Бальтазар Косса - Дмитрий Балашов

– Наш почтенный профессор, – докончил Косса, глядя в огонь, – попросту трус, и к тому же невежда, не постигший того, что ныне стало известно каждому, добравшемуся до квадриума. И дураки будут наши, ежели не переизберут его на следующий семестр! И трудов Аверроэса он не читал, и с Авиценной едва знаком.

– Что верно, то верно, – поддержал его Джованни Фиэски. – Авиценну он не знает совсем!

– А о бытии Бога рассуждает только по Аквинату, – подал голос Ованто Умбальдини, – хотя из пяти доводов Фомы Аквината, четвертый и пятый – доказательства от степеней совершенства и от божественного руководства миром – можно бы было и оспорить, а творение мира из ничего требует, прежде всего, критики взглядов Сигера Брабантского и иных последователей Аверроэса, чем наш почтенный профессор опять же попросту пренебрег!

– Последователи Аверроэса принимают за исходное условие противоречие религии и философии, от чего вся стройная картина мира рушится… – решился подать голос Ринери.

– И греческих отцов церкви он не знает, – домолвил Бальтазар, – по крайней мере, не читал их в подлиннике.

– Когда это ты овладел греческим? – вопросил лениво Биордо.

– Когда? – отозвался Бальтазар. – Умейте, друзья, использовать ту часть ночи, когда ваши подруги спят, утомясь, и вы не то что греческий, арабский и иврит сумеете познать!

Греческий Бальтазар изучал еще в детстве, наряду с латынью, а потом на пиратском корабле Гаспара было несколько греков и один ученый, Ласкариос, у которого юный Бальтазар в те пустые дни, когда вокруг было одно лишь безбрежное море, учился и новому, и старому классическому греческому языку, но о том говорить не стоило. Когда это студенты хвалились ученьем?

Фиэско с Умбальдини, вовлекая в диспут Ринери, заспорили о достоинствах Новеллы д’Андреа, преподававшей право из-за занавески, «дабы красотой своей не отвлекать слушателей», и спорили уже не столько о знаниях знаменитой дочери Джовани д’Андреа, сколько о ее женских статях, намекая на то, что Коссе и еще кое-кому удалось-таки познакомиться с ними поближе.

– А ты, Бальтазар, выходит, не всю ночь проводишь со своими избранницами? – решилась слегка уколоть предводителя Бианка.

Бальтазар лишь насмешливо глянул на бывшую любовницу, проследив взглядом за Ренатой, у которой молочно-белые груди с розовыми сосками уже выпали наружу из расшнурованного платья, попав в цепкие пальцы Ринери, который хитро поглядывал на предводителя, ожидая, чтобы Бальтазар хотя нахмурил взор, видя, как ласкают его бывшую подругу…

Но тут громче зазвучали струны лютни, и певец сильным голосом запел сонет Петрарки, посвященный Лауре, и стихли, замерев, «дьяволы», оставя на время подруг, тоже замерших, осерьезнев, все завороженные словами великой любви:

Благословен день, месяц, лето, час,И миг, когда мой взор те очи встретил!Благословен тот край, и дол тот светел,Где пленником я стал прекрасных глаз!

Благословенна боль, что в первый разЯ ощутил, когда и не приметил,Так глубоко пронзен стрелой, что метилМне в сердце Бог, тайком разящий нас!

Благословенны жалобы и стоныКакими оглашал я сон дубрав,Будя отзвучья именем Мадонны!

Благословенны вы, что столько славСтяжали ей, певучие канцоны.Дум золотых о ней, единой, сплав!

– Еще! – воскликнула Рената, ударяя по пальцам своего настойчивого кавалера. И ее сразу поддержали несколько голосов: «Еще, еще!»

Темнело. Зеленое небо над башнями Болоньи меркло и все ярче и ярче украшалось звездами. А певец пел теперь сонет на смерть Лауры, и его слушали, примолкнув, завороженные, отодвигая неизбежный миг любовных утех.

Ни ясных звезд блуждающие станы,Ни полные на взморье паруса,Ни с пестрым зверем темные леса,Ни всадника в доспехах средь поляны,

Ни гости, с вестью про чужие страны,Ни рифм любовных сладкая краса,Ни милых жен поющих голосаВо мгле садов, где шепчутся фонтаны,

Ничто не тронет сердца моего.Все погребло с собой мое светило,Что сердцу было зеркалом всего.Жизнь однозвучна – зрелище уныло.Лишь в смерти вновь увижу то, чегоМне лучше б никогда не видеть было!

