшим на своем веку человеком. Те же, кто узнал в нем сына купца, отказывались свидетельствовать в его пользу, так как задолжали управляющему большие суммы и боялись его рассердить.

Именно подобные сложные дела, в которых нет ни улик, ни свидетелей, разбирались в царском суде, и потому вернувшийся сын купца направился во дворец царя Давида.

В назначенный для слушания день два человека, претендующие на то, чтобы называться сыновьями и наследниками купца, предстали перед троном царя.

– Ваше величество! – со слезами на глазах сказал первый. – Я был единственным сыном своего отца. Юношей я отправился с караваном, попал в рабство, прошел через многие страдания, и вот когда я вернулся, выяснилось, что мой отец мертв, а его имуществом завладел самозванец!

– Это ты – самозванец! – парировал второй. – Я – единственный сын покойного купца, а кто это такой я не знаю, и в первый раз его вижу!

– Ложь! – воскликнул на это первый. – Я – сын, а ты – презренный раб, лжец и клятвопреступник!