Русская фэнтези-2008 - Юлия Остапенко

Видел, слышал — но не смог вовремя ответить на зов.

Он успел заметить над собой перекошенное от страха, но странно сосредоточенное лицо Ярта Овейна — и через мгновение ослеп от боли, по сравнению с которой боль в виске казалась безобидным комариным укусом. Кажется, ему оторвали что-то — руку или ногу? Нет, руки и ноги на месте — на месте и связаны… Но какую-то его часть пытаются от него отсечь, и она жжёт его, так, как жгла бы уже оторванная конечность, когда мерещится, будто она всё ещё при тебе и так болит…

А хуже всего было то, что он знал это чувство. Знал эту боль.

— Ярт. — Голос Эйды звучал издалека, дрожа и колеблясь, как предрассветный сон, который невозможно уловить, как ни старайся. — Ярт, ну что?.. Что?..

Киан застонал. Стон получился сдержанным и негромким. Он постарался дышать ровнее. Он должен был успокоиться.

— Ну что там, Ярт? Что?..

— Да не знаю я! — с отчаянием выкрикнул студиозус, и Киан очнулся окончательно.

Он лежал на земле, на спине, давя тяжестью собственного тела на скрученные руки, голый по пояс, и мокрая трава холодила его лопатки. Овейны стояли над ним на коленях, глядя расширившимися, остановившимися от напряжения глазами — не на него. На его Обличье. О Боже Кричащий, так вот что так болит, понял наконец Киан. Вот что они пытались сделать!

Он почувствовал холод. Звенящий, вымораживающий душу холод беспредельной ярости.

Они раздели его, и теперь всё Обличье было на виду, открытое воздуху и ветру. Небольшое, с половину ладони, не понять, мужское или женское лицо с опущенными синими веками, с плотно сжатыми синими губами выделялось на смуглой Киановой коже. Тонкие линии отливали то голубизной, то багрянцем и, казалось, поблескивали в темноте. «Хотел бы я знать, красиво ли оно», — мелькнула у Киана неуместная мысль, и он ощутил мимолётный укол зависти, какой испытывал изредка, думая об этом. Ярт и Эйда Овейны смотрели на Обличье так, как могли смотреть лишь те, кто не носит его на себе, и видели его таким, каким никогда не видел его Киан. Он-то мог лишь опустить голову и увидеть Обличье наоборот, подбородком вверх, вытянутыми уголками закрытых глаз вниз — или в зеркале, но тогда казалось, будто оно с правой стороны груди, а не на сердце. Носящий Обличье — единственный, кому вовек не дано увидеть истинное его лицо. И потому-то он единственный, кому неведом страх, который чувствуют прочие, когда оно открывает глаза.

«Открой глаза, — мысленно взмолился Киан, — открой же глаза и скажи им…»

Оно не могло.

Они замазали ему глаза смолой.

— Мы можем идти? — Эйда шептала, кажется, больше от страха, чем от нежелания привлечь внимание Киана. — Оно теперь не…

— Я не знаю, — повторил Ярт. Его руки, перемазанные в чёрном и липком, мелко дрожали. — Я не… проклятие! Он очнулся!

Мальчишка принялся дико озираться, ища что-то, потом схватил с земли и занёс над головой камень. Киан ощутил лёгкий удар в висок изнутри — Обличье ослепло, но не онемело, нет, — и понял, что именно этот булыжник едва не проломил ему голову. Он сжался, рванулся и одним движением перекатился по земле в сторону, так что камень с размаху вмялся в податливую влажную землю.

— Перестань! Нет! — Эйда схватила брата за руку. — Ты же обещал мне! Ты говорил, что сможешь…

— Я говорил, что попробую! — заорал в ответ Ярт — и вырвал рукав из её пальцев. — Чья жизнь тебе в конце концов дороже, его или наша?!

Она села на пятки, бледная, с упавшим на спину капюшоном и растрёпанными прядями, выбившимися из кос. Киан осторожно пошевелился. Руки и ноги были стянуты не очень крепко; он не сомневался, что сможет освободиться, но на это уйдёт время. Он всё ещё чувствовал ярость — и боль, боль части его тела, нет, части его, которой они посмели коснуться. Тягучая древесная смола, размазанная по коже, стягивала волоски на груди и жгла, словно калёное железо.

— Вы глупцы, — хрипло сказал он. — Вы не знаете, с чем связались.

В глазах Эйды плескался ужас.

— Ярт, ты говорил, что сосновая смола…

— Сосновая смола с мумиё, — отрывисто закончил тот, сжимая и разжимая кулаки. — Или хотя бы с молотыми костьми. Ну нету у меня мумиё! И кости только заячьи, а если б и были человечьи, всё равно нет ступки, чтобы их растереть. И к тому же… к тому же я никогда этого сам не делал. И не видел даже, как это… Мне рассказывали, — неловко закончил он и заломил пальцы — беспомощным, женским жестом.

Киан почувствовал, что улыбается. Это была та самая улыбка, от которой пели птицы в душе трактирщика Алько по прозвищу Шиповник. Других улыбок не осталось у того, кто звался когда-то Кианом Тамалем.

— А ещё дёготь, — сказал он. — Дёготь даже лучше смолы. Но непременно с примесью из тёртого бараньего рога и мочи того, кто носит Обличье. Или же взять женской месячной крови и добавить к ней мандрагорного корня и негашеной извести. И замазать Обличью не только глаза, но также ноздри и губы.

— Я… я про это слышал, — пробормотал Ярт, похоже, совершенно сбитый с толку. — Но говорят, что смола…

— А лучше всего, — спокойно добавил Киан, — выжечь. Прижать к груди обличника головню и держать, пока кожа не обуглится и не сползёт клочьями. Или надрезать и ободрать, непременно до самого мяса. Так, говорят, надёжнее всего.

Эйда молчала, сидя на пятках и спрятав лицо в ладонях. У Ярта Овейна дрожали губы. И тут он впервые удивил Киана, медленно вытянув из-за пояса и оголив кинжал — тот самый, который Клирик отобрал у него при аресте.

— Думаешь, сможешь? — поинтересовался Киан.

Мальчишка сглотнул. Ещё вчера, в том овражке у дороги, Киан с первого взгляда понял, что он сроду никого не убивал. И дружки его тоже — наибольшее, на что они способны, это пьяная драка в таверне. Чтобы сделать то, что Ярт хотел сделать, нужно было быть иным. Нужно было быть Кианом Тамалем. Хотя бы.

Он был им когда-то.

— Что, малыш, в штаны наложил? — спросил Киан и увидел, как вздрогнула Эйда. Увидел — странное дело, — как просветлело, разгладилось её осунувшееся лицо. Как будто в ней вдруг проснулась надежда. Надежда, что он…

Клирик Киан повёл подбородком из стороны в сторону. И в его льдисто-серых мёртвых глазах скользнула лёгкая горечь насмешки.

— Ты не сможешь, парень. Но не огорчайся. Это всё равно не поможет. Ни смола не поможет, ни дёготь с женскими кровями, ни горящая головня.

— Врёшь, — с вызовом вскинулся Ярт. — Ты нарочно врёшь, ты…

— Неужели ты думаешь, — сказал Киан мягко, — что я не пытался?

Погода стояла всё ещё пасмурная, небо заволокло, и трудно было определить, рассвело ли уже или заря только занимается. Рассвет больше походил на сумерки, и листва в неверном блеклом свету казалась серой. Трое людей, один из которых был связан, другой сжимал кинжал, а третья стояла в траве на коленях, будто собираясь молиться, молчали очень долго.