Девушки рукоплескали певцу. В вышине мерцали звезды. Пламя костра выхватывало из темноты то лица, по которым пробегали отсветы огня, то полураздетые фигуры женщин. И тут, в этот миг, Бианка Диэтаччи молча поднялась и, в неровном свете костра, задумчиво и не торопясь, точно была одна в укромной спальне, распустила завязки узорного платья, спустила его с плеч, переступив босыми ногами, потом, постояв, решительно скинула рубаху с плеч и осталась нагая, в одном лишь ожерелье и серьгах. Спокойно подняла руки, поправляя прическу и являя прелесть подмышек, в этот миг похожая на античную статую, извлеченную из земли и чудом ожившую, предлагая всем любоваться совершенною красотою тела, тем, что так быстро проходит и, вместе, дает смысл всему человеческому существованию.

Но Косса лишь рассеянно повел бровью. Не то было у него на уме теперь, и среди приятельских утех он нынче один оставался без подруги, а когда опустился вечер и зелено-голубой свод небес померк, а в сгустившейся темноте вновь зазвучала лютня и началось веселое шевеление с ахами и взвизгиваньями женщин, переходивших из одних рук в другие, он встал и легкой неслышной походкой горного барса покинул полупьяных товарищей, увлеченных сейчас больше всего прелестями своих подруг…

Иные уже засыпали у едва рдеющего огня, слегка закинув плащами обнаженные прелести своих возлюбленных, полунагих и пьяных от вина и любви. Жизнь дается лишь раз, а молодость столь быстротечна!

Лишь музыкант, отвалясь, рассеянно трогал струны лютни, а его подружка, уткнувшись лицом ему в колени и ухватив белыми руками возлюбленного за бедра, уже крепко спала, вздрагивая и порою ласково сжимая пальцы счастливой руки.

V

Косса в этот час крался к одному ему известному дому на одной из улиц Болоньи, где жила пока еще недоступная для него красавица, Има Давероне, странно задевшая его, когда он мельком увидал ее в церкви неделю назад. Не стоило труда расспросить у друзей, кто она и откуда, но… Но что-то удержало, и Бальтазар предпочел сам пуститься на поиски. И сейчас шел, крался впервые в указанный дом, гадая, есть ли у его избранницы родители, отец и мать, или она – знатная сирота (что значительно облегчало дело!). В голове шумело от выпитого кьянти, и Бальтазар, удивляясь самому себе, чувствовал странную неуверенность – редкое для него свойство! – вспоминая раз за разом точеный очерк лица, большие мягкие глаза и этот взгляд, странно-глубокий, своей новой избранницы. «Есть ли у нее любовник?» – гадал Бальтазар. Впрочем, спора с кем бы то ни было он ничуть не боялся и гадал лишь о том, девушка ли Давероне, которую надобно учить любви, или нет? И еще одно нежданное чувство кольнуло, когда Бальтазар подумал о возможном сопернике. Он вдруг позавидовал этому неведомому для себя (а, быть может, даже и несуществующему!) победителю. Ему на этот раз настойчиво захотелось быть первым…

Но вот этот дом, этот сад. Цепляясь за узластые плети плюща, он вскарабкался на стену и соскочил на мягкую землю, послушав, не брехнет ли пес, не выскочат ли на заполошный крик вооруженные слуги? Он постоял, сжимая рукоять прямого испанского кинжала толедской работы, и, осторожно ступая, двинулся дальше.

Как и предполагал Бальтазар, дверь в сад была не закрыта, и он проник внутрь, почти не нашумев. Пожилая служанка, сунувшаяся встречь, не испугала его. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, и масляный светильник трепетал в руке женщины, силившейся закричать, но от страха лишь булькавшей горлом.

– Я не грабитель, а студент! – сказал Бальтазар наконец. – Позови свою госпожу! – И, видя, что женщина не шевелится, повторил грозно, возвышая голос: – Позови Иму Давероне, ну!

– Госпожа Има спит! – вымолвила, скорее просипела женщина.

– Разбуди! – требовательно повторил Бальтазар, сдвигая брови. – Да не вздумай будить родителей!

– Родителей у нее нет… – зачем-то сказала служанка, глядя на Бальтазара круглыми от ужаса глазами. – У нее нет… Нету… Сейчас разбужу! – вдруг заторопилась она и исчезла, промерцав светильником где-то вверху лестницы.

Бальтазар ждал в темноте, приобнаживши кинжал. Текли минуты. В это время наверху, в дорогой, но строго обставленной спальне творился суматошный, вполгласа разговор.

– Он пришел, он там, внизу. Я сейчас разбужу Мозаччо и Джино, пусть возьмут оружие…

– Кто внизу? – вопросила Има, садясь на постели и стягивая ворот ночной сорочки из тонкого полотна